Восхождение денег

В мире тогда насчитывалось около сорока фондовых бирж, торги на семи из них постоянно освещались в британских деловых газетах. На Лондонской фондовой бирже обращались облигации пятидесяти семи стран и колоний. География британского капитала рисует нам картину той глобализации. Около 45 % заморских инвестиций вкладывалось в экономику США, Канады и Австралии, 20 % – в Латинскую Америку, 16 % – в Азию, 13 % – в Африку и 6 % – в Европу²¹. Большая часть капитала, вложенного в ценные бумаги между

1865 и 1914 годами, инвестировалась в заграницу, лишь треть – в отечественную экономику²². В 1913 году общая капитализация мирового рынка ценных бумаг составляла 158 миллиардов фунтов, из которых 45 миллиардов, или 28 %, находились в иностранном владении. Почти половина (48 %) всех бумаг, обращавшихся на Лондонской бирже, – иностранные облигации²³. Стоимость иностранных активов в том году в полтора раза превосходила объем экономики Британии. Профицит торгового баланса в 1913 году вырос до 9 % ВВП – прекрасный пример того, что мы бы назвали сейчас британской тягой к накоплению. Примечательно, что до Первой мировой войны в бедные страны вкладывалась гораздо большая доля средств, чем сегодня. В 1913 году четверть всех иностранных инвестиций направлялась в страны, где уровень дохода на душу населения был в пять раз ниже, чем в США. В 1997 году – лишь 5 %²⁴.

Возможно, британского капиталиста привлекали потенциально высокие прибыли в бедных странах²⁵. Возможно, размерам прибылей способствовали распространение золотого стандарта и налоговая дисциплина заморских правителей. Но вряд ли экспорт капитала вырос бы до таких масштабов без британской колониальной экспансии. От 40 % до половины всех британских иностранных вложений приходилось на колонии. Значительная доля капитала вкладывалась в Бразилию или Аргентину, где влияние Лондона было сильным, хоть и неформальным. Инвестиции традиционно тяготели к тем сферам, которые усиливали имперскую мощь, – речь идет не только о государственных облигациях, но и о строительстве железных дорог, портов и шахт. Инвестиции в заморские территории привлекали, кроме того, и гарантиями²⁶. Закон о колониальных займах 1899 года и закон о колониальных акциях 1900 года давали облигациям, выпущенным колониями, те же гарантии, что и консоли – основной бессрочной правительственной облигации. Это позволяло доверителям инвестировать в них активы, находящиеся под их управлением²⁷. Но основная прелесть колониальных ценных бумаг была неявной.

Викторианские правители насаждали в своих заморских владениях систему законов и институтов, которая делала их привлекательными для инвесторов. Причем речь идет не только о триаде Гладстона – стабильная валюта, сбалансированный бюджет и свободная торговля. Важную роль играли законы, особенно законы о защите прав собственности на манер британских, и относительно честное чиновничество – “общественно полезные” феномены эпохи либерального империализма конца XIX века. Заставить заемщика из колоний платить по долгам было проще, чем его собрата из полностью независимой страны. “Южная Родезия, территория в Африке, где белых несколько тысяч, а черных чуть меньше миллиона, может разместить негарантированные облигации, мало чем отличающиеся от нашего, британского, военного займа”, – писал Кейнс, добавляя, что инвестор вполне способен предпочесть “нигерийские бумаги, не гарантированные правительством Великобритании, облигациям Лондонско-Северовосточной железной дороги”²⁸. Жесткое насаждение британского правления, как это случилось в Египте в 1882 году, фактически означало, что отказов от долгов не будет. Единственный риск – неизвестность относительно того, сколько продлится британское господство. Несмотря на рост национально-освободительного движения в разных уголках империи от Индии до Ирландии, еще перед началом Первой мировой войны политическая независимость владений Британской империи казалась делом далекого будущего. Даже большие “белые” колонии к тому моменту получили лишь ограниченную политическую автономию. И уж тем более абсурдной казалась мысль о независимости Гонконга.

В период между 1865 и 1914 годами британские инвесторы вложили в китайские бумаги около 74 миллионов фунтов – мелочь по сравнению с 4 миллиардами фунтов, вложенными за границу. Но для нищего Китая это была значительная сумма²⁰. Безусловно, инвесторов успокаивало, что с 1854 года Британия не только владела Гонконгом, но и контролировала всю китайскую морскую таможню. Но даже в европейских кварталах портовых городов, где гордо реял Юнион Джек и лился рекой джин с тоником, не было полностью безопасно. Какой бы крепкой ни была британская власть в Гонконге, она не смогла предотвратить ни войну с Японией в 1894–1895 годах, ни Боксерское восстание 1900 года, ни революцию 1911-го, скинувшую императора. Собственно, сама революция во многом была результатом неприятия китайцами чрезмерной роли иностранцев в национальной экономике. Каждый из этих социальных катаклизмов наносил ощутимый удар по карманам инвесторов. Так же, как и при более поздних кризисах, будь то японское вторжение 1941 года или переход колонии под власть КНР, инвесторы в Гонконг каждый раз оказывались в минусе³⁰. Впрочем, угроза войн и революций исходила не только от Китая. Это явление было глобальным.

Три десятилетия, предшествовавшие Первой мировой войне, можно считать “золотым веком” для иностранных инвесторов. Связь с зарубежными рынками улучшилась – в 1911 году, после прокладки трансатлантического телеграфного кабеля, сообщение из Нью-Йорка в Лондон шло лишь полминуты, а стоимость его упала по сравнению с 1866 годом в двести раз. К 1908 году почти все страны Европы приняли золотой стандарт. Иными словами, если начинался отток капитала, то они должны были так или иначе ему препятствовать, например – повышать учетные ставки. По меньшей мере, тем облегчалась жизнь инвесторов, ведь риск значительных колебаний обменных курсов существенно снижался³¹. Правительства по всему миру улучшали состояние финансов – дефляция 1870-х и 1880-х годов перешла в умеренную инфляцию с середины 1890-х, что снизило государственный долг. Экономический рост, в свою очередь, приводил к росту налоговых поступлений в казну³². Однако процентная ставка оставалась низкой. Ставка по британской консоли выросла с 1897 по 1914 год всего на один процентный пункт с абсолютного минимума в 2,25 %. Разница в доходности консоли и иностранных облигаций постоянно снижалась, несмотря на череду дефолтов в 1870-х и 1880-х. За исключением греческих и никарагуанских займов, ни одна государственная или колониальная облигация, котировавшаяся в Лондоне в 1913 году, не превосходила доходность консоли более чем на два процентных пункта. Иными словами, каждый, кто вложил средства в иностранные облигации году в 1880-м, мог вполне расчитывать на вполне достойные прибыли³³.

Доходность иностранных облигаций на Лондонской бирже также стабильно снижалась начиная с 1880 года – на нет сходили политические риски вложений за рубеж. До 1880 года курсы австрийских, французских, немецких и русских бумаг весьма чутко реагировали на политические новости. Но дипломатические кризисы и военные конфликты, будь то на Балканах или в Марокко, почти не затрагивали лондонский рынок иностранных долгов в первые четырнадцать лет XX века. После того как лопнул пузырь золотодобывающих компаний в 1895–1900 годах, лондонский фондовый рынок почти не поднимался, а если и падал, то лишь слегка. Все это можно связать с долговременным ростом ликвидности. С одной стороны, он был вызван увеличением добычи золота. Но с другой, что гораздо важнее, – финансовыми новациями. Акционерные банки стали увеличивать отношение активов к резервам, а сберегательные все успешнее привлекали средства среднего класса и бедноты³⁴.

Так что повод для экономического оптимизма был. Все, от Ивана Блиоха в России до Эндрю Карнеги в США, понимали, что большая война погубит мировую капиталистическую систему. В 1898 году в своем шеститомнике “Будущая война и ее экономические последствия” Блиох утверждал: прогресс ведет к появлению столь разрушительного оружия, что сама война должна исчезнуть³⁵. В 1910 году, почти одновременно с учреждением Фонда Карнеги во имя мира между народами, левый британский журналист Норман Энджел напечатал свою книгу “Великое заблуждение”. Он полагал, что война между великими державами невозможна по экономическим причинам – в силу взаимозависимости кредитно-финансовых систем³⁶. Весной 1914 года Специальная международная комиссия опубликовала отчет о зверствах во время Балканских войн 1912–1913 годов. Несмотря на то что комиссия видела, что целые народы планомерно занимались взаимным уничтожением, председатель ее писал во введении к отчету, что великие державы Европы, в отличие от малых балканских стран, “открыли для себя очевидность того, что богатые страны потеряют больше других в случае войны и желают мира более всего на свете”. Сторонник лейбористов и противник военной промышленности (чего стоит его “Война золота и стали”), член комиссии британец Генри Ноэль Брэйлсфорд писал:

Эпоха завоевательных походов в Европе закончилась, и, за исключением Балкан и окраин Российской и Австро-Венгерской империй, границы наших стран окончательно проведены. Я думаю, что никакой войны между шестью великими державами не будет³⁷.

Поначалу убийство наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда в боснийской столице Сараеве Гаврилой Принципом 28 июня 1914 года было финансовыми рынками проигнорировано. Лишь 22 июля 1914 года деловая пресса стала всерьез обсуждать возможность разрастания очередного балканского кризиса в нечто большее и экономически более опасное. Но как только инвесторы запоздало осознали приближение полномасштабной европейской войны, ликвидность буквально смыло с рынков. Первым симптомом кризиса стал рост страховых премий вслед за предъявлением Австрией ультиматума Сербии (среди прочего ультиматум требовал допуска австрийских представителей к расследованию предполагаемой причастности Белграда к убийству в Сараеве). Котировки облигаций и акций поползли вниз, как только наиболее осторожные инвесторы начали закрывать позиции и выводить активы в наличность. Первым делом на продажу пошли русские ценные бумаги, за ними – американские. Обменные курсы стали выходить из равновесия по мере того, как игроки возвращали собственные средства. Стоимость франка и фунта пошла вверх, рубля и доллара – вниз³⁸. К 30 июня все финансовые рынки впали в панику³⁹. Первыми жертвами кризиса на Лондонской бирже стали джобберы, то есть брокеры, выполнявшие на бирже операции с ценными бумагами за свои, а часто и за заемные средства. Когда все бросились продавать, стоимость акций пошла вниз и оказалась ниже, чем объем кредитов, на который эти акции покупались. Многие компании джобберов, в частности “Деренберг и компания”, обанкротились. Проблемы начались и у брокеров на рынке векселей – их континентальные партнеры не могли или не хотели возвращать кредиты. Это поставило под удар акцептные банки, первые жертвы возможных дефолтов иностранцев. Крах акцептных банков похоронил бы и брокеров векселей, и большие акционерные банки, которые ежедневно ссужали участникам рынка миллионы. Акционерные банки решили закрыть кредитные линии. Это породило то, что мы сейчас называем кредитным схлопыванием рынка⁴⁰. Каждый стремился продать бумаги и перевести активы в наличность, цены акций летели вниз, утягивая за собой брокеров – те брали деньги в долг под залог акций. В стране запахало банковским кризисом. У дверей Банка Англии выстраивались очереди желающих обменять банкноты на золото⁴¹. Лондон уже не мог играть роль всеобщего кредитного центра – и кризис распространился по миру.

Отличительной особенностью кризиса 1914 года была остановка торгов на основных мировых фондовых биржах на срок до пяти месяцев. Первой 27 июля закрылась Венская биржа. К 30-му бездействовал весь континент. На следующий день примеру европейцев последовали Лондон и Нью-Йорк. Несмотря на то что расчетный день 18 ноября прошел без эксцессов (пусть и с опозданием), Лондонская фондовая биржа не возобновляла торги до 4 января 1915 года. Ничего подобного не происходило со дня ее основания в 1773 году⁴². Нью-йоркская биржа продолжила работу 28 ноября, но торговля шла лишь облигациями и только за наличные. Полный объем торгов был восстановлен лишь 1 апреля 1915 года⁴³. Закрылись не только фондовые рынки. Торги не проводились ни на американских сырьевых биржах, ни на европейских валютных. Лондонская королевская биржа держала двери на замке до 17 сентября⁴⁴. Похоже, что если бы рынки продолжали работать, крах был бы не меньше, а то и больше, чем в 1929 году. Ни один акт государственного терроризма не привел к большим экономическим последствиям, чем выстрел в Сараеве летом 1914 года.

Когда-то почти всеобщая приверженность золотому стандарту составляла основу спокойствия инвесторов. Но в 1914 году он лишь увеличил глубину кризиса. Некоторые центральные банки, например Банк Англии, в первые дни кризиса подняли учетную ставку в отчаянной, но тщетной попытке удержать иностранцев от вывода своих средств из страны и, соответственно, от истощения золотого запаса. Вопрос о том, хватит ли золотого запаса в случае необходимости, активно обсуждался еще до войны. Похоже, эти обсуждения – единственное свидетельство обеспокоенности финансового мира возможными будущими потрясениями⁴⁵. Но тогдашний золотой стандарт был настолько же хилым хомутом, что и привязка национальных валют ряда азиатских и ближневосточных стран к доллару сегодня. Когда ударил колокол кризиса, Россия стряхнула золотую тяжесть со своей шеи. Ге примеру последовали и другие страны. В США и Британии формально обмен банкнот на золото сохранялся, но власти имели право прекратить его при первой же необходимости. (Банк Англии освободили от соблюдения закона 1844 года, регулировавшего отношение объема бумажных денег к резервам, но все-таки это не был полный отказ от золотого стандарта – обмен банкнот на металл можно было продолжать и с меньшими резервами.) Кризис привел к печатанию денег – в Британии в оборот были выпущены казначейские билеты номиналами в один фунт и 10 шиллингов, американские банки получили свободу печатать свои деньги в случае острой необходимости в силу акта Олдрича-Бреланда 1908 года⁴⁶. Тогда и сейчас власти отреагировали на кредитный кризис одинаково – включили печатный станок.