Восемь тетрадей жизни

Она сверху пришла, из сада,

Где цветущий миндаль сотворял свое чудо.

Между губ мне вложила цветок.

Так и мать моя делала точно

С первым цветом фиалки в горшочке,

И отец ту фиалку держал

Со словами, расцветшими с нею.

Сегодня сильные чувства можно встретить лишь на сцене.

У меня ушло невероятно много времени на то, чтобы уложить чемодан. Немногие вещи, что привез с собой, я складывал с расторопностью черепахи. Едва захлопнув чемодан, вдруг осознал, что покидаю мир, где подружился с деревьями, светом, запахами и звуками. За долгими молчаливыми беседами. Это и удерживало меня. Во мне росло новое понимание того, чего не замечал прежде. Покидая эти места, я чувствовал, что мне будет очень недоставать солнечных полос света, пробивающихся сквозь дверные щели. Я часто смотрел на тени, подобные нотным линиям, возникающие на потолке, и ждал, когда жуки, всегда снующие по старым стенам, остановятся на этих линиях, обратившись в нотные знаки, не спрашивая себя, какую мелодию они записали. Не думал, что эти случайные и таинственные встречи так прочно и надолго осядут в памяти. Днем я погасил в себе желание долго и путано объяснять самому себе, отчего держу на ладони осенний лист, пока не положил его на траву в знак нежного прощания. Часто я грущу оттого, что мне не хватает злости. Хотел бы иссушить всю сладость, что стекает с моих уст, и говорить о людях, которые пинают беременных женщин в живот или мочатся в стаканы и предлагают это свое шампанское путанам, с которыми проводят ночи. Чтобы рассказать о сегодняшней жизни, нужно иметь силу молодых матерей, которые рожают на улице и выбрасывают этот живой комочек плоти в мусорные баки. Я же все твержу, что нужно слушать симфонию дождя. К сожалению, не умею поступать иначе, и струны нежности держат меня вдали от ужасающей правды.

Оптимизм ночи угасает, дрожа перед светом свечей или в белизне молока в стакане на тумбочке.

В Москве однажды

Увидел я жену перед букетом роз,

Увядших в вазе.

И временами падал лепесток.

Хотелось ей услышать

Дыханье тишины…

Когда листок стола касался,

Та тишина и в нас жила.

Быть может, мне просто хотелось оттянуть время отъезда, но я отошел от уже уложенного чемодана и начал снова копаться в ящиках старой мебели, отыскивая то, что случайно мог забыть и оставить. Нахожу ключ. Не мой. Иду проверить, не от той ли он комнаты, что хозяин запер и не хотел, чтобы ею пользовались. Чувствую, что ключ поворачивается в замке. Открываю, но не вхожу. Не хочу проливать свет на эту маленькую тайну. Много раз я представлял себе, что могло быть закрыто там, в этой комнате. Какие-то неясные догадки, предположения, и только. Память возвратила мне историю о Борисе Пастернаке. Не помню, кто рассказал мне ее. Пастернак жил какое-то время на даче и должен был возвратиться в Москву. Когда друг заехал за ним, чтобы отвезти домой, поэт медлил и долго не спускался к машине, в которую уже погрузил вещи. Друг застал его сидящим на кухне в полном молчании. Подождав немного, он обратился к поэту:

— Что случилось?

— Нет, ничего, — ответил Пастернак тихо. — Я прощаюсь с самим собой в том месте, где прожил сорок дней в тишине.

Вот и я сидел и никак не мог решиться. Наконец выхожу, но тут же возвращаюсь. Как будто что-то позвало меня назад. Без сомнения, это был запах, легкий, но очень определенный. Подумал, что память вновь возвращает мне запах разрушенной церквушки, аромат лимонов. Теперь он заполнил собою уже весь дом. Я понял, что запах исходит из затворенной двери. Я должен был ее открыть. Не сразу решился на это… Передо мной предстало нечто поразившее меня, похожее на чудо: весь пол комнаты был устлан травой Луиза. Казалось, в этой комнате вновь выросла, возродилась та самая трава из разрушенной церкви.

Я сидел и раздумывал, пока не понял, что все мои ответы превратились в вопросы.

ДВЕ МОЛОДЫЕ ЯПОНКИ

Рассказ

Мои пешие прогулки чаще всего необъяснимы. Главное в них — беспричинность. Однажды зачем-то спускаюсь к каменистому берегу Мареккьи. Неожиданно для самого себя подбираю какой-то камень и долго рассматриваю его. В этот самый момент у меня возникает ощущение, что это и было целью моего поспешного приближения к речке.

Как-то в октябре я долго стоял, ухватившись руками за решетку, ограждавшую заброшенный сад. В этом месте у мельницы Бергантини жила прошлым летом одна семья из Римини. Я смотрел на полянку, где на траве лежал розовый мяч рядом со сложенной кое-как из камней невзрачной пирамидкой. Там же в траве валялась столовая ложка. Спрашиваю себя: «Была ли эта ложка кем-то забыта или ее положили на полянку специально для игры?» Так я снова оправдал цель моей прогулки.

Сегодня шел в Ранко по тропинке вдоль каменистой ограды, поросшей нежным зеленым мхом. Казалось, туман застилал мне глаза, вернее, я видел все сквозь легкую пелену. И только когда разглядел прямо перед собой двух молодых японок, понял, отчего отправился сюда. Лишь любопытство, вызываемое ими, привело меня в Ранко. Непонятно почему, я посторонился, пропуская девушек. Несколько секунд любовался, как они идут легкими танцующими шагами под белыми зонтиками, оберегающими их от взоров солнца и людей. Как мне рассказывал мой знакомый Санчизи из Пеннабилли, эти два юных существа приняли приглашение подруги уехать из Японии в страшный год цунами и повышенной радиации. Поселились в Перудже для того, чтобы посещать местный университет, куда давно уже были зачислены. Однако не вынесли суматошного студенческого быта и попросили снять для себя жилье в более отдаленном и тихом месте. Остановились в Ранко, недалеко от Перуджи, в огромном пустом доме рядом с заброшенными конюшнями и сараями. Два раза в неделю туда заезжал торговец на грузовичке и привозил им напитки, хлеб и другие продукты.

Я заметил, что они остановились у входа в дом и ждали, пока я подойду. Трудно объяснить, как много может значить одна простая встреча.

Оба этих создания стояли передо мной, слегка наклонившись вперед, словно желая этим подчеркнуть свою почтительность, но, возможно, это был всего лишь присущий им способ вступить в беседу.

Я стоял молча, ни о чем не расспрашивая японок, стараясь показать бескорыстность моего любопытства.

— Мы можем показать вам нечто удивительное, — сказала одна из них.

Они сложили свои зонтики и дали мне знак следовать за ними в дом.

Я поднимался по разбитой темной лестнице, ведомый ободряющими возгласами японок. Лестница освещалась лишь запыленным светом, который просачивался сквозь образовавшиеся тут и там дырки и трещины в старых стенах. Я словно следовал за бабочками с поднятыми ветром крыльями. Чувствовал, как к моему лицу липнет паутина. На ее нитях качались пауки-эквилибристы. Мы поднялись в комнатку с закрытым окном. Свет просачивался сквозь многочисленные щели.

— Откройте! — в один голос предложили мне девушки, показывая на затворенные ставни.

Упершись обеими руками, я толкнул деревянные створки окна наружу. И перед моими глазами возникло изумительное белое облако ароматных лепестков. Это была старая вишня, расцветшая на верхнем поле, на краю которого стоял дом.

Я был в полнейшем восхищении и хотел поделиться им с девушками, но не обнаружил их за своей спиной. В царившей вокруг тишине вдруг услышал тихий плач, доносящийся с лестничной площадки.

Обе японки плакали от счастья, что им удалось сделать мне такой подарок.

МАКСИМЫ

*

Тишина становится пищей старости.

*

Никому не хочется спешить к правде.

*

Говорим по-иному, когда идет дождь или солнце обжигает язык.

*

Наша жизнь — это подвешенный шаг в пустоте.

*

Дню нынешнему завтра не дано.

*