Ворожея: Лёд и Пламень

— Так ты и его ухватом по хребту погладишь, — усмехнулся домовой. — А мы подсобим.

В избу проскользнула Гранька.

— Чего сырость развели, от сырости анчутки заводятся. А они ой какие зловредные, — кикимора сморщила тонкий носик. — Даже мы их не любим. Вредные они страсть.

Присела на лавку и утащила с блюда румяный пирожок, тут же ухватив кусок побольше мелкими острыми зубками.

— А как вернётся? — всполошилась ведьма. — Это он с нежданки так утёк, а вот вернётся, да с мечом или воев приведёт?

— В болоте притопим, — махнула зажатым в сухонькой ручке пирожком Гранька, уже и повадки мои переняла, недовольно подумал Прошка. — Пусть только сунется.

Пару дней ведьма с домочадцами всё ж провели беспокойно, мало ли явится кто; но, видимо, гость понял, что защитники у Вилы хорошие, и более к ним не сунулся. Водяной сказал, что видели, как драккар от берега отчалил и в сторону севера подался. Ну, то и хорошо, спокойнее стало.

Вила сидела у окна и пряла; веретено споро крутилось в её руке. Задумчивая более чем обычно, она была ещё и молчалива. Прошка решил её чем-то развлечь и рассказал, как девки в деревне Лелин день праздновали.

— Я с горушки наблюдал, — начал домовой. — Ночь ясная была, звёздная; костры запалили большие. Парни с девками через них прыгали, плясали вокруг, песни пели. Красиво как было! Но самое интересное днём, конечно, было. Выбрали Лелю, самую красивую девку в селе. В этом году Жданка ей стала, — домовой покосился на Вилу. — Ежели б ты тама жила, конечно, б тебя выбрали.

— Меня бы не выбрали. Леля — она светловолосая, златовласая. А я? Как ворона! — девушка посмотрела на косу иссиня-чёрного цвета и отбросила ту за спину.

— Но краше других, — начал было Прошка.

— Рассказывай дальше лучше, — перебила его Вила.

— Девы все нарядные пришли, в белых платьях; узоры яркие по подолу вышиты, венки большущие на головах. Усадили Жданку на скамью, дёрном покрытую, и понесли на берег, где гулянье проходит. Усадили в центре и стали ей дары, словно самой Леле, подносить. А как к полуночи дело дошло, парней прогнали, скинули платья, оставшись в одном исподнем, и стали хороводы водить; но я-то смотреть не стал. Сама знаешь, нельзя мужикам женскую волшбу видеть, особенно в Лельник творимую.

Вила кивнула, отложила пряжу и встала, разминая затекшие от работы руки. Тишка уже натаскал в баню воды: вон дымок курился. Банник расстарался, истопит скоро.

Отнесла кусок хлеба овчиннику: тот исправно следил за хозяйством, нужно было не забывать следить за тем, чтобы всегда сытый был. Идя обратно, заметила в кустах странное существо: черное всё, уши длинные, как у зайца, ручки сухонькие, почти человечьи, и огромные желтые глаза.

«Это же коловерша», — догадалась ведьма. «Неужто сила моя просыпается, о которой бабка говорила?» Вила знала, что коловерши служат ведьмам, но раньше никогда их не видела.

Существо моргнуло и скрылось в зарослях ракитника: не готов он еще к ней в услужение пойти, но его появление — знак добрый. Зайдя в избу, рассказала о том домовому. Прошка, чтоб его бесы унесли, решил изловить коловершу и тут же смылся за дверь.

Из кустов послышалась возня, по двору пронёсся чёрный заяц, а верхом на нём — истошно орущий домовой.

— Стой, тебе говорю! Стой, окаянный, — орал Прошка, вцепившись в шкуру коловерши.

Тот метался по двору, сшибая всё на пути, и тоже орал как резаный, к тому же голосом вполне людским.

— Отцепись от меня, нечисть проклятая, — визгливый, словно крик зайца, голос бил по ушам.

— Я на прошлой седмице мылся! — тут же возмутился домовой.

Вила вздохнула и вышла во двор. Схватив пробегавшего мимо коловершу за длинные уши, стряхнула с него Прошку. Тот кулем свалился на траву.

— А ну тихо, оба. Разорались, — голос ведьмы обещал им хорошую трёпку, духи притихли. Один прижал уши к спине, второй потирая седалище.

Ведьма приподняла коловершу, рассматривая его внимательно. Тот замер и прикрыл глаза.

— И зачем явился?

— Силу почуял, но слабо пока, видать, ошибся двором, — буркнул тот. — Ну, аль не проснулась ещё.

Вила вздохнула и поставила духа на землю. И что с ним делать? Тот опасливо отодвинулся, но не сбежал, подергал носом, словно принюхиваясь: всё-таки силой пахло от неё.

— Ежели дозволишь, останусь пока, вдруг пробудишь силу-то, — наконец принял он решение.

Подумав, Вильфрида кивнула. Прошка недовольно сверкнул глазами, но говорить ничего не стал: знал, когда лучше промолчать.

Вечером после бани девушка устроилась на постели и наблюдала, как коловерша с домовым закуток за печкой делят: во все стороны только шерсть летела. Но она решила не вмешиваться: им долго ещё вместе жить. С этим закрыла глаза и погрузилась в сон.

“Она шла по тёмному лесу, над головой светила яркая, почти белая луна, от чего на тропинку ложились тёмные кривые тени. Вокруг ухало, выло, скрипело, наводило тоску и жуть нагоняло. Ей казалось, она идёт уже целую вечность и никак не может придти. Нельзя придти, если не знаешь, куда идешь. Она шла, касаясь рукой шершавых стволов, капель холодной росы на траве, лёгкой дымки тумана. Мир вокруг казался нереальным, а может, так оно и было?

Наконец впереди показалась поляна. Залитая белым мертвенным светом Луны, она словно светилась каждой травинкой. Посреди поляны спиной к ней стояла женщина, высокая, с длинными распущенными волосами цвета воронова крыла. Одета она была в длинное чёрное платье, перехваченное тяжёлым поясом. В её руках сверкал синеватым светом острый серп, лезвие которого покрывали руны. Бледная, почти белая кожа её рук казалась безжизненной, холодной.

Она повернулась к Виле. Её бледное лицо было лишено всякого выражения, а глаза светились холодным, неживым светом. Раздался голос, тихий, словно шелест опавших листьев, что гонимы ветром:

— Пришла? Я давно тебя жду.

— Зачем? — собственный голос казался ягине далёким, словно доносился откуда-то из тумана.

— Хочу предложить дружбу. Стань моей жрицей. Ты получишь силу, власть. Станешь самой могучей ведьмой на Руси. Разве не об этом мечтает каждая ведающая?

Мара, а это была она, подошла ближе и протянула руку. В какой-то момент Виле показалось, что плоти у неё нет и к ней тянется костлявая рука мертвяка, но наваждение прошло. От руки веяло могильным холодом.