Восход Луны
Шрифт:
«Семьсот, мать их за хвост и гриву, лет простоять каменным истуканом, чтобы в итоге задохнуться в объятиях сбрендившего на радостях ломовика!»
Угрожающий недвусмысленный хруст костей и жалобный скрежет сминаемой чудовищной силой пластины нагрудника, как-никак, весомые доводы для приступа паники.
– Норт, старая ты конская колбаса, задушишь!
– Глухо закашлялся Хардхорн.
– Мышекрыл рогатый, что на тебя нашло?! Я уж начал опасаться, что и впрямь меня не узнаешь, и придется твои ребра пересчитывать.
– Видел бы ты свою морду, вояка.
– Осклабился во всю красоту своих длинных клыков рогатый мышекрыл.
– Едва в ногах силу почувствовал, так сразу в бой решил
Хохотнув, Нортлайт с громким цоканьем поставил единорога, и задорно свистнул остальным:
– Всем бойцам, отбой! Опасности нет. Тут друзья.
Многочисленные силовые барьеры потухают, воины позволяют себе расслабиться и приближаются, желая познакомиться поближе с удивительными пришельцами из прошлого.
– Колбаса я, конечно, старая и насквозь сырокопченая, но и ты не первой свежести, семивековой выдержки, смею заметить, - Усмехнулся фесликорн.
– Добро пожаловать в светлое будущее! У нас тут, Хард, маготехнологии новые со временем подтянули. Так что…
Нортлайт отвернулся от солнца и, тронув пластину на своем шлеме , откинул визор из темного стекла. Зрачки бэтконя рефлекторно сузились.
– Ты удивишься, узнав, сколько всего можно начаровать в один лишь шлем - например, способность почесать за ухом, когда необходимо стоять или лежать, не шевелясь. А уж доспехи и оружки это вообще - ух! Даю любой из своих сорока зубов, как только ты окажешься в королевской оружейной, трое суток там проторчишь, не иначе. Никакими силками оттуда тебя будет не вытащить!
Хардхорн задорно фыркнул.
– Чесание ушей - это, несомненно, хорошо, но что-то мне подсказывает, что реликты прошлых времен, коими мы вооружены, еще способны дать вашим новомодным технологиям сотню очков вперед.
– Паладин, сняв шлем, с облегчением тряхнул головой, позволяя озорному летнему ветру взъерошить пряди пышной гривы всех оттенков пламени. А после тепло и искренне улыбнулся.
– А ты ничуть не изменился, старый друг. Признаться, я успел соскучиться по болтовне и шуткам в твоем фирменном стиле.
– Я, конечно же, весьма польщен, - фесликорн ухмыльнулся, - да только главное место в твоем сердце и думах отведено не моей понисоне, с чем мне, увы и ах, придется смириться.
– Бэтконь нарочито трагично закатил глаза, полные искр игривого сарказма.
– Норт!
– Однако восклицание застряло в горле, будто связки свело судорогой. Хардхорн умолк, чувствуя, как внутри вновь мучительно засосало под самым сердцем. И глубоко вздохнув, будто перед прыжком в пропасть, тихо спросил: - Нортлайт, скажи...
– Все вопросы задашь лично.
– Многозначительно прервал его сын Ночи, чей взгляд устремился куда-то за спину единорога, поверх его ушей.
...Она, будто призрак, неслышно возникший из ниоткуда, снежно-белым неподвижным силуэтом виднеется поодаль на фоне аккуратно подстриженных розовых кустов и замысловатых цветочных альпийских горок. Опушенные густой листвой ветви близстоящей ивы ниспадают серебристо-изумрудным водопадом, словно желая сокрыть в своих объятиях это робкое видение от посторонних глаз. Но не от него... Хардхорн ощутил, как поднимается в его душе ураган чувств, нисколько не угасших за прошедшие столетия. Чувств, даже приглушить которые оказалось бессильно страшное проклятие.
Семьсот лет. Для него они пролетели, как одно мгновение... а для нее они обернулись сотнями лет долгого пути. Еще семьсот лет жизненной пропасти между ними, мотыльком - и бессмертным Солнцем. А сейчас - несколько ударов сердца, тянущиеся, словно сама вечность.
Удар, удар, удар.
В голове будто звонит колокол, тяжело, надрывно, тревожно. В ее широко распахнутых блестящих глазах Хардхорн видит изумление, потрясение, растерянность, недоверие, и... страх. Аликорн медлит, не смея приблизиться даже с тем, чтобы принять оживших гвардейцев, как подобает принцессе. Она застыла, поглощенная бурей сомнений и внутренних переживаний, и кажется, смотрит на него, как на призрака из ее далекого прошлого.Из прошлого... сколько всего могло измениться и произойти в ее жизни? И есть ли сейчас в ней место... для него? Ведь смертные для богов - лишь череда мгновений на бесконечном полотне времен. Коварная мысль подло колотится в готовом затуманиться рассудке. Вдруг нет более места для любви к нему в ее сердце? А что, если она смирилась... и в конечном итоге позабыла о нем?..
Скользкий змей ядовитых подозрений, извиваясь, поднимает голову из самых потаенных и темных глубин души. С ним бьется пламенная решимость, что не дает отравить горячее сердце колебаниями и негативными страстями.
Нет, рыцарь не может предать свою любовь! Свою мечту, которой он посвятил всего себя без остатка. Сейчас, когда он так близко от нее.
И никогда больше.
Хардхорн делает шаг вперед. Сердце взывает к ней, умоляя ответить его отчаянному зову.
...И ее душа страстно откликается, так мучительно истосковавшись по этому призыву. Она ждала его семь веков. Семь долгих веков душераздирающего одиночества... Селестия срывается с места. Кобылица белоснежным вихрем проносится по педантично выстриженным газонам, уложенным мозаичным разноцветным узором дорожкам. Слезы радужным бисером срываются с ее длинных ресниц и теряются в сияющих переливах северного сияния волшебной гривы. Всхрапнув и призывно заржав, Хардхорн предается бешеному галопу. Пламенным штормом он летит, будто вовсе и не касаясь копытами земли, навстречу своей судьбе. Навстречу своему новому рассвету.
Они налетают друг на друга, закружившись в стремительном танце. Встав на дыбы, они словно летят в ураганном чувственном вальсе, преисполненном упоения, радости и воистину искреннего, жеребячьего восторга, не обращая внимания ни на кого из остолбеневших в изумлении и немом непонимании присутствующих пони. Все барьеры рухнули, а рамки приличий и дворцового этикета были отброшены и позабыты... да и какое дело им до остальных?! В целом мире были только они вдвоем, и их любовь, что так долго томилась и ждала этого чудного мгновения единения.
– Прошу.
– Горячий шёпот согревает его нос, как только она заключила его в объятия мягких и пушистых, словно облако, крыльев.
– Умоляю, скажи мне, что ты не призрак! Что ты не один из моих снов, что так долго были моим единственным утешением, что даровали счастье лишь на мгновения краткого забвения, а наутро оставляли в горьком одиночестве! Что ты не истаешь на моих глазах и не покинешь меня вновь!..
– Отныне - никогда!
– Выдыхает он...
Селестия обнимает его, накрыв крыльями, и крепко прижимает к груди, будто желая скрыть его от всего остального мира, как ценнейшее из всех сокровищ - и не отдавать его никому. Хардхорн тонет в ее пастельных радужных волосах, пахнущих свежестью и чистотой выси бескрайнего неба и нотками неописуемых, чудесных и сказочных сладостей, прижимается к ней и внимает биению ее сердца в унисон своему, вдыхая чувственный аромат тела, тепло которого ласкает его истомившуюся в заточении боли и мрака душу. Вихри магии, порожденные избытком вскипевших чувств, проносятся искрящимися всполохами по завиткам их рогов. В ясных лучезарных глазах Селестии, что целую вечность назад пленили его, Хардхорн находит долгожданное умиротворение и счастье.