Восхождение

Эста, пребывая по всему в чудесном настроении:

– Ну да, потом проверить можно будет, насколько вы все угадали верно.

Аристей удивленно:

– А в козлоногом вижу я Эрота!

– Конечно.

Аристей, отрывая лист:

– Дело сделано?
– Передает Эсте, та весело смеется.
– Рисунок, как вещь разоблачительную, лучше, пожалуй, уничтожить?

Эста с веселым любопытством:

– Нет! Но что имело место здесь? Иль волшебство с участьем старца со светящим взором? Сеанс леченья? Я пришла в себя! В чем заключается участье старца? Он водит кончиком карандаша?

Аристей, уверовав нежданно в силу даймона:

– Рисунок мой, со всею гаммой мыслей и чувств при восприятии модели, что для него проект для воссозданья живого образа из нитей света.

Эста, догадываясь:

– Воссоздана я как Психея?

– Да.

– И нечто уж случилось и с Эротом?

Аристей с удивлением:

– Похоже, да.

– Прекрасно! Но теперь в нем видят ведь скорее Люцифера? Переродился он? А как же я?

Входит Диана, одетая, как всегда, изысканно и нарядно.

– Прекрасно! Неужели, Аристей, у вас нет больше дела, чем возиться с мальчишкой, что чинит уже разбой?

Эста, весело и легко завертевшись:

– Диана, не поверишь, я здорова!

Диана, разглядывая рисунок:

– А это что? Как! Вы с нее писали?

Аристей:

– Диана, здравствуй!

Эста смеется:

– Объясню все позже.
– Уходит с рисунком.

Аристей в досаде:

– Рисунок с древнегреческой скульптуры. Я лишь придал вакханке и сатиру черты влюбленных наших - им на счастье. Здесь красота, веселость - как катарсис.

Диана, порывисто обнимая его и целуя:

– Я снова вся люблю тебя. Но это надолго ли? Я все теряю силы; ты возвращаешь к жизни на мгновенье, чтоб лишь продлить мне муки бытия.

– Я должен завершить портрет, Диана.

– Нет, нет! Ведь я почти призналась в том, что увлеклась тобой. Теперь что делать? Признаться, пала я? Мне ничего не будет, но тебя опять упрячут без всякой видимой вины, ты знаешь.

Аристей, поднимая голову:

– Я никого на свете не боюсь. Лишь смерти я, небытия боялся во веки вечные. Не быть всю вечность, как будто не было меня на свете?

Будь мотыльком с сознаньем мирозданья, творения безвестного творца, и то бы возроптал; я человек и равен буду познанной Вселенной. И это не бахвальство, если б знала! – Усмехнувшись вдруг.
– Да мне ведь друг теперь сам Сатана.

Диана, отходя от него:

– Вы все еще не наигрались, Боже! Так знай, на исповеди я была, с раскаяньем я обрела смиренье без страха и упрека смерть принять.

И снова ты смутил мне душу счастьем любви безумной - Сатане на радость.

– Что слышу я от Евы просвещенной? Какой в России нынче век идет?

– О, не смущай мне душу, Аристей! Чего ты хочешь от меня?

Аристей с мыслью в глазах:

– Любви и счастия, сказал бы я, но это не цель для высшей жизни и стремлений, во что мы ныне все вовлечены в России, устремленной в мир грядущий в оковах и порывах небывалых, впервые впереди Европы всей, клонящейся, как Древний Рим, к закату, с рожденьем новым в красоте...

– Увы!

Аристей сосредоточен:

– Взыскуя совершенства, как бессмертья, в бореньях, в неустанном восхожденьи достиг вершин, где свет творит идеи и образы земного бытия, наверное, недаром и хранит.

Поверить трудно, я в сомненьях тоже...

Причастный к тайнам, я обрел бессмертье и дар творить живую жизнь из света.

– В смиренье впала я, а вы - в гордыню. Великий грех.

– Да, Люциферов грех. Монахиней заговорила Ева. Вступайте в монастырь. Я вас найду...

– Чтоб душу погубить мою?

– Спасти!
– В досаде выбегает вон.

– Творец небесный!

2

Аристей с головой ушел в работу и не заметил, как прошла весна, и настало лето красное, душное и пыльное в городе, и с опозданием засобирался на поиски дачи, не уверенный, по какой из линий железной дороги выехать. В дверь постучали, и прислуга сказала, что его спрашивают.

– Кто?

– Дама.

– Какая дама?

– Молодая, красивая, богатая.

Он уже отвык от посещений тех, кто связан с революцией, но потаенную жизнь, дорожа уединением, продолжал.

– Проси.

Вошла Диана с независимым видом, одетая, как всегда, изысканно и нарядно, и Аристей тотчас забыл, где он находится, словно повстречал ее на людях, и его могут не заметить, поскольку есть все основания считать, что им недовольны. Не выражая ни удивления, ни смущения, соответственно, как и она, он поклонился. Дверь за нею затворили, Диана огляделась .

– Мы одни, - сказал Аристей.
– Какими судьбами?

– Здравствуй!
– глаза ее заблестели.
– Ну, во-первых, портрет мой не окончен. Если вам все равно, мне - нет. Вы забыли о нем? Покажите мне его.

– А во-вторых?
– Аристей прошел за стол, за шкаф в поисках холста.
– Ну, а во-вторых, проезжала мимо.

– Как кстати!

– Просто я собираюсь уехать в Савино.

– Надолго?
– он вынул холст.

У Дианы чуть не вырвалось с языка: «Навсегда!»

– Как! Портрет готов?

– Готов? Как я мог работать над ним без вас? А, впрочем, - Аристей сам удивился, - чего же здесь недостает, кроме фона? Мне не хотелось воспроизводить кресло, на котором вы сидели, и часть интерьера, всю эту излишнюю роскошь... Я предполагал сделать фон нейтральным. Но с какой стати? Представим: вы сидите на террасе сельского дома, а за вами открытые пространства реки, леса, неба, откуда вы собственно родом. Вы весьма кстати проезжали мимо.

– Рада слышать!
– улыбнулась молодая женщина, однако тут же деловито заметила, что пригласить его на дачу она не может.
– Я должна оберегать Эсту от вас и от Леонарда. Надеюсь, вы меня понимаете?
– вдруг спросила она с вызовом.

– Нет, - покачал головой Аристей.
– Садитесь. Нам необходимо объясниться.

– Да-а?

– И это, конечно, единственная причина, почему вы решились на наше свидание, за которое я бесконечно благодарен вам. Милая, милая Диана! Я давно влюблен в вас, и вы прекрасно это знаете, - с этими словами он подошел к ней, протягивая руки и ожидая, что она бросится ему на шею.

Взволнованная донельзя, Диана все же не потеряла самообладания и, прищурив глаза, сказала с вызовом:

– Вы ошибаетесь. Я приехала не на свидание. Если бы было так, я бы не стала играть в прятки, как вы любите.