Воспаление колец

Хрюкки сделали, как сказал Ревень, и вскоре он действительно закончил, о чем оповестил хрюкков и лес протяжным радостным ревом. Тогда они, слегка робея, вышли к нему. Без лишних разговоров донт сгреб их широкими ладонями и усадил на выступ своего горба.

– Ко мне, ко мне, ко мне домой! – пропел он и отправился в путь, причем деревья и кустарники раздвигались сами, раболепно уступая ему дорогу. Тем, кто мешкал, Ревень для профилактики обламывал ветки.

Быстро освоившиеся хрюкки вертели головами, любуясь красотами леса (пышная зелень, могучие стволы с узловатыми корнями, синее небо сквозь ажурные кроны, прозрачная паутинка, поймавшая солнечный лучик и все такое прочее). Наконец Ревень вышел на широкую просеку, где с видимым наслаждением принялся обрывать ветки у молоденьких сосенок.

– Ах вы крохотулечки мои, – шептал он, счищая хвою с веток. – Муципуци кис-кис! Усю-сю-сю,деточки! Ах вы мои маленькие нетронутые сладкие... Ах, какие стройные ножки! Гули-гули, бу-бу-бу!

– Как думаешь, он придурок или притворяется? – прошептал Марси, но Опупин приложил палец к губам.

Ревень продолжал бубнить, вздыхая в экстазе.

– Это вы по какому? – не выдержал Марси.

Донт остановился. Несколько веток в его кулаке давно превратились в заготовку для метлы.

– Хеербумм! Хеербумм!.. Хеер... Хеер... кха! Кха-кха! Кха-а-а-а-а!!! – Донт забросил ветки в чащу и стряхнул с ладоней хвою. – А? Что? Язык? Ах да, это мой родной, с самых пеленок учил! Емкий и содержательный язык моего народа! Называется – дегенерон! А какой мелодичный, верно?

– Э-э... ну да, – согласился Опупин.

– Да-да, да! – поспешно добавил Марси.

Ревень снова двинулся в путь; его кривые голенастые ноги, на каждой из которых было ровно по сорок семь пальцев, скрюченных артритом, торжественно бухали по лесному перегною.

– Ширнутьсяне хотите? – внезапно спросил он, но хрюкки, услыхав незнакомое слово, испуганно промолчали. – Не хотите – как хотите. – Ревень развел руками. – Завязали, что ль? И то верно... На днях и я завязал; кожа уж слишком огрубела: пока дозу загонишь, пять иголок сломаешь. Н-да, старею, старею. Силы уже не те.

С этими словами он молодецким ударом обрушил на землю столетний дуб. От толчка хрюкки попадали; Ревень, ухая, как потревоженный филин, разыскал их среди терновых кустов и с извинениями водрузил обратно.

– Слушайте, – вдруг встревожился он, – а вы, может, того?

– Чего? – испугался Опупин, выдергивая из носа колючку.

– Трезвенники?– Ревень испуганно замер. – Тогда нам не по пути, извините.

– Да какие ж мы трезвенники, упаси бог! – закричал Марси. – Да в нашем краю трезвенников это самое... в расход и точка!

Ревень довольно ухнул.

– Молодцы! А то есть здесь такие... Сарукан для примера. Раньше-то мы с ним были – ого-го! На спор пили. Он литр – я литр. Он литр – я литр. А теперь? Заносчивый стал, не курит, не пьет. Цирроз у него какой-то в гостях уже два года, вот из-за него и не пьет. Нет, ну вы видали такого дурачка?

– У моего папочки тоже как-то гостил Цирроз, – поделился воспоминаниями Марси.

– Как? – не поверил Опупин. – И у моего! И у деда с бабкой, и у внучки! А потом она заимела от этого Цирроза троих детей, и дедушка выставил ее за дверь.

– Помню, – Марси дернул себя за ухо. – Одним из этих детей был ты.

– Ну да! – согласился Опупин. – А вторым – ты, а третьим – наш папа.

Потрясенный Ревень остановился.

– Это как... – прогудел он. – Выходит, папа был вашим братом?

– Безусловно! – кивнул Опупин. – Мы единоутробные братья-близнецы!

В голове великана заскрипели шестеренки.

– Не пытайся понять, – сказал Опупин. – Мы сами еще толком в этой ситуации не разобрались.

Некоторое время Ревень шагал, ухая и рокоча на своем языке. Потом вдруг остановился и шумно поскреб лысый затылок; на хрюкков посыпались крупные, пахнущие живицей опилки.

– Слушайте, – проникновенно сказал донт. – Я вот подумал... Сарукан этот и прочее... ладно... Я вот что хотел... Вы там, за лесом, может, встречали одну такую донтицу по фамилии Козловски?

– Кого?– испугался Марси.

– Да жену мою! – пояснил великан. – В девичестве, до семисот лет, она была Курвинская; может, встречали под этой фамилией? В последнем письме она писала, что исполняет стриптиз в каком-то кафе на Монмартре...

Донтица исполняет стриптиз?На Монмартре? Хрюкки изумленно переглянулись.

– Понял, не встречали, – верно истолковал их молчание Ревень и вновь зашагал в глубину леса. – Хеербумм!Да... Она меня давно покинула. Сказала, что у нее начинается климактерический период, и убежала с дровосеком. В прощальной записке она написала, что я не устраивал ее в сексуальном плане. Она сообщила что-то о моих размерах,о бесконечной стирке и о моем пристрастии к веточкам молодых сосен... Полнейшая чепуха!

Где-то в глубинах тела Ревеня заиграл на минорный лад желудочный сок.

– Хеербумм, какая печаль! – прогудел великан. – А какие остались воспоминания! Наше лежбище весной на поляне, ловля дровосеков... Мы их ели сырыми, а головами играли в футбол... М-да... Теперь пробавляюсь случайными связями, но все это так мелко... Ох, как же мне надоели эти сыроежки!.. – Донт остановился, вздохнул, а потом ссадил хрюков на землю. – Хеербумм! Да... А пока пожалуйте в мою барак-барак халабуду!

– Хала... что? – спросил Марси.

– Халабудана моем языке – дворец, – пояснил Ревень, обводя рукой возвышающееся впереди нечто. – Дворец.

Больше всего дом Ревеня напоминал огромный шалаш. Собственно, это и был огромный шалаш, который Ревень соорудил из вывернутых с корнями деревьев. Вход в шалаш прикрывал полог, сшитый из шкур дровосеков, чморков и участковых милиционеров.

– Прошу! – откинул полог великан.

На хрюкков шибануло таким запахом, что Марси не устоял на ногах.

– Ага, прохватило! – Ревень обрадовался, как ребенок. – На картошечке гоню, на синеглазочке! Хе-хе-хе! По маленькой, по маленькой, а потом и по литрику на брата! Заваливайте, поросятки, только с бутылками поаккуратней, и бражку не опрокиньте – ушки отрежу.

Хрюкки осторожно вошли в халабуду. Сквозь широкие зазоры между бревнами пробивались солнечные лучи. Под ногами шелестела нежная девственная трава, ни разу не дефлорированная газонокосилкой. У стен высились трехъярусные стеллажи, заполненные банками, бутылками и бутылями с мучнисто-белой, мутной и прозрачной жидкостями. В углу притаился громадный окровавленный мешок с надписью «САХАР». Очевидно, Ревень добывал сахар с боем. Марси случайно толкнул пузатый медный чан, в котором что-то хлюпнуло. На чане было нацарапано: «Здесь пил Сарукан. Здесь помирал Сарукан. Ребята, заклинаю, не пейте с донтами!!!»