Воспитательные часы

Донован смотрит на меня с такой надеждой, что я начинаю смеяться.

— Боже мой, нет! Посмотри, как он зол, я ни за что не позволю ему ехать с нами в машине. Он может быть буйным.

Донован выгибает ухоженную бровь.

— Расслабься. Он не собирается нас убивать.

Я отрезаю кусочек блинчика, кладу в рот маслянистую начинку. Жую. Глотаю.

— Да нет. Мы не будем подвозить его.

— Ты такая стерва. — Он смеется, возвращаясь к своей вафле. — Ты же знаешь, что отвезла бы этого парня домой, если бы он был горячим.

Моя шея двигается сама по себе, и я ловлю себя на том, что смотрю на парня через окно, на узкие бедра и старомодные джинсы, сидящие слишком высоко на его талии. Мешковатая толстовка. Лохматые волосы, которые он то и дело убирает с глаз, злые косые линии, которые называет бровями.

Парень огромный, неуклюжий, и у него слишком длинные волосы. Его лицо выглядит избитым, а нос сломанным.

Не симпатичный.

Нисколько.

Взволнованный, он несколько раз подпрыгивает в своих кроссовках на носки, прежде чем натянуть черный капюшон на голову, выглядя как боец без правил, жаждущий драки.

Он злится и разглагольствует в пустоту, что делает его похожим на сумасшедшего.

Донован прав: я бы, наверное, подвезла парня, если бы он был симпатичнее.

Но это не так.

Так что не буду.

— Я уверена, он придумает, как добраться домой, — заключаю я, запихивая в рот сосиску. — Он выглядит смышлёным.

До кампуса недалеко, может пойти пешком.

— Нет, не уверен. — Донован смеется. — Он выглядит потерянным.

Я становлюсь стервозной, но присоединяюсь.

— Он действительно выглядит глуповато.

— Значит, домой не повезешь?

Я фыркаю не по — женски.

— Не его, я имею в виду, если только он не захочет бежать рядом с нами.

Я бы ни за что не прокатила такого парня на своей машине.

Ретт

— Да брось, Рабидо, мы со всеми так поступаем. — Гандерсон усмехается. — Ты не можешь злиться на нас все выходные.

Он стоит рядом со мной, держа белое полотенце и бутылку с водой, протягивая руку с подношениями, в то время как я делаю приседания с тремя сотнями фунтов веса.

Не обращаю на него внимания, тяжело дыша от тяжести на плечах.

— Чувак, да ладно тебе. Это была шутка.

Колени все еще согнуты, я останавливаюсь и, прищурившись, смотрю на него.

— Ах вот как? — Сарказм слишком силен. — Они делали это с тобой?

Он неловко ерзает, опуская руки, пока я продолжаю повторять упражнение.

— Ну, нет… но я всего лишь менеджер команды.

Неужели? Впервые слышу, чтобы он произносил это так небрежно, будто его роль в команде не так уж важна. Обычно это: «Прояви ко мне уважение, я менеджер» или «Менеджер команды, но ты можешь называть меня младшим тренером».

Тупица.

Опустив штангу в руках на землю, я осторожно отпускаю её, поворачиваюсь к парням, работающим на станках вдоль стены, и кричу:

— Дэниелс, — Зик Дэниелс, один из капитанов нашей команды, отрывает взгляд от беговой дорожки. — Команда приглашала тебя на ужин и кидала тебя со счетом?

Медленная усмешка расползается по его лицу, холодные глаза смотрят в мою сторону. Пот покрывает лоб, грудь и подмышки.

— Черт, нет.

Он не из тех, с кем можно связываться.

Оставив свое место у стойки, я перехожу к жиму лежа, Гандерсон волочится за мной, как щенок. Это действует мне на нервы.

— Гандерсон, если ты не собираешься одолжить мне денег, то прекрати болтать или убирайся к чертовой матери и найди кого — нибудь другого.

Он смеется.

— Да ладно тебе, парень, ты должен забыть об этом. Это было безобидное развлечение.

Я сажусь на скамейку верхом.

— Безобидное развлечение? Это дерьмо обошлось мне в четыреста долларов. Мои родители перевернут все вверх дном, когда получат счет по кредитке.

— Новичок…

— Нет. ПОШЕЛ ТЫ! — рявкаю я.

Я указываю на Себастьяна Осборна.

— И пошел ты.

Затем Пэту Питвеллу, единственному парню в команде, на которого всегда можно положиться:

— И ты пошел, потому что не остановил их.

В комнате воцарилась тишина.

— Да пошли вы все!

— Это была шутка! — кричит кто — то из глубины комнаты. — Не будь слабаком, новенький.

— Четыреста долларов, придурки, — повторяю я. — Вы все видите, что я смеюсь? Это не смешно.

Гандерсон пытается обнять меня, но я отмахиваюсь.

— Пойдем, мы тебя выведем. Мы купим тебе выпить, чтобы загладить вину.

Он что, издевается надо мной?

— Потребуется больше, чем несколько рюмок в этом чертовом баре, чтобы загладить свою вину.

— Что, например?

Я обдумываю это несколько секунд, играя жестко.

— Сними это с моей арендной платы в этом месяце, и я больше никогда не подниму это вопрос.

Гандерсон поджимает губы; он оглядывается через плечо на Джонсона, который занимает мое место у стойки для приседаний с тремя сотнями фунтов.

Я наблюдаю за ним в течение нескольких секунд; у меня гораздо больше ловкости, чем у него с этим весом.

— Это несправедливо. Это все равно что я должен заплатить двести долларов за твою арендную плату, — скулит Гандерсон.

Пустой взгляд.

— Именно так.

— Это несправедливо.

— Ты что, издеваешься надо мной? — Я смеюсь. — Ты себя слышишь? Я только что потерял четыреста долларов! Знаешь, что? С меня хватит, придурки. Я соберу свое барахло и съеду.

Встаю, выхватываю полотенце из его рук и поворачиваюсь к нему спиной, вытирая пот со лба и груди.

Гандерсон вздыхает у меня за спиной.

— Ладно. Я поговорю с Джонсоном. — Он делает паузу. — Тааак… ты пойдешь с нами сегодня вечером или как?