Воспоминания и письма

Наконец мы возвратились домой и провели зиму 1786— 1787 года частью в Пулавах, частью в Седльце. Занятия в Пулавах шли не очень систематично, но занимались мы с большим рвением. Люиллье давал нам уроки математики и всеобщей истории, Шоу – уроки греческого языка, Княжнин – польского и латыни. Цесельский взял на себя польскую историю и преподавал ее нам по книгам, составленным аббатом Вага; наконец, уроки фехтования мы брали у одного француза. Таким образом были заняты все дни.

Каникулы во время карнавала мы провели в Седльце, где в ту зиму собралось многочисленное и блестящее общество. Не мешает сказать несколько слов о дворе жены гетмана, Огинской, и о ее образе жизни. Она была очень набожна, но между тем ее единственной заботой было занимать и развлекать своих гостей. При ней было много прелестных молодых девушек, принадлежавших к дворянским семьям. К концу ее туалета гости допускались в комнату, где встречались со всеми этими девицами, по очереди приносившими каждая какую-нибудь принадлежность туалета: цветок или ленту, вуаль или чепец. Затем все спускались в залы, где не переставая развлекались.

Огинская очень любила играть в карты, поэтому в Седльце собрались самые известные игроки. Нельзя сказать, чтобы это было похвально, но игра служила нам развлечением на некоторую часть дня. Назову, между прочим, из их числа некоего Дз***, бывшего довольно забавным человеком, а также Влодека, семья которого устроилась в Петербурге. Сын его там выгодно женился и сделался генералом; дочь вышла замуж за весьма известного французского дипломата Ренваля.

По вечерам танцевали и играли в игры с фантами. Летом гуляли в обширном саду, который назывался Александрией, – Огинская устроила его на английский лад; осенью отправлялись на охоту, и хозяйка сама принимала в ней участие.

Короче, в Седльце было очень трудно соскучиться. В результате, конечно, происходила масса романических приключений всякого рода, которых не избежал и я. К примеру, я ночами напролет зачитывался книжками, вскружившими мне голову, тогда как гораздо лучше было бы посвятить это время серьезным занятиям.

Одна из молодых девушек, Мария Незабитовская, сделалась предметом моих воздыханий, о чем я решился дать ей понять, хотя и с большой робостью. Войти в комнату девиц было свыше моих сил, и я часто простаивал у дверей, не смея перешагнуть порога. Наконец мы познакомились ближе, и сундук в комнате девиц сделался обычным местом, на котором я устраивался.

Было очень трудно, будучи в Седльце, избегнуть царившей там моды, и каждый должен был волей-неволей или ухаживать, или влюбиться. У меня было несколько соперников, ибо Незабитовская была одной из самых красивых женщин; природа наделила ее качествами, которыми она выделялась среди других во все время всей своей долгой жизни. В ее честь писали стихи. Мне помнится одно стихотворение, в котором описывали ее характер и которое кончалось словами, изображавшими ее строгое отношение к окружающим. Действительно, трудно было снискать ее расположение, и со своими поклонниками она обращалась с большой суровостью.

Девица Кильчевская также принадлежала к числу красавиц Седльце; неразлучная подруга Незабитовской, она была более представительна, но менее привлекательна.

Несколько случаев заболевания скарлатиной среди девиц заставили мою мать отослать меня из Седльце.

***

Отметим вкратце, что произошло в течение 1787—1795 гг., о которых князь Адам не оставил воспоминаний.

В 1788 г. должны были собраться региональные собрания депутатов, сеймики, для избрания великого сейма, которому приписывали чрезвычайную важность в деле государственных преобразований. Князю Адаму, избранному председателем (маршалом) Подольского сеймика, удалось провести в члены сейма четырех своих кандидатов из числа шести. Остальную часть года он провел в Варшаве, внимательно следя за заседаниями первой сессии сейма.

В 1789 г. князь Адам посетил своих родителей в Пулавах. Он выехал оттуда в сентябре и отправился к сестре, принцессе Вюртембергской, в Бельгард, в Померании, и оттуда вместе с матерью поехал в Англию, где и пробыл несколько недель у лорда-канцлера, маркиза Лендсдоуна, пополняя свое политическое образование изучением английской конституции. В Лондоне ему довелось присутствовать на процессе Варрена-Гастингса. Затем он посетил Шотландию и промышленные города Англии.

Целый год проведя вне родины и возвратясь в Польшу в 1791 г., князь Адам поступил на военную службу под начальство своего зятя, принца Вюртембергского. То был год провозглашения конституции 1791 г., против которой составилась роковая Тарговицкая конфедерация (Конфедерация 3 мая); конституция послужила поводом для нового вторжения русских, приведшего ко второму разделу. В 1792 г., когда русское вторжение уже было объявлено, князь Адам, назначенный на высшую офицерскую должность, принял участие в сражении при Полонне и получил орден из рук короля.

В 1793 г. князь Адам Чарторижский снова приехал в Англию, где завязал многочисленные и важные связи со многими общественными деятелями. Он оставался там и в 1794 г., когда вспыхнуло восстание Костюшко. Получив известие об этом восстании, он тотчас покинул Англию и поспешил на родину, чтобы принять участие в борьбе. На пути в Польшу, при проезде через Брюссель, он был арестован и задержан по распоряжению австрийского правительства. Между тем восстание потопили в крови, и последовал третий раздел Польши.

После этих событий, в которых князь Адам не мог принять участия, он присоединился к родителям в Вене, где при посредстве императора Франца начались переговоры с Екатериной II об отмене конфискации имений Чарторижских: имения были конфискованы ранее по приказанию императрицы. Екатерина поставила условием вступление молодых князей Адама и Константина Чарторижских на русскую службу и их переселение в Петербург. В семье Чарторижских начались обсуждения. Наконец решено было уступить воле императрицы. Два молодых князя отправились в Петербург, и с этого-то момента возобновляются воспоминания князя Адама.

Глава III Приезд в Петербург

12 мая 1795 года мы с братом приехали в Петербург. Чтобы иметь представление о том, что мы могли чувствовать, переселяясь в эту столицу, нужно знать принципы, в которых мы были воспитаны. Наше воспитание было чисто польским и чисто республиканским. Наши отроческие годы были посвящены изучению истории и литературы, древней и польской. Мы только и грезили, что о греках и римлянах, и мечтали лишь о том, чтобы по примеру наших предков возрождать доблести древних в нашем отечестве.

Что касается свободы, то более близкие к нам примеры, почерпнутые из истории Англии и Франции, дали несколько другое, более правильное направление нашим взглядам на нее, сохранив, однако, всю их внутреннюю силу.

Любовь к отечеству, к его славе, учреждениям и вольностям была привита нам и учением, и всем тем, что мы видели и слышали вокруг себя. К этому надо прибавить непреодолимое отвращение и ненависть ко всем тем, кто способствовал гибели нашего возлюбленного отечества. Я был до такой степени под властью этого двойного чувства любви и ненависти, что при каждой встрече с русским, в Польше или где-либо в другом месте, кровь бросалась мне в голову, я бледнел и краснел, так как каждый русский казался мне виновником несчастий моей родины.