Воспоминания и письма

Император хотел установить при дворе такие же порядки, как и на парадах, в отношении строгого соблюдения церемониала: как должны подходить к нему и к императрице, сколько раз и каким образом должны кланяться. Обер-церемониймейстер обращался с придворными грубо, как с рекрутами, не обученными еще военным упражнениям и не знающими, с какой ноги и в каком порядке маршировать. При церемонии целования руки, повторявшейся постоянно при всяком удобном случае, нужно было, сделав глубокий поклон, встать на одно колено и в этом положении приложиться к руке императора долгим и, главное, отчетливым поцелуем, причем император целовал вас в щеку. Затем надлежало подойти с таким же коленопреклонением к императрице и потом удалиться, пятясь задом и наступая на ноги тем, кто двигался в это время вперед. Это вносило беспорядок до тех пор, пока двор лучше не изучил этот маневр, а император, довольный выражением подчинения и страха на всех лицах, сам не смягчил свою строгость.

В первое время по восшествии Павла на престол мы с братом испытали на себе его суровость, которая еще не успела тогда смягчиться. Император и императрица пожелали быть восприемниками при крещении ребенка в дворцовой церкви. Дежурные, в числе которых были и мы, в составе двух камергеров и двух камер-юнкеров, должны были быть наготове, чтобы идти впереди их императорских величеств. Мы опоздали и не были на своем посту. Император, выйдя и не видя дежурных, пришел в страшное негодование. Мы явились, запыхавшись, и нашли собравшихся перед закрытой дверью церкви придворных, сильно испуганных тем, что с нами будет, и выражавших ужасное беспокойство по поводу ожидавшей нас участи. Совершенно опечаленные, заняли мы места у дверей церкви. Вскоре двери открылись. Император вышел, прошел мимо нас, бросая нам угрожающие взгляды, с яростным видом, сильно пыхтя, как это он делал обыкновенно, когда был в гневе и хотел поразить ужасом. Мы, все четверо, понесли легкое наказание – домашний арест с приказом не выходить.

Великий князь Александр стал хлопотать за нас, указывал на то, что нас не предупредили вовремя, и так хорошо защищал нас, поддерживаемый Кутайсовым, бывшим в то время брадобреем императора, что недели через две мы были освобождены из-под ареста. Вскоре после этого мы перешли в армию, получили чины бригадиров, равнявшиеся чинам камер-юнкеров. И по особой милости, дарованной нам ввиду предпочтения, оказываемого нам обоими великими князьями, я был назначен адъютантом Александра, а мой брат – адъютантом Константина. Это назначение нас обрадовало, так как приближало нас к великим князьям, и благодаря ему мы освобождались от обязанностей при дворе, к исполнению которых у нас не было никакого призвания.

Исполнять наши новые обязанности было нетяжело. Они заключались в том, что мы должны были следовать за великими князьями во время парадов, стоять позади них в то время, когда император, сойдя на Дворцовую площадь, проходил мимо выстроившихся в линию офицеров, здоровался со своими сыновьями, называя их «ваше высочество», и возвращался на середину строя, чтобы приступить к упражнениям.

В качестве адъютантов мы имели доступ к великим князьям. Но оба они были поглощены своими обязанностями при дворе, в семье, на военной службе и множеством мелочей, которыми должны были заниматься как командиры двух гвардейских полков. Утро, до обеда, было поглощено этими занятиями, больше утомлявшими физически, чем доставлявшими пищу уму, хотя требовалось большое внимание, чтобы не сделать ни малейшего упущения по службе.

Великий князь почти всегда обедал с императором. Послеобеденное время было единственным моментом, когда с ним можно было поговорить более свободно, но он большей частью бывал очень утомлен утренними выездами. Ему надо было немного отдохнуть, а затем наступало время идти вечером к императрице. Итак, мы имели все основания сожалеть о наших досугах в Царском Селе, которые, как я это и предчувствовал, никогда больше не повторились.

К весне 1797 года император отправился в Москву на коронацию. Весь Петербург потянулся в том же направлении. Зима уже близилась к концу, но холода стояли еще очень сильные. Завсегдатаи петербургских салонов, лежа в санях, закутанные в меха, встречались и обгоняли друг друга по дороге в Москву – кто скорее приедет в эту древнюю столицу?

Москва имела тогда совсем особенный вид, который, вероятно, изменился после пожара и после того, как она была перестроена по новому плану. Тогда она представляла из себя скорее совокупность нескольких посадов, чем один город, потому что различные части города отделялись друг от друга не только садами или парками, но обширными полями, частью вспаханными, частью лежавшими впусте. Отправляясь с визитами, часто приходилось ехать больше часа, чтобы добраться до другой части города. Повсюду, наряду с безобразными лачугами, располагались роскошные дворцы, в которых жили Голицыны, Долгоруковы и другие носители исторических имен, в своем аристократическом существовании находившие успокоение от испытанных ими при дворе огорчений или разочарований. Посреди обширной старой части города возвышался Кремль, нечто вроде укрепленного замка, окруженного зубчатой стеной, за которой помещались лучшие купеческие лавки. Старая резиденция великих князей московских, полная памятников старины, и была местом, где должно было произойти торжество коронования.

Коронационные церемонии продолжались несколько дней. Император с семейством остановился на одну ночь за городской заставой, и на следующий день, в сопровождении огромного кортежа, они торжественно въехали в Кремль. Здесь у собора митрополит Московский Платон, считавшийся самым умным и самым ученым иерархом Русской церкви, приветствовал императора текстами из Священного Писания. Затем совершился обряд коронования, после чего все возвратились во дворец с такой же торжественностью; наконец, состоялся царский банкет, во время которого императору, императрице и их семье, находившимся на эстраде под великолепным балдахином, прислуживали высшие сановники.

В течение нескольких дней происходили небольшие торжества, которые я помню не особенно ясно. Император умножал их число: он страстно любил их и думал, что в обстановке торжеств он больше выделяется своей фигурой и хорошими манерами. Как только он появлялся в публике, то начинал идти размеренным шагом, напоминая героя античной трагедии, и старался выпрямлять свою маленькую фигурку, но едва лишь входил в свои апартаменты, как тотчас принимал свою обычную походку, выдавая этим усталость от необходимости казаться величественным и внушительно-изящным.

Публичным церемониям предшествовали генеральные репетиции: каждый должен был знать свое место и предназначенную ему роль. Мы с братом, в качестве адъютантов великих князей, присутствовали при этих репетициях. Император, можно сказать, подобно деятельному, думающему обо всем импресарио, сам занимался постановкой сцен и обнаруживал при этом известное кокетство, желая показать себя перед дамами в более выгодном свете.

Император приказал польскому королю следовать за ним в Москву и потребовал его присутствия на всех торжествах коронования. Королю пришлось следовать за блестящим кортежем, окружавшим императора и его семейство. Когда во время необычайно длинных церковных служб и обрядов, предшествовавших коронованию, измученный за день Станислав-Август сел на предназначенное для него на трибуне место, император, заметив это, послал сказать, что он должен встать и стоять все время, пока они будут в церкви, чему бедный король поспешил повиноваться.

После окончания коронационных торжеств император с семьей переехал из Кремля в другой дворец, более обширный, называвшийся Петровским и находившийся в другой части города. Остальные дни, проведенные в Москве, были посвящены празднествам, парадам и военным упражнениям. Устроены были иллюминации и народное угощение, наподобие того, как это делалось в Петербурге. Дворяне дали в честь императора бал – в обширном помещении, где они собирались постоянно. Праздники эти оказались совсем не веселы и не удовлетворили ни ту, ни другую сторону. Они все время были более утомительны, чем приятны, и все гораздо более радовались их окончанию, чем возможности на них присутствовать.

Многочисленные депутации, присланные от всех губерний империи, получили приказ явиться для представления императору и принесения присяги. Депутаты польских провинций имели при этом очень удрученный и смущенный вид. Всё это были граждане свободной Польши, лица известные в своих воеводствах; многие выдвинулись на последнем сейме или занимали государственные должности. Они видели своего низложенного короля печально сидящим на трибуне и проходили мимо него, чтобы на коленях принести присягу чужеземному государю, властелину их отечества. Я с грустью увидел некоторых своих знакомых и не мог порадоваться нашей встрече, поскольку был поражен происшедшей в них переменой. На них лежал отпечаток смущения, страха, чего-то вроде упадка моральной силы, чувства унижения, постоянно испытываемого ими.