Воскреснуть, чтобы снова умереть

Мать преданно ждала. Она любила и непутевого мужа, и шальные деньги, что он приносил в дом. Поэтому, оставшись без содержания, устроилась не на обычную работу, а на «блатную». Бутылки принимала. Официально копейки платили, но матушка не внакладе была. У алкашей скупала вещи, сдавала их в комиссионку. Когда ей золото понесли, обнаглела. Стала только его брать. С серебром посылала, как и с чешской бижутерией. И доигралась. Обидела одну сильно пьющую вдову дипломата, та на нее написала заявление в милицию. За незаконную деятельность тогда наказывали строго, в итоге — матушка оказалась на нарах. Отец только выйти успел, и Гошан опять при одном родителе остался.

Так и жили. То мать в тюрьму, то отец. Сын на попечении бабки с девяти лет. Она нормальная тетка, добрая, но слишком правильная. Всю жизнь на заводе проработала, в войну на нем бомбы делала, в мирное время — стиральные машины и пылесосы. На пенсию ушла поздно, когда уже справляться перестала, и начислили ей жалкие семьдесят рублей пособия. Бабушка не роптала. Говорила, этого достаточно.

Сам Гошан угодил за решетку в пятнадцать. Отсидев по малолетке в колонии, вернулся на волю с намерением начать новую жизнь. Не в смысле праведную. Такую пусть ведут лохи, которых его батя доит, но и попадаться Латыш больше не собирался. Родаки его дурачки, раз постоянно вляпываются, а он не будет.

Глупый был тогда, самонадеянный, за что и поплатился. Связался с серьезными ребятами, что тачки угоняют и перепродают. В автосервис, где они номера перебивали и перекрашивали машины, устроился подмастерьем. Был на подхвате. Но когда накрыли банду, не только под суд пошел вместе с остальными, а еще и срок получил побольше некоторых. Не первая судимость, что поделать!

Впаяли Латышу четыре года. Меньше, чем Главарю, но больше, чем остальным. Но самое ужасное не это — с зоной не повезло. Чертей много было, и одному уж очень Гошан не нравился. Стучал на него постоянно, и Латыш подвергался регулярным наказаниям. Что в карцер сажали, полбеды. Там хотя бы спокойно. Хуже, когда отправляли в «пекло». Так в их зоне кочегарку называли. Работать в ней тяжело было, это тебе не перчатки шить. В жаре, грязи, почти без отдыха. Надзирал за кочегарами товарищ Копченый. Он так всем представлялся, в том числе проверяющим из столицы, и никто не знал, фамилия ли это, или приклеившаяся кличка. Мордой (а то была именно морда) товарищ был черен, как эфиоп. Но чистоплотен до помешательства. Лично всех зэков после смены обмывал из шланга. Ставил голыми к стене и выпускал в каждого по очереди мощную струю воды. Кто плохо натирался мылом, того наказывал. Латышу постоянно доставалось. А все из-за того, что тот пытался пах прикрывать хотя бы одной рукой. Унизительно для него было письку мужику показывать. В обычной душевой отвернешься ото всех и моешься себе спокойно. А в помывочной «пекла» стоишь, как на параде. Отвратительно!

— Опять, Латыш, писюн свой закрываешь? — хохотал Копченый. — Прячешь от нас, будто там у тебя не стручок, а цветочек аленький! А вот мы его польем!

И направлял струю прямо в пах Гошана. Тот орал от боли и бессилия, часто падал. Другие зэки над ним подсмеивались. Не в открытую, а втихаря. Латыш знал это, хоть и не видел их лиц, не слышал смешков. Он ничего не видел и не слышал! А чувствовал, кроме боли, одну лишь ненависть. Ко всем, но больше — к Копченому. Он представлял, как будет медленно его убивать, и ему становилось легче. Но ненадолго. Латыш понимал, что, прикончив вертухая, он испоганит себе жизнь. В лучшем случае получит десятку, в худшем — умрет. Коллеги Копченого забьют Латыша ногами и дубинами, а начальник зоны будет за этим наблюдать. Копченый был его личным банщиком, и этим ценился. Зэки же людишки, недостойные сочувствия. Даже «черти». Этих наказывали так же строго, если они против товарища начальника шли. Некоторых убирали свои же по его приказу.

В общем, не повезло Латышу с зоной. А возможно, наоборот! Именно там он переступил черту, за которой началась совсем другая жизнь…

Там он впервые убил! Того черта, что на него стучал. Пырнул заточкой из вилки, которую украл у Копченого. Небольшой штришок, который никто не заметил, но Латыш им гордился.

Дело в том, что Копченый унижал кочегаров не одним способом. Их было несколько, а любимый следующий: он ловил одного из парней, прижимал голого к стенке и шептал на ухо:

— Вилкой в глаз или в жопу раз?

Все отвечали, как положено:

— На зоне вилок нет.

Копченый хохотал и доставал из кармана ее, родимую, со словами:

— А у меня есть!

И начинал делать вид, что тычет в глаз. Как рассказывали, одному из кочегаров он его все же выколол. Просто так, забавы ради!

Латыш эту вилку умудрился у товарища Копченого умыкнуть. Тот, обнаружив пропажу, поднял бучу. Шмонали всех так, что вверх дном перевернули бараки, а некоторых чуть наизнанку не вывернули, в том числе Латыша. Но он надежно спрятал добычу. Потом превратил в заточку и пырнул ею черта. После чего подкинул вилку соседу по нарам. Тот тоже зуб имел на стукача, потому что по его милости мужика отправляли в «пекло». И, как казалось Гошану, он смеялся над ним охотнее остальных.

Сидеть Латышу оставалось около года, когда умер товарищ Копченый. Упал в своей кочегарке, разбил голову. Мгновенная смерть и на первый взгляд не насильственная. Гошан столько раз представлял себе, как примерно таким способом убивает вражину, что решил — его мысли материализовались. Бог, как говорится, не Тимошка…

Но выяснилось, помогли Копченому умереть. И сделали это по указке товарища начальника. Не только банщиком, оказывается, был тот. Что-то личное имелось между этими двумя мужиками. И кто бы мог подумать? Сняли начальника, другого на его место назначили, сносного. Так что досиживал Латыш уже в нормальных условиях. Но не только это его радовало. Больше другое, знал теперь Гошан, чем на воле займется, когда откинется: он найдет одинокого старика при деньгах и ограбит. Все ценное заберет: и деньги, и его жизнь. Убивать несложно, теперь он это точно знает. Главное, не попасться!

Латыш вышел и сразу отправился к бабушке. К кому, если не к ней? У отца тубик, он доживает свой век в диспансере, мать сошлась с каким-то ханыгой, спивается вместе с ним. Только бабка и осталась. Старая она, помогать придется ей и проповеди ее выслушивать, но это потерпеть можно. Тем более в собес она ходит, многих стариков лично знает, как и тех, кто за немощными и одинокими присматривает. Если Гошан будет ее сопровождать, то и жертву подберет. А чтобы бабку умаслись, устроится на работу дворником или тем же кочегаром. Он мужик сильный, мало пьющий, и судимости у него по несерьезным статьям. Возьмут наверняка!

Как в воду глядел. Отлично Гошан на воле устроился. Даже лучше, чем планировал. На свалку взяли разнорабочим. Мало кто на эту работу шел, потому что не престижно, если не сказать, позорно. Мусорщиком быть для сиделых — западло. Но Латышу плевать было на мнение тех, с кем он не желал иметь более ничего общего. По воровским законам он жил там, на зоне, а сейчас он на свободе и будет делать что хочет. Свалка оказалась Клондайком. Чего там Латыш только не находил! И антиквариат, и золото, и денежки. Все прикарманивать не мог, разве что бабки, а ценные вещи работяги обязаны были показывать начальнику, а он уже решал, давать им самим распоряжаться находкой или забирать ее, а нашедшему премию выписывать. Не справедливо? Ясное дело. Та же зона, только без решеток. Но где настоящая свобода? На фабриках и заводах? Фигу! Опять же начальникам все сливки, а трудягам, как его бабушка, пенсия в семьдесят рублей. Скорее всего, на западе лучше! Там человек может сам на себя работать, бизнес открывать. А если деньги имеются, ничего не делать, нет у них статьи за тунеядство. Как и за спекуляцию, валютные операции.

Тогда Гошан сформировал для себя цель сбежать на запад. Обязательно в капиталистическую страну и не с пустыми руками. Слышал он историю о девушке, что спрыгнула с круизного лайнера, на котором трудилась официанткой, и сорок минут плыла до берега, чтобы добраться до Сиднея и попросить политического убежища. Нет, это не его вариант. Да и не возьмут Латыша работать с иностранцами. Что-то свое нужно придумывать. А пока заколачивать денежки, кубышку набивать. Не рублями, не долларами — за это можно еще раз присесть. Бриллианты Латыш хотел бы приобретать. Их даже в заднице провезти можно. Не то что золото.

Пробыв на свободе полтора года, Латыш смог скопить на парочку приличных. Не с зарплаты, конечно. Даже не с левых денег, что удавалось выручить от продажи находок со свалки. Двух старух ограбил Латыш. Одну просто обчистил, вторую убить пришлось. Но чисто все сделал, следов не оставил и даже под подозрение не попал.

Латыш нашел ювелира, готового продать ему бриллианты. В другом городе, но все же. Поехал. И чем все закончилось? Больницей! Избили Латыша, ограбили. Кто? Очевидно, люди ювелира, но поди это докажи… И накажи его за содеянное! Ни к ментам, ни к бандитам не обратишься: сделка теневая, а ювелира явно крышует кто-то солидный.