Восьмой поверенный

Синиша сразу же принял просьбу Муоны. Этим утром он сам себе ужаснулся, когда осознал, что его больше гнетет не горечь утраты, а постоянный, непреходящий страх того, что ему придется взять на себя все те функции, которые выполнял Тонино. Все, кроме переводческой. Кормить, стирать, переодевать старика, заботиться об овцах и курицах, закалывать их время от времени, обеспечивать продуктами Брклячича, забираться по утрам в пятницу на вершину Фтуорого Мура, чтобы высматривать на горизонте глиссеры, следить за «Аделиной»… Кто знает, что еще входило в этот жуткий перечень обязанностей, с которыми он никогда не сталкивался и которые даже не умел исполнять. А еще он чувствовал свою ответственность за Зехру, чье шоковое состояние в какой-то момент может трансформироваться бог знает во что. К тому же, помимо всего этого, нужно было наконец активно заняться работой, за которую, вероятно, ему на Вторич до сих пор приходит зарплата, — организацией выборов. В конце концов, это все еще единственный способ выбраться отсюда, не опозорившись, и вернуться в Загреб с гордо поднятой головой.

Так что предложение Муоны и Эли его полностью устроило. По крайней мере половину того бремени, что он взгромоздил на себя перед утренней прогулкой, забрала разноцветная аборигенка, дотторесса оф олл боляшши.

— Ты куда, блин, собрался?! — крикнул он, увидев Селима, который выходил из дома в одной футболке и шортах, с перекинутым через плечом полотенцем.

— Я пощель открывать купальный сезон. Ты со мной?

— Ты сдурел? Нет, на улице, конечно, тепло, но море ведь еще холоднющее как лед!

— Сраз видно, щто ты никогда не купалься на Великих озерах. Ты лучщ беги скорей наверх в гостиную, точн похолодеещь!

— Что такое? — испугался Синиша. — Зехра?

— Не, братищ, твой щеф. У него там пресс-конференция по тельку, думаю, он ухоит в отставку.

— Не свисти! Чё, правда? Что ж ты молчишь?! — прокричал поверенный правительства Республики Хорватии и помчался в дом.

В первое время после прибытия на Третич он жаждал новостей из «нормальной жизни», но к тому моменту, когда он переселился к Селиму и Зехре, желание оставаться в курсе текущих политических событий у него почти полностью иссякло. Здесь он иногда посматривал «Вести» или какой-нибудь политический тележурнал, но к новостям о принимавшей нешуточный оборот грызне внутри правящей коалиции он оставался совершенно равнодушен. То рвение, с которым он еще недавно влезал в конфликты, подставы и совместные проекты с этими людьми, теперь совсем угасло. Он знал о них гораздо больше, чем какой-нибудь там журналист, поэтому любую новость по телевизору или на радио он сначала прогонял через фильтр своих знаний. Из того, что оставалось, раньше он мог начать напряженно складывать различные комбинации и побочные варианты, предвосхищая возможные ходы противника и придумывая самые эффективные ответы на них, а теперь все это — когда понимал, о чем на самом деле идет речь — он с брезгливостью выбрасывал из головы.

— Все они — одна и та же шушера, — сказал он решительно как-то вечером, примерно месяц назад.

— Не надо так, наверняка не все, — ответил ему тогда Тонино, хотя слово «шушера» он наверняка слышал впервые в жизни.

Однако сейчас, когда Селим сказал ему, что по телевизору сообщают об отставке премьер-министра, поверенный подскочил как ошпаренный и, перепрыгивая через ступеньки, влетел на второй этаж, где Зехра безразлично таращилась на какой-то показ мод.

— Извини, извини! Я сейчас переключу обратно, только гляну кое-что…

— …Так что, если ни одна из этих дискуссий не принесет плодов в ближайшие десять дней, — заканчивал премьер свою пресс-конференцию на первом канале, — мы будем вынуждены предпринять то, что меньше всего нужно Республике Хорватии в данный момент. Я имею в виду, разумеется, внеочередные выборы, внеочередные выборы.

* * *

С:/Мои документы/ЛИЧНОЕ/Выборы

Его развели, он дал себя развести! И после этого он еще мне будет что-то говорить! Он с самого начала знал, что Цици — деструктивный элемент, что он будет поджидать его на каждом углу, чтобы убить при первом удобном случае! С самого начала! «Цици скорее будет последним, чем вторым», ему стопроцентно это говорили, но нет. Ему надо объединяться в коалицию именно с ним, позволять ему все, как будто извиняясь за то, что Цици 30 лет назад попал за решетку, а он нет. Вот тебе и партнер! Цици и подсунул мне эту сучку, сто процентов, какая там оппозиция. Теперь он разваливает правительство из-за идиотской истории с расширением национальных парков, хотя реально все дело, сто пудов, как и раньше, в получении процентов от приватизации электроэнергетики. Почему шеф не размажет его в прессе и на телевидении, почему не шепнет какому-нибудь журналисту о том случае с фабрикой синтетических удобрений? Если уж все равно нужно идти на выборы, пусть тогда Цици тоже хлебнет свою порцию говна, а не только творит херню, а потом, как ни в чем не бывало, выступает как эколог-идеалист! Как только он засел в правительстве, то сразу же стал это самое правительство разрушать: сначала верфи, потом подписание договора с венграми, потом железная дорога… Нужно было дать ему под зад коленом на следующий же день, а не поддакивать ему все время, чтобы в итоге потерпеть крах на совершенно идиотской фигне, на расширении двух с половиной национальных парков!!! Почему мы не расшатали его партию изнутри: наверняка там есть по крайней мере три говнюка, которые сами хотели бы стать новым Цици…

Ладно, хрен с ними со всеми, но что это означает для меня? Варианты:

1. Мы проигрываем выборы, всех старых людей заменяют новыми, и меня в том числе. Двойка.

2. Мы проигрываем выборы, всех старых заменяют новыми, но про меня забывают, кому на хрен сдался Третич. Вообще по нулям.

3. Мы проходим на выборах, новая коалиция. Я остаюсь здесь. Снова ноль баллов. Может быть, даже минус единица.

Больше вариантов нет… Или есть?

Нет.

Если только я сам попытаюсь как-то выкрутиться. Связаться с ними, предложить помощь во время кампании? Я, который последние полгода не может организовать выборы даже на островке, где живет меньше сотни людей????? Будь я им нужен, если бы я их хоть немного интересовал, наверняка бы они как-нибудь сообщили мне об этом… Нет смысла ждать, чтобы они связались со мной, это ясно, но есть ли смысл делать первый шаг? Потом смотреть по ситуации.

А что мне делать с этими, здесь? Что мне делать с гонорарами Тонино, как мне передать их старику и Брклячичу? Как мне оформить бумаги о смерти Тонино? Что мне делать с боснийцами?

Что мне делать?

* * *

В течение нескольких следующих недель Синиша освоил целую гору полезных умений. Он узнал, как доить овцу, ощипывать ошпаренную курицу и поддерживать медленный огонь в дровяной печи. Он узнал, как перемещать инвалида из коляски в ванну и возвращать его обратно с помощью современного больничного подъемника. Он также узнал, что инвалида лучше вытереть насухо и одеть до пояса до того, как сажать его обратно в кресло, так как иначе его придется поднимать снова. Он узнал, что Зехра не может выдержать без секса, хоть какого-нибудь, больше десяти дней. Он узнал, от Брклячича, что из резинового шланга и примерно тридцати пустых пластиковых бутылок можно сделать солнечный проточный водонагреватель. Он узнал около десятка новых третичских слов и фраз. Он узнал, с помощью Зани Смеральдича, как запускать и останавливать двигатель «Аделины» и как завязывать пять основных морских узлов. Он узнал, как вручную чистить выгребную яму и как целый день перевозить ее содержимое тачками, чтобы сбросить его с Мурицы, утеса в юго-восточной части острова. Он узнал, что самая большая фиешта на Третиче проходит 29 мая, в день Сешеви и Супольо, в день, когда отмечают окончание самого трудного периода в году и начинают ждать осеннего урожая. Он узнал, вернее, теперь уже выучил назубок, что никакому празднику нельзя радоваться заранее: за день до Сешевии умерла Кларица Квасиножич, одна из самых молодых третичанок.

Все говорили, что она умерла от тоски по детям, которые остались в Австралии. Она безумно скучала по ним все девять лет, с первого дня своего возвращения на Третич. Она написала им бесчисленное множество писем: и сыну, и дочери — а в ответ получила лишь одну открытку, когда сын со своей семьей переехал в Сидней. От тех, кто вернулся позже нее, она узнала, что у нее уже как минимум четыре внука, но никто не мог даже вспомнить их имена. Марчелло, ее муж, умер меньше чем через год после возвращения, и с тех пор Кларица жила как самое одинокое существо на свете. Постепенно ее стали избегать односельчане, которых она все больше донимала своей печалью и рассказами о ней. В последнее время она сама стала их избегать, а заодно и Муону, которая начала появляться в ее снах, стучать ей в дверь и оставлять на пороге узелки с лекарствами. Проще говоря, Кларица решила умереть. А Синише, пока они с Селимом копали могилу, в голову пришла такая идея, что ему захотелось стукнуть себя лопатой по лбу из-за того, что он не сообразил об этом раньше.

* * *

— Трецицьуоне! Сограждане, друзья… Слушайте! — прокричал он на следующий день в полдень с верхней ступени Супольо. Вся деревня еще час назад собралась на Пьоце и вполголоса, из пиетета к только вчера похороненной покойнице, праздновала Сешевию тише, чем когда-либо. Все было на месте: и корзины, и столы с дарами прошлогоднего урожая — от плодов рожкового дерева, миндаля и оливкового масла до вина, ракии, хлеба и пирогов, но не было громких комментариев и веселых похвальных или, наоборот, глумливых песенок.

— Вчера… — продолжал Синиша, когда большая часть присутствующих повернулась к нему. — Вчера, когда мы хоронили нашу Кларицу, мы все знали, от чего она умерла. Мы знали это вчера, и знаем это сейчас: Кларица Квасиножич умерла от тоски, жалея о том, что она не может быть со своими детьми, их с Марчелло потомками, с теми единственными, кто у нее остался на свете. Она писала им, но они не отвечали. Молодежь бывает нечувствительной, я знаю это по себе. А потому я спрашиваю вас: разве была бы Кларица настолько несчастна все эти годы, умерла бы она или же веселилась бы сегодня со всеми нами, разве были бы ее дети настолько не заинтересованы в общении с ней, если бы у них была возможность хоть иногда сказать друг другу несколько слов? Разве случилось бы все это, сложись обстоятельства немного иначе? Те из вас, кто помоложе, кто вернулся относительно недавно — те, разумеется, знают, что сегодня существуют так называемые мобильные телефоны, в Австралии их, вероятно, называют сейла фоунз или как-то так… В конце концов, у многих из вас, если не у большинства, есть телевизоры, и вы каждый день видите рекламу этих телефонов. Это, собственно, телефоны, которые вы носите с собой, в кармане, и можете разговаривать по ним, откуда пожелаете и с кем пожелаете. Но здесь, на Третиче, они совершенно бесполезны. Вот посмотрите, это мой мобильный телефон. Я привез его с собой прошлой осенью, чтобы общаться со своими начальниками, сообщать им о том, что я делаю и как продвигается работа…

Толпа загудела.

— Хорошо, о’кей, этому вы, может быть, и не обрадовались бы, по крайней мере в первое время. Но я не мог позвонить вообще никому: ни в Загреб, ни куда-либо еще — потому что Третич слишком далеко от ближайшей сотовой вышки и здесь элементарно отсутствует сигнал. На Вториче он есть, и на полпути от него к вам он все еще есть, но на Третиче — нет. Вторицьуоне муожеду говуорить с кем хуоцят и куогда хуоцят, а от трецицьуоне — не. Тутай нету сигноала.

— А зоац його нету? — спросил кто-то, как будто они с Синишей договорились об этом заранее.