Восхождение денег

Люди могут быть излишне самонадеянными и уверенными в завтрашнем дне. Они зацикливаются на конкретных сценариях развития событий, пренебрегая всеми остальными. Их память не содержит указаний на кризисы ликвидности былых лет. В силу этого они переоценивают предсказуемость прошлого и сбрасывают со счетов сюрпризы, что поджидают их в будущем. Они не понимают: без должного внимания к прошлому подготовиться к кризисам ликвидности в будущем очень и очень трудно. Они могут выбирать лотереи с более высокой вероятностью выигрыша, даже не посмотрев на размер ставок. Могут смешивать в кучу положительные сведения о достижениях технологии [например, свопов на кредитный дефолт] с предупреждениями о возможных рисках ее использования. Их сознание уязвимо перед фильмами, где финансовая система всегда выживает… Крайне же неприятная перспектива кризиса ликвидности может заставить их с утроенной энергией доказывать себе и другим, что ликвидность не испарится, но мало кто не поленится рассмотреть причины, по которым именно это и должно произойти. Если вы хотите знать, почему так мало людей пытаются сделать хоть что-нибудь, приглядитесь повнимательнее, и вам приоткроется хотя бы часть ответа: задавая этот вопрос себе, люди стреляют глазами по сторонам в поисках реакции… и в то же время всячески показывают, что они-то совершенно спокойны и не собираются разделять волнение себе подобных¹⁸.

Наши когнитивные способности несовершенны, и надо ли говорить, что это результат эволюции? Теория эволюции связана и с третьей причиной столь бурного развития финансовой истории мира – пусть в данном случае связь принимает форму аналогии. Нередко можно услышать, что в финансовой жизни находит свое отражение теория Дарвина. Исторгающие адреналин трейдеры включили в свой лексикон выражение “выживает сильнейший”, а инвестиционные банкиры, как мы знаем, устраивают конференции, посвященные “Эволюции совершенства”. Американский кризис 2007 года лишь подчеркнул наметившуюся теденцию. Помощник министра финансов США Энтони Райан был не одинок, когда в конце судьбоносного года говорил о волнах вымирания видов в финансовом мире. Директор Лаборатории финансовой инженерии при Массачусетском технологическом институте Эндрю Ло ведет за собой других исследователей; их общая цель – построить новое понимание рынков как адаптивных систем¹⁹. Рассмотрение финансового сектора в его развитии и исторической перспективе также подсказывает, что силы эволюции проявляют себя не только в мире живой природы²⁰.

Сама идея о том, что многие экономические процессы становятся понятнее, стоит посмотреть на них сквозь призму дарвиновских открытий, не нова. Сегодня эволюционная экономика является полноправным разделом экономики как таковой, и работающие в ней исследователи уже шестнадцать лет обмениваются идеями на страницах соответствующего научного журнала²¹. “Почему экономика не является эволюционной наукой?” – так еще в 1898 году ставил вопрос в названии своего очерка Торстейн Веблен (намекая на то, что должна бы являться) ²². В знаменитом отрывке из работы “Капитализм, социализм и демократия”, в равной степени относящемся и к капитализму финансовому, Йозеф Шумпетер характеризовал промышленный капитализм как “эволюционный процесс”:

Эволюционный характер капиталистического процесса объясняется не только тем, что экономическая жизнь протекает в социальной и природной среде, которая изменяется и меняет тем самым параметры, при которых совершаются экономические действия. Этот факт очень важен, и эти изменения (войны, революции и т. д.) часто влияют на перемены в экономике, но не являются первоисточниками этих перемен. То же самое можно сказать и о квазиавтоматическом росте населения и капитала, и о причудах монетарной политики. Основной импульс, который приводит капиталистический механизм в движение и поддерживает его на ходу, исходит от новых потребительских благ, новых методов производства и транспортировки товаров, новых рынков и новых форм экономической организации, которые создают капиталистические предприятия… Открытие новых рынков, внутренних и внешних, и развитие экономической организации от ремесленной мастерской и фабрики до таких концернов, как «Ю.С.Стил», иллюстрируют все тот же процесс экономической мутации – если можно употребить здесь биологический термин, – который непрерывно революционизирует экономическую структуру изнутри, разрушая старую структуру и создавая новую. Этот процесс “созидательного разрушения” является самой сущностью капитализма, в его рамках приходится существовать каждому капиталистическому концерну [78] ²³.

78

Русский перевод цит. по: Шумпетер Йозеф Алоиз. Теория экономического развития. Капитализм, социализм и демократия. М., 2007. (Прим, перев.)

Исследования последних лет не позволяют усомниться: современная экономика изобилует примерами “созидательного разрушения”. Каждый год становится последним для каждой десятой американской компании. Если быть точнее, то с 1989 по 1997 год с лица Америки исчезали в среднем по 611 тысяч из 5,73 миллиона фирм. При этом 10 % – лишь средний показатель для “нормы вымирания”: в иных секторах экономики в худшие годы она достигала 20 % (например, в финансовом секторе округа Колумбия в 1989-м, на пике кризиса ссудносберегательных ассоциаций)²⁴. По данным британского Министерства торговли и промышленности, три года – типичная продолжительность жизни около 30 % зарегистрированных в стране фирм²⁵. Но ни успешное преодоление первых нескольких лет, ни последующие достижения ничего не гарантируют – рано или поздно почти все фирмы прекращают существовать. Двадцать девять участников списка ста крупнейших мировых компаний обанкротились к 1995 году, чуть меньше половины покинули почетный реестр, и лишь девятнадцать по-прежнему присутствовали в нем²⁶. “Созидательное разрушение” повелевает и миром финансов, а иначе и быть не может – настолько тесно банки и фондовые рынки связаны с теми компаниями, чью деятельность они финансируют. Подхватив искру, хедж-фонды сгорают как свечки. Да и потери среди банков – в этом мы еще убедимся – были бы намного выше без явной или косвенной поддержки правительства.

Какие черты являются общими как для финансового мира, так и для подлинной эволюционной системы? Вот первые шесть, что приходят в голову:

Важность “генов”. Некоторые практики ведения дел играют в бизнесе ту же роль, что и гены в биологии: сохраняют информацию в “памяти организации”, таким образом позволяя ей переходить от индивида к индивиду и от фирмы – к новой фирме.

Способность к спонтанной мутации. В экономическом мире говорят об “инновациях”, как правило, но далеко не всегда, – инновациях технологических.

Соперничество особей одного вида за право обладания ограниченными ресурсами. Исход, выраженный в продолжительности жизни и численности потомства, определяет фирмы-победители в борьбе за продолжение рода.

Механизм естественного отбора – это рыночный механизм распределения капитала и человеческих ресурсов, в рамках которого отставание карается смертью, а выживание становится “выживанием через отличие”.

Простор для видообразования. Создание совершенно новых финансовых видов позволяет поддерживать биологическое разнообразие финансового мира на должном уровне.

Простор для вымирания. Некоторые финансовые виды покидают нас навсегда.

По своей сути вся финансовая история есть продукт институциональной мутации и естественного отбора. Свою роль в процессе играют случаи “дрейфа” (инновации или мутации, не являющиеся следствием естественного отбора) и “прилива” (инновации или мутации такого рода возникают, если, к примеру, китайские банки берут на вооружение американские приемы ведения бизнеса). Не обходится и без “совместной эволюции”, когда различные финансовые виды вместе работают и вместе же адаптируются к новым условиям (как хедж-фонды и их главные брокеры). И все же главное – это рыночный отбор. Финансовые организмы борются друг с другом за доступ к ресурсам, которых не хватает на всех. В иные времена в определенных географических областях один вид достигает господства над остальными. Как правило же, изобретательность конкурентов и появление на сцене новых героев мешают формированию жесткой иерархии, не о говоря уже о единоличном лидерстве определенной фирмы. Все здесь подчиняется единому закону: выживает сильнейший. “Эгоистичный ген” преуспевает в размножении и таким образом продолжает жить в организмах будущего; обладающие им фирмы будут процветать и задержатся на этом свете подольше²⁷.

Другое дело, что результатом эволюции вовсе не обязательно будет само совершенство. Появись он в удачном месте и в удачное время, и всего лишь “приемлемый” продукт мутации подчинит себе другие – настолько чувствителен эволюционный процесс к изначальным условиям; иначе говоря, довольно хлипкое преимущество на старте вполне может обеспечить своему обладателю протяженный период главенства, даже не будучи лучшим из всех возможных начал. Хорошо еще помнить, что эволюция природы не синонимична ее прогрессу, как было принято думать раньше (особенно среди последователей Герберта Спенсера). Примитивнейшие виды вроде акул-ростовщиков и не думают вымирать, как не думают исчезать с лица земли прокариоты – безъядерные живые организмы, до сих пор опережающие все живое по количеству своих видов. Достигнутая эволюционным путем сложность устройства организма или фирмы не гарантирует их от печального исхода, который рано или поздно ждет почти все виды растений и животных.

Я готов признать, что аналогия с эволюцией заслуживает критики. Когда один организм заглатывает другой, мы говорим о “еде”, когда то же происходит в мире фирм – о “слиянии” или “поглощении”, могущем привести к новым мутациям. В мире финансовых услуг нет аналога полового размножения у животных (хотя заключение иных сделок нередко сопровождается грубыми тирадами с использованием сексуально заряженной лексики). Большинство мутаций в финансах – это продуманные, осознанные нововведения, не оставляющие места для случайности. Присмотревшись к переменам вокруг себя, фирма в состоянии адаптироваться к ним, и поэтому финансовую эволюцию (как и эволюцию культурную) сподручнее обсуждать в терминах Ламарка, а не Дарвина. Еще два ключевых различия мы обсудим подробнее, но немного позже. Несмотря на все вышесказанное, эволюционный подход дает куда больше ключей для понимания финансовых изменений, чем любая другая модель.

Девяносто лет назад немецкий социалист Рудольф Гильфердинг предсказывал неуклонное движение ко все более сильной концентрации финансового капитал (термин Гильфердинга)²⁸. И действительно, общепринятый взгляд на финансовое развитие – это взгляд с высоты крупных, успешных, выживших компаний. Фамильное древо Citigroup изобилует крошечными веточками (одна из них завершается City Bank of New York, основанным в 1812 году), которые со временем сливаются в единый могучий ствол – ныне здравствующий конгломерат компаний. Это ложный подход к финансовому развитию. Эволюция не заканчивается единым стволом, а начинается с него. Периодически ствол дает новые побеги: на свет появляются новые банки и финансовые институты. Тот факт, что по дороге более успешные фирмы поглощают слабые, не имеет отношения к делу. В процессе эволюции животные тоже едят друг друга, но вовсе не это порождает эволюционные мутации и все новые виды и подвиды. Я хочу сказать, что повороты финансовой истории мира редко когда можно объяснить положительными эффектами от масштаба и разнообразия производства. Как правило, истинный прорыв происходит под влиянием образования прежде неизвестных видов и не менее регулярных волн творческого разрушения, смывающих слабые фирмы с лица земли.