Воспоминания душегуба: Друг

Вечер опускался медленно, заставляя меня дрожать от холода. Озноб только усилился. Голова стала тяжёлой, не позволяя нормально соображать. Каждый шорох казался звуком вынимаемого из ножен кинжала, отчего я проклинал себя за страх и обнимал за плечи, пытаясь согреться. Несмотря на приобретённую тёплую одежду, прохладный ветер давал знать о приближении осени. Томительные ожидания тянулись очень долго. По злой иронии судьбы, до темноты в подворотне ни один из каю так и не показался.

Выйдя на дело, я нисколько не удивился вновь чуть приоткрытому окну. Глаза уже совсем слипались, но я уговорил себя потратить некоторое время на наблюдение. Убедившись, что всё в порядке, перемахнул через ограждение и скользнул внутрь, замирая на несколько мгновений. Где-то были слышны шаги обслуги, но паники не наблюдалось. Часто приходилось таиться в тенях, забывая о дыхании, когда очередной стражник делал обход. Некоторые слуги убирались, таскали какие-то вещи, переговаривались на ходу, иногда останавливаясь посреди коридора и сплетничали о смерти Катара. Чердак оказался настолько пыльным, что, наверное, тут не убирались никогда. Нога разболелась столь сильно, что я чувствовал, как она скрипела на каждом шагу, отзываясь стуком в голове и сильным головокружением. Стараясь не шуметь и не поднимать пыли, насколько это было возможно в подобном состоянии, устроился в углу. Из дыр в крыше тянуло холодом, но я быстро оградил уголок какими-то ящиками, защищаясь от холода.

Наконец, мне удалось сбежать. Почему же тогда на душе столь гадко? Потому, что Инзелла обменяла мою плоть на жизнь каю? Может, потому, что наступила неопределённость? Кто я теперь? Беглец, который никому не нужен в этом мире. А надо ли было убегать? Возможно, в штабе меня бы выслушали и… Бездна, и почему они должны мне верить? Им проще свесить на меня всех собак, закрыв дело о мёртвом каргале. А если каргалы более справедливы? Может, убегать и не надо было? Ведь если раньше я очищал во имя и по приказу государства, то теперь занимаюсь тем же самым, но только для… для кого?

Найти ответы на многочисленные вопросы не удавалось, а голова снова загудела. А ещё эта нога… Как же больно… Из-за раны, в которой сейчас, наверное, когтями ковырялись все демоны мира, сон никак не шёл. Порой казалось, что мгновения растянулись, словно кусочек расплавленного золота. Прошлое и будущее поменялись местами. Впрочем, если от прошлого оставались воспоминания, то будущее терялось в едком тумане вечности.

Темнота сгустилась, и вдруг в ней проступили силуэты Крохи и Гаййара. Они смотрели на меня с лёгкой улыбкой и печалью во взгляде. Гаййар, которого я видел последний раз в 14 лет, возмужал. Он возвышался на пол головы, его плечи стали шире, но лицо терялось в тёмном омуте бездны. Мгла не желала делиться со мной своими тайнами. В 14 лет Гаййар сильно заболел неизвестной хворью и лучшие врачи Гильдии много месяцев не могли ничего поделать. Гаййар с ног до головы покрылся красными язвами, прерывисто дышал, часто терял сознание и бредил во сне. Стояла середина зимы, когда нас отправили в поход на пятидневку. По приезде, выяснилось, что сердце Гаййара не выдержало, и он отправился в последний путь по Реке Жизни. На момент прощания, мы боролись с горбатыми сугробами, норовящими нас поглотить, и не успели с ним проститься. Нам показали место, откуда начался последний путь нашего друга.

Иногда, стоя поутру на скалистом берегу Океана Царей, мне чудится догорающий чёлн с телом Гаййара. Он теряется в густом тумане, как и всё побережье, но мне почему-то кажется, что я его вижу отчётливо. Вместе с ним появляются запахи курильниц и едкого дыма, от которых льются слёзы. Приходилось их вытирать одним резким движением. Кроха подобных чувств никогда не испытывала. А может, она просто не делилась со мной своими переживаниями, как и я не делился ими с ней?

Бывшая подруга отвела взгляд. Она знала, о чём я думаю, и не хотела злить меня ещё больше. Однако к подруге сейчас я не испытывал ничего. Скорее даже… жалость? Тьма скрутила мираж в тугой узел, развеяв его в пустоте. Они стали дымом, который разогнал порыв ветра. Мир снова оказался жесток, ведь и в этот раз я не успел попрощаться с Гаййаром. Плавный поток мыслей прервали новые видения.

Водоворот пустоты захлестнул, унеся прочь из прошлого и выплюнув в ненавистное настоящее. Казалось, меня заживо похоронили в глыбе льда — холод стискивал сердце, не позволяя дышать. Лёд, вросший в кожу, сотрясал тело, отчего хотелось лишь поджать ноги поближе к груди и обнять их ледяными непослушными пальцами. Следом накатывал жар, но, несмотря на льющий градом пот, холод по-прежнему сдавливал грудь.

День? Ночь? Уставшие глаза открывались с трудом и изредка, лишь на мгновение, чтобы следом смежить тяжёлые веки и сменить день на ночь. И снова. И снова… Пока не наступало спасительное небытие.

Волнами накатывало прошлое и приходилось терпеть слёзы, сами собой катившиеся по щекам. Слёзы сменялись гневом и обидой на каргалов, а особенно — Гончую. Следом накатывала волна спокойствия и умиротворения. В такие моменты я терялся в пространстве и не мог понять разницу между сном и явью.

Мелкая чехарда ножек, пронёсшихся по ладони, не смогли вырвать меня из царства снов. По щеке разминулись какие-то насекомые, затерявшись в складках одежды. Кто-то долго носился вокруг рта, чувствуя ещё не выветренный запах еды. Длинные усики ощупывали щетину, шарили по губам, вызывая мурашки и мерзкие чувства. Кому-то не понравилось бродить в носу и маленькое тело выползло наружу, затерявшись в сальных волосах. В них уже давно копошились полчища насекомых, что-то выискивая среди сала и грязи. Внезапно ряды мокриц, муравьев и клопов завладели всем моим телом. В этот момент я проснулся… или уснул?

— Мне нужно наружу…

В пустом чердаке слова должны были эхом отражаться от стен, но тьма проглатывала их. Оказывается, здесь был кто-то ещё.

— Тебе нельзя на свет. Он тебя погубит.

— Я устал… Мне надо на улицу…

— Там враги…

— Мне плевать! Я хочу на свежий воздух…

Слова давались с трудом, но я чувствовал брешь в обороне собеседника.

— Каргалы схватят тебя…

Некоторое время я молчал.

— Там ведь… дождь идёт? Я чую его. Влажно…

Разговоры вслух с самим собой придавали сил, и я не чувствовал себя одиноким во мгле. Хотя, я и так не был один. Родная сестрёнка всегда оставалась рядом, однако в этой тьме, она, похоже, вышла куда-то по своим делам… В сознание я пришёл мгновенно. Вонь немытого тела, кровь и грязь — всё смешалось во тьме чердака, заставляя меня морщиться от омерзения. Даже дождь и ветер, просачивающиеся сквозь многочисленные щели, не смогли полностью освежить это помещение. Кое-как приподнявшись на локте, заметил валявшиеся тут и там пропитанные кровью и мазью тряпки, которыми обматывал ногу.

Я совершенно не помнил, когда приходил в сознание и менял повязку. Сколько же я бредил?.. Судя по пахнущим гнилью повязкам, какая-то гадость всё-таки в рану попала, потому меня то знобило, то в жар бросало… Пошевелив ногой, отметил, что боль почти прошла, а под повязкой провоняло до такой степени, что и крысы бы поморщились. Судя по запаху, рана загноилась, но каким-то образом мази помогли. Выглянув в щелку на улицу, убедился, что уже смеркается и следовало бы привести себя в порядок. Едва представив, во что превратились мои волосы за время, что я пробыл в беспамятстве, скривился. Стоявшее совсем недалеко ведро напрягало, но заглядывать внутрь я не стал, понимая, что воняет именно оттуда.

На ногах стоял сносно, ощущая небольшую зудящую боль в местах укуса. Ощупав на свету раны, облегчённо вздохнул — воспаления не наблюдалось, и, похоже, от заражения я избавился полностью. Размяв деревянное тело, пролежавшее в неудобной позе неизвестное количество времени, спустился в дом. Сумерки уже почти наступили, вот-вот слуги светильники пойдут зажигать.

Стараясь не думать о том, насколько сильно провоняет дом, я пробрался к кухне. Все мысли пропали, едва я учуял запах горячей похлёбки. К сожалению, на кухне собралось слишком много людей, и не было никакой возможности перехватить пару тарелок супа.

Пришлось пойти в старую добрую харчевню. Ганс оказался той ещё сволочью, в чём, впрочем, я и не сомневался. Кошель, который мне пришлось отнять у слуги, оказался набит медными монетами, что точно никак не соответствовало нормальной оплате. Ну а чего же ещё от обычных прихвостней местного барыги ожидать? Или кем он тут приходится? В любом случае, пару дней безбедно питаться на эти барыши мне хватит.

Послушав разговоры местных, оказалось, что провалялся я двое суток. Все как заведённые рассказывали про смерть Катара. И в каждом разговоре версия о его гибели менялась с банальной «упал, шею поломал», до «пёрышком под рёбрышко». Пришлось потратить изрядную часть добытых монет на вонючую мазь от вшей и других насекомых, а так же на стрижку у местного цирюльника под ноль. Вымывать насекомых пришлось долго, зато теперь я чувствовал себя заново родившимся.

Перед входом в харчевню некоторое время пришлось помёрзнуть на холоде и зайти только вместе с какими-то работягами, возвращавшимися с вахты. Как выяснилось, меры предосторожности оказались не напрасны — за столиком вместе с Гансом беседовали двое незнакомых мне мужчин. Они лишь мельком глянули на группу из четырёх человек, среди которых втиснулся я, и вернулись к разговору.

Пришлось занять место близ работяг, которые, судя по громким голосам, скоро вовсю начнут горланить. Народу набралось много, и прислушиваться к разговорам почти невозможно. Слышны были лишь отдельные фразы, слова, да интонации. Обслуги было уже двое, но ко мне подбежал тот самый мальчишка. Сунув ему с десяток медяков, заказал обильный ужин, едва-едва не подавившись слюной, пока перечислял. Мой голос он не мог узнать, потому волноваться не стоило. Каждого каю в совершенстве учат владеть своим речевым аппаратом и изменять голос. В тот раз мальчишке в ухо скрипел низкий спотыкающийся голос человека, страдающего обезвоживанием. У страха глаза велики, особенно если он подкреплён ржавым гвоздём у сонной артерии, потому мальчишка даже глазом не моргнул, когда я заговорил.