Восемь Драконов и Серебряная Змея

— Я бы мог сказать себе: я забираю стиль Божественного Меча Шести Меридианов в уплату за Искусство Северной Тьмы и технику Бега по Волнам, стили не менее могущественные и таинственные, чем семейная пальцевая техника Дуаней, — не умолкал Шэчи. — Я мог бы сказать: государь Да Ли, изгнавший меня из страны, чтобы избежать справедливого наказания для своего племянника, заслужил возмездие своим неправым деянием. Но, — его пронизывающий взгляд обвел всех присутствующих, и остановился на Дуань Юе. Тот, на мгновение подняв глаза, смешался под строгим взором зятя, и вновь потупился.

— Но я — не вор! — повысил голос юноша. — Неважно, какие оправдания можно привести воровству! Неважно, какие благие намерения можно питать, присваивая чужое! Несмотря ни на что, воровство неизменно останется низостью, и я, Инь Шэчи, наследник секты Сяояо и младший из семейства Инь, никогда не замараю им свою совесть, в отличие от некоторых моих нечистоплотных родственников! — смерив шурина взглядом, полным оскорбленной гордости, он швырнул свитки ему под ноги, и отвернулся.

Бумажная скатка развернулась, и свитки раскатились по полу, открывая глазам присутствующих рисунки и описания практики Божественного Меча Шести Меридианов. Один из послушников, старательно отворачиваясь, поднял их с пола, и протянул монаху Кужуну. Тот с бесстрастным видом отнес свитки обратно в хранилище, и привесил к постаменту. Инь Шэчи стоило больших усилий не улыбаться сейчас — он чувствовал себя полностью отмщенным. Сегодня, он отвесил Дуань Юю изрядный щелчок по носу, да еще и в присутствии многих людей, что обязано было пронять даже толстокожего сына Дуань Чжэнчуня. Сам Принц Юга, присутствовавший при этой показательной словесной порке, также добавлял остроты блюду праведного возмездия. Да, больших усилий стоило Иню-младшему не расплыться сейчас в довольной улыбке, но, зная толк в хорошей каверзе, он имел достаточно терпения, чтобы дождаться самой приятной части — проявления уязвленных чувств ее цели. Дуань Юй не разочаровал.

— Я виноват перед тобой, брат Шэчи! — ответил он надрывно и громко, бухаясь на колени. Всхлипывания настойчиво врывались в речь юного принца, делая ее путанной, и, одновременно, более прочувствованной. — Ты прав, ты совершенно прав! Я поступил низко, присвоив имущество твоей секты. Я поступил еще хуже, уговаривая тебя предать ее. Я упорствовал в своих ошибках, и стал причиной изгнания, твоего, и ни в чем не повинной сестрицы Вань. Я не стану рядиться в терновник и молить о прощении[3] — видит небо, я не заслуживаю его, — он громко шмыгнул носом. — Но я могу просить об одном — исполни ранее задуманное, и уничтожь мои меридианы, — стоявший неподалеку Дуань Чжэнчунь испуганно охнул, и дернулся было к сыну, но замер, остановленный его отчаянным взглядом.

— Я не буду сопротивляться, — с виноватой искренностью продолжал Дуань Юй. — Я также не позволю отцу тебе помешать. Не встревай, папа: это дело — между мной, и братом Шэчи. Я никогда не желал идти воинским путем, и был прав — первые же мои шаги по нему принесли невзгоды и разлад моей семье. Приступай, брат Шэчи — я готов принять свое наказание, — он гордо поднял подбородок, то и дело смаргивая влагу из глаз.

Инь Шэчи повернулся к шурину с озадаченным видом. Задуманная им шутка нежданно обратилась трагедией, уместной в какой-нибудь оперной постановке, но никак не в жизни. Он ожидал от Дуань Юя чего угодно — бегства, оправданий, упорного отрицания содеянного — но вовсе не полного признания вины, и просьбы о наказании. Безмолвный, он подошел к юному принцу, что лишь сжался и зажмурил глаза, но не двинулся с места. Наклонившись и взяв Дуань Юя за локти, Шэчи легко поднял его на ноги, да так и остался стоять, поддерживая шурина — того все еще шатало даже от такого немудреного усилия.

— Знаешь, братец Юй, мне, как оказалось, вовсе не нужны твои увечья, — задумчиво поведал он. — Искреннего раскаяния было достаточно. Я не очень-то и хотел калечить хорошего человека, который приходится братом моей любимой жене, даже ради справедливости. К тому же, ты и вправду заполучил чужие знания случайно. Я, пожалуй, объявлю тебя другом секты Сяояо, и не стану наказывать. Только не обучай никого Искусству Северной Тьмы и технике Бега по Волнам — за это, я точно никогда не оправдаюсь перед учителем, — юный принц согласно закивал с облегченным видом.

— И сделай милость — забудь всю эту чушь об убийстве моих собратьев, — добавил юноша, насмешливо улыбаясь. — Я ведь могу и обидеться.

— Конечно, брат Шэчи, — с готовностью согласился Дуань Юй. — Пусть мой долг к неизвестной благодетельнице останется только моей ношей.

— Я рад, что ты, наконец, взялся за ум, сынок, — довольно молвил Дуань Чжэнчунь, подходя ближе. Шэчи отпустил шурина, и тот оперся на руку отца. — Теперь, наша семья может примириться, осталось только оповестить об этом брата. Мы закончим с твоим обучением Божественному Мечу Шести Меридианов уже завтра, и немедленно вернемся в столицу, чтобы вся эта глупость с изгнанием моих зятя и дочери, в конце концов, разрешилась.

— Убийство Сюаньбэя, батюшка, — старательно давя улыбку, напомнил Инь Шэчи.

— А, твою!.. — в сердцах заругался было далиский наследный принц, но, поймав несколько укоризненных взглядов монахов, вовремя спохватился и умолк, прикрыв рот ладонью.

— Нужно как можно скорее разобраться с этим докучным делом, — успокоившись, продолжил он. — Отправишься с нами, Юй-эр? Раз уж в семью вернулись мир и согласие, не вижу причин не постранствовать вместе.

— Конечно, папа, — с готовностью согласился тот. — Мне не помешает развеяться после всего случившегося. Да и путешествовать в компании друзей будет для меня в новинку.

Вечером следующего дня, из храма Тяньлун выехала четверка всадников — мужчина в возрасте, блестящий свежевыбритой головой, двое юношей, и девушка. Все четверо дружески переговаривались, пустив лошадей неспешной рысью.

— Я не очень-то хочу возвращаться в храм Шэньцзе, — признался Дуань Чжэнчунь, потирая бритый подбородок. — Одни только мысли об этой обители скуки пробуждают в моем нутре желудочные колики. Кроме того, я так и не узнал там ничего нового — смерть от Кулака Веды, тайно пришедший и ушедший убийца, и ничего более. Эти смердящие лысые ослы… то есть, уважаемые наставники… спят мертвым сном, не иначе.

— Поедем тогда в Гусу, к Мужунам, — предложила Му Ваньцин. — Расспросим их наследника — даже если он не убийца, лучше знать это наверняка.

— Путь в Цзянсу неблизок — придется пересечь едва ли не всю Срединную Равнину, — задумался наследный принц. — Но, похоже, других следов у нас не осталось. Решено, так и сделаем, — он с отсутствующим видом потер бритую макушку.

— Скажите-ка мне, батюшка, что за монашеское имя вы приняли при постриге? — с невинным видом поинтересовался Инь Шэчи.

— Бэньчжэнь, — непроизвольно ответил Дуань Чжэнчунь, и тут же с подозрением поглядел на зятя. — Зачем тебе это, несносный мальчишка? — Шэчи ничего не сказал в ответ — он был занят тем, что старательно сжимал челюсти, кривясь в мучительной гримасе.

— Который «чжэнь», папа? — с притворным непониманием вопросил Дуань Юй. — «Истина», или, быть может, «игла»? Или же… другой?

— Другой[4], — сумрачно ответил Принц Юга.

На этом, Инь Шэчи не выдержал, и зашелся в громогласном хохоте, бросив поводья и хлопая себя ладонями по коленям. Бодро рысящий Зимний Ветер тут же наградил расслабившего ноги юношу парой чувствительных толчков в седалище, но Шэчи и не думал успокаиваться. Дуань Юй ненадолго отстал от зятя, присоединившись к его веселью; не удержалась от звонкого смеха и Му Ваньцин.

— Смейтесь-смейтесь, негодные сорванцы, — притворно нахмурился Дуань Чжэнчунь. — Надо было, все же, настоять на постриге для тебя, Юй-эр — может статься, наставник Кужун и тебя наградил бы имечком вроде Бэньу или Бэньюна[5].

— Ничего, батюшка, — сквозь смех выговорил Инь Шэчи. — Вы оставили монашескую жизнь, а значит, вам больше не требуется вести себя в соответствии с вашим монашеским именем, — он вновь неудержимо захихикал.

— Ну хватит уже, муж мой, — вступилась за отца Ваньцин. — Прости, папа. В качестве извинений, в ближайшем городе я подыщу тебе хорошую шапку или наголовную повязку — не хочу, чтобы кожа на твоей голове обгорала под солнцем, или мерзла ночью.