Воспитательные часы

Выше этого? Гигантская пробковая доска с рекламой. Регистрацией в студенческом клубе. Встречами. Билетами на развлечения кампуса. Министерства кампуса. Реклама соседей. Объявления о продаже мебели и учебников.

В самом центре?

Светло-зеленый лист бумаги, беспорядочно болтающийся на одной скобе.

Я прищуриваюсь, сосредоточившись на черно — белом ксерокопированном лице, уставившимся на меня.

Меня.

Мое лицо.

Мое.

Мое гребаное лицо, фотокопия на тускло — зеленом листе бумаги со словами «ЗАВАЛИТЕ РЭТТА», написанными темными, жирными каракулями сверху.

Под моей фотографией, неряшливыми каракулями Рекса, тем же неряшливым почерком, которым он подписывает чеки за аренду, нацарапаны слова:

Возможно, ты та счастливица,

которая сорвет вишенку нашего соседа?

Он: социально неуклюжий мужчина со средним пенисом,

ищущий добровольного сексуального партнера.

Ты: должна иметь пульс.

Он ответит взаимностью орально.

Напиши ему: 555–254–5551

Я читаю объявление, потом читаю еще четыре раза, глаза лихорадочно сканируют страницу, едва замечая то, что они, бл*дь, видят.

Социально неуклюжий мужчина со средним пенисом…

Ты: должна иметь пульс…

— Что за херня? — в ужасе шепчу я, хватая листок дрожащими пальцами и срывая с доски объявлений.

Боже. Эти идиоты даже неправильно написали мое чертово имя.

— Я убью этих придурков, — говорю я, резко выдыхая. — Убью их всех, мать твою.

Мой взгляд обшаривает периметр доски в поисках новых листов зеленой бумаги, и когда не нахожу ни одного, я отступаю от здания, ища глазами все в пределах пешей досягаемости.

Я иду по узкому тротуару в направлении нашего дома, останавливаюсь, когда дохожу до перекрестка, и нажимаю кнопку «идти».

Один раз.

Второй.

Ещё раз.

— Давай, черт возьми, — рычу я. — Торопись.

После двух бесконечных секунд не могу больше ждать.

— К черту.

Я смотрю налево, смотрю направо. Выскакиваю на дорогу, едва увернувшись от серого минивэна, набитого подростками. Показываю им средний палец, когда они сигналят.

Маленькие засранцы.

Переходя на легкую пробежку, я тяжело выдыхаю, чтобы контролировать дыхание.

Пытаюсь успокоиться.

Четыре минуты спустя я бросаю рюкзак на кухонный стол и врываюсь в гостиную, зная, что найду этих двоих, небрежно валяющихся на наших огромных диванах.

Я заполняю дверной проем, сжимая в кулаке скомканный лист зеленой бумаги, глядя на них обоих.

— Что это за чертовщина? — Показывая флаер. — Вы что, рехнулись?

Рекс громко зевает, вытягиваясь во весь рост и закинув руки за голову. Его взгляд прикован к телевизору.

— Чувак, почему ты нас не разбудил? Сегодня утром мы пропустили тренировку.

Я не обращаю на него внимания.

— Сначала скажи мне, что это за хрень. — Я бросаю бумажный шарик ему в грудь.

Рекс ухмыляется, зарываясь поглубже в черное пушистое одеяло из Айовы.

— Это лучшая идея, которая у нас когда-либо была.

В моем кармане телефон вибрирует от одного за другим входящие уведомления, без сомнения, больше девушек хотят трахнуть меня.

— Когда ты это сделал? — Мои зубы стиснуты, а челюсть, кажется, вот-вот треснет.

— Вчера вечером? — Он кашляет, потом вздыхает. — Черт, мы были в хлам.

— Точно, — соглашается Джонсон.

— Ты сделал это прошлой ночью? Мы были вместе всю ночь, когда ты успел?

— После того, как ты отключился. Помнишь, как мы говорили о том, что тебе не помешает хороший трах? В последнее время ты очень нервный.

— Я, блин, не говорил этого.

— Да, говорил. Ты говорил нам, что так давно не трахался, что не помнишь, каково это, чувствовать киску.

— Заткнись, Гандерсон.

— Я ничего не выдумываю. — Он утыкается носом в одеяло. — Ты сказал, что занимался сексом только один раз.

Дерьмо. Может, я и сказал им это, потому что иначе откуда бы они узнали, что сделал это только один раз?

— Я живу здесь всего три месяца. — Разжимаю кулак и указываю на развернутый листок бумаги в руке Рекса. — Как ты мог быть настолько трезв, чтобы пользоваться копировальной машиной?

— Блин, это было весело. Джонсон превратился в ученого идиота. Мы пошли в общежитие, и он подкупил дежурного за стойкой, чтобы тот разрешил нам воспользоваться ксероксом.

Понятно.

— В котором часу это было?

— Не знаю, чувак, где-то час тридцать?

Эрик перекатывается на диване, чтобы направить пульт на телевизор, переключая все чертовы каналы, пока я стою там, возмущенный. Он прибавляет громкость на три октавы, продолжая историю.

— Гребаный Гандерсон залез на принтер, когда дежурный вышел и сделал копию своей задницы. Я думал, что вся машина сломается пополам. Умора, чувак. Ты бы видел.

Рекс снова зевает.

— А как ты споткнулся о штаны на южной лужайке, когда остановился пописать? Я должен был помочь тебе.

Господи Иисусе, два идиота.

— Тебя кто-нибудь видел?

— Нет. — Эрик рассеянно прокручивает каналы. — Ну, да. Какие-то пьяные цыпочки увидели, как мы вешаем черно-белые яйца Гандерсона, и захотели копию.

В кармане вибрирует телефон.

— Да, бл*дь, это невероятно.

— Да нет. У него очень красивые яйца.

Рекс кивает.

— Без волос.

Мои глаза сужаются.

— О чем, бл*дь, вы, идиоты, думали, развешивая мои фотографии? Серьезно, какого хрена?

— Тебе нужно потрахаться, брат. Мы пытаемся помочь.

— Я, блядь, не в отчаянии! Мое чертово лицо на них!

Рекс икает.

— Ты видел себя в последнее время? Прости, но ты не выиграешь ни одного конкурса красоты.

Почему я спорю с этими двумя идиотами?

— Чувак, единственный способ заполучить юбку — это благотворительность. — Вмешивается Джонсон.