Восход теней

– Что ближе, с того и начнем.

Торговые ряды полнились народом и гудели. Все рынки похожи один на другой, но олтинский все же выделялся оживленностью и размерами. Не всякая праздничная ярмарка могла с ним сравниться. Продавали, покупали и меняли все подряд: от лошадей до булок, от кузнечных изделий до каких-то диковинных певчих птиц из Империи; от тканей до местной рыбы и морских гадов. Здесь до хрипа препирались о цене, а по рукам били так, что воздух трещал.

Гедеон не стал долго думать и выдернул из толпы первого попавшегося мальчонку, плохо одетого и жадно приглядывающегося к лавкам.

– Я ничего не брал! – заверещал малец. – Пусти!

– Не брал, как же! Ты кошель у меня стащил!

– Нет, господин! Я ничего не брал! Это не я!

– Стражники разберутся, ты или не ты! – посулил Гедеон.

– Что вы делаете? – возмутилась Лидисс. – Отпустите ребенка!

– Не надо стражников, милорд! Прошу!

– Не надо, говоришь? – Гедеон потянул перепуганного мальчишку в сторону, проигнорировав негодование Лидисс. – Тогда отвечай на мои вопросы. Расскажешь что дельное – отпущу.

Раскрасневшийся бродяжка старательно закивал.

– Что с детьми торговки случилось?

– С какими детьми, милорд? Я не знаю ничего.

– Вся Олта гудит, а ты не знаешь?

– Нет. Правда не знаю ничего! Я только пришел на рынок. И я не брал кошель, обыскивайте, если хотите!

– Куда бродяжки олтинские пропадают? – продолжил наседать Гедеон. – Про это-то слышал? Или тоже нет?

– Не знаю я! Никто не знает! – Малец попытался вывернуться из хватки, но быстро сдался. – К воде ночью ходить нельзя, это знаю. А больше ничего.

– У моря все исчезали?

– Да. Говорят так.

– Много?

– Букашка, Колючка и Рыжий, – мальчик начал загибать пальцы. – Торопыга и Крысюк еще. Это которых я знал. Но вообще больше. Мелкие часто пропадают.

– Почему мелкие? – влезла Лидисс.

– Ну потому что мелкие. Про взрослых я не слышал.

– И давно?

– С зимы еще. Отпустите меня, пожалуйста, я не брал кошель!

– Погоди пока. И что говорят, куда они деваются все?

– Разное. Говорят, духи морские их под воду тащат. А еще про чудище морское. Краб огромный на берег выходит и тех, кто детей его ловил, забирает и жрет. Некоторые говорят, будто это ведьмы малышню крадут. И еще, – мальчик огляделся по сторонам и понизил голос, – говорили, что стражники так город чистят от бедняков. Тайно. Я правда ничего больше не знаю и кошель не брал. Отпустите меня, пожалуйста! – Он поднял на Лидисс полные слез глаза, смекнув, что женщина сжалится над ним быстрее.

– Гедеон! Отпустите вы его уже! – предсказуемо не выдержала она.

– Как скажете! – не стал препираться Гедеон.

Интриги малец добавил, Лидисс вон вся извелась от волнения, а большего и не надо. Гедеон запустил руку за пояс, выудил из припрятанного кошеля серебряную монету и сунул бродяжке. Глаза у того мигом высохли и засияли.

– Я же говорил, что не брал, милорд, – залепетал он.

– Ты мне тут не умничай! Бери и беги.

– Спасибо, милорд, спасибо!

Мальчишка неловко откланялся, повертелся, юркнул в толпу и мигом исчез в ней, как мелкая рыбка в водорослях.

– А нельзя было сразу дать ему денег, не сочиняя про кошель и не запугивая ребенка? – Лидисс проводила бродяжку взглядом.

– Думаете, мне это сильно нравится? Такие дети рано взрослеют. По-хорошему он бы ничего не рассказал, а предложи я ему денег – наплел бы с три короба. Он и так наплел, но, по крайней мере, того, во что верит сам. Хоть это и бред. – Гедеон хмыкнул. – Краб огромный по берегу ходит и детишек ест! А что не доедает – жуткие старые ведьмы подбирают.

– Невероятно тонкая шутка, – скривилась Лидисс.

– А что такого? Вы хоть и ведьма, но молодая, красивая и совсем не жуткая. Вас не может оскорблять шутка про злобных старух. – Гедеон согнулся и перекосил лицо, изображая свое видение упомянутых созданий.

Уголок рта Лидисс дрогнул, но до улыбки все же не дошло.

– Что думаете про стражников? – подобралась она.

– Страшилка для бродяжек. Зачем страже это делать тайно, если они имеют право открыто выдворить тех, кто, по их мнению, угрожает благополучию города? Духи как-то правдоподобнее, нет?

Лидисс покачала головой и обняла себя за локти:

– Элементали довольно безобидные, если их не трогать. А опасные духи возле крупных городов редко водятся.

– Этот мальчик, Ларс, он же был с Даром. Мог он их как-то разозлить?

Магичка пожала плечами:

– Не знаю. Вряд ли.

– А защититься мог?

– Ему года четыре от роду, он слишком маленький, чтоб управлять Даром.

– Ясно. – Гедеон покрутил кончик усов. – Ну что, давайте еще до храма дойдем, там поспрашиваем?

– Может, нам стоит поговорить и с более благополучными горожанами?

– Можно, конечно, но не думаю, что в этом есть большой смысл. Для них эти пропавшие дети что бездомные кошки. Я знаете, как вообще про бродяжек узнал? Один из зевак у дома Доры бросил что-то вроде: «Чего мы здесь торчим? У нас эта шелупонь постоянно куда-то пропадает. Ничего интересного уже не будет». А когда я начал уточнять, то услышал, что, мол, постоянно пропадают, но благо только оборвашки, а не из приличных семей. Вот так просто, – Гедеон развел руками, – никакого сочувствия.

– Я поняла, – кивнула Лидисс. – Пойдемте дальше.

Олтинцы не скупились на пожертвования для Светозарных – богатство местного храма бросалось в глаза. Обыкновенное для их святилищ строение в форме солнечного диска с расходящимися в восемь сторон стенами-лучами было совсем необычным образом сложено из редкого торесского камня – белого с разноцветными прожилками, – а купол сверкал золотом.

Сплетни храмовых попрошаек мало отличались от того, что рассказал мальчонка с рыночной площади: духи, морские чудовища, ведьмы, злобные стражники да лихие люди.

– Может, служители что-то знают. – Лидисс направилась в святилище, морщась от обилия баек.

Гедеон кивнул и собрался последовать за ней, но что-то ему помешало. Развернувшись, он обнаружил старика, мертвой хваткой вцепившегося в его плащ. Что странно, одет он был вполне прилично.

– Это Лаума, благородные господа, это все Лаума. Я знаю, что происходит!

Лидисс, заинтересовавшись, спустилась на пару ступеней обратно.

– И что же? – Гедеон аккуратно высвободился.

При более пристальном рассмотрении он понял, что настойчивый свидетель не так уж и стар: так казалось только из-за его обветренного, изъеденного солью и солнцем лица, а дряхлым он не был. Моряк или рыбак?