Воспоминания и письма

Было неудобно вдруг сразу прекратить визиты к фавориту. К тому же Горский слишком хорошо знал обычаи светской жизни, чтобы позволить нам сделать это. Мы несколько раз получали приглашения на концерты в Таврическом дворце, и это считалось необычайной милостью для офицеров гвардии, не причисленных ко двору; то были знаки благорасположения к нам со стороны императрицы. Но все эти милости исчезли с переходом двора в Зимний дворец.

Мы были зачислены в разряд офицеров гвардии, отправлявшихся во дворец только по воскресеньям и по праздничным дням, чтобы стоять на карауле у входа, где помещался дипломатический корпус и проходила императрица. Она довольствовалась тем, что бросала нам милостивый взгляд, отправляясь в церковь и возвращаясь оттуда. Великие же князья кланялись нам всегда очень любезно.

К этим-то именно парадам так называемые франты и молодцы казарм приготовлялись, затягивались, напомаживались, душились и, одетые в лучшие свои мундиры, выстраивались в ряд в надежде привлечь взгляд императрицы, понравиться ей своим ростом и телосложением. Говорили, что некоторым это удавалось. Но в наше время Екатерина была уже в слишком преклонных годах, и такие случаи более не повторялись.

Военная служба в гвардейских полках была в то время в большом пренебрежении, и все же надо было являться на службу хоть один раз в неделю. Находились офицеры, исполнявшие свои обязанности добросовестно, но это делалось ими по собственному желанию, и их усердие в глазах знатной молодежи являлось скорее чем-то смешным, чем действительной заслугой. Наши генералы совершенно не заставляли нас работать, а потому дежурить во дворце приходилось редко, нам очередь вышла всего один раз. Со мной не случилось тогда ничего особенного: войдя со взводом в конногвардейские казармы, я встретил там генерала от инфантерии, адъютанта теперешнего государя князя Трубецкого, который тоже был назначен во дворец на караул в первый раз. Что касается моего брата, офицера пехотного полка, он находился в том отряде своего полка, который назначался на караул во дворец каждую ночь. Заметив брата, императрица сказала, что под его защитой идет спать спокойно.

Смешная история приключилась однажды с нашим другом Горским. Указ относительно нашего семейства был опубликован, но со снятием секвестра и отдачей нам имений медлили. Хотя Платон Зубов и был уполномочен передать эти распоряжения генерал-губернатору Тутолмину, находившемуся тогда в Петербурге с целью принять участие в этом грабеже и противозаконии, но он не спешил. Волей-неволей мы были вынуждены продолжать присутствовать при его туалете. Однажды фаворит, одетый в белоснежный халат, заметил Горского и сделал ему знак подойти. Тот немедленно исполнил его приказание, но, поглощенный всецело тем, что говорит ему Зубов, не позаботился о своем носе, и на девственной белизне графского халата появилось огромное табачное пятно. Присутствовавшие ожидали трагической развязки, но Горский, никогда не терявшийся, закончил то, что хотел сказать, и с видом победителя возвратился на свое место.

В день Нового года мы были произведены в камер-юнкеры. В то время в России на придворные чины смотрели иначе, чем теперь. Придворный чин равнялся чину военному и был выше чинов гражданских. Поэтому те семьи, у которых было знатное имя или большая протекция, стремились поместить своих сыновей в гвардию и в то же время добиться какой-нибудь должности при дворе. Включенные таким образом в иерархию чинов, они переходили затем на военную или гражданскую службу.

Екатерина хотела женить великого князя Константина еще при своей жизни. Заранее занимались составлением его будущего двора, интриговали за себя или за кого-нибудь из своих, составляли списки камер-юнкеров и камергеров: первые равнялись по чину бригадирам, вторые – генерал-майорам.

В Петербурге как раз в это время появилась герцогиня Кобургская в сопровождении трех дочерей, и с этих пор началось возвышение этого дома. Всякий раз, когда в Москве нуждались в принцессе, дипломатический агент объезжал столицы мелких германских принцев, имевших красивых дочерей-невест, и затем подробно докладывал об их предполагаемых качествах и родственных связях их родителей. Руководясь этими данными, императрица выбирала принцесс, которых хотела видеть у себя в Петербурге. В свое время она сама подверглась такому же экзамену, а поэтому не считала этот образ действий оскорбительным.

Действительно, все немецкие владетельные дома были очень счастливы, когда их дочери получали такое приглашение, и могли льстить себя надеждой, что одна из них выйдет замуж за великого князя. Это можно объяснить тем, что в XVIII столетии Россия пользовалась большей славой и значением, чем в настоящее время, в особенности в Германии. Молодые принцессы, предназначенные для России, видели перед собой богатое событиями будущее. А любящее сердце матерей склонно было видеть в блестящей судьбе Екатерины предзнаменование такой же жизненной дороги, усеянной цветами и бесконечными радостями, и для своих дочерей. Они не останавливались перед мыслью о жертвах, которых это могло стоить, или же в их глазах эти жертвы были не чем иным, как простыми затруднениями, из которых молодые княгини сумеют прекрасно выйти; следовательно, незачем было перед ними останавливаться.

Итак, Будберг, дипломатический агент, впоследствии управляющий министерством иностранных дел, к великому счастью герцогини Кобургской, привез трех ее дочерей в Петербург. Герцогиня была умна, все три ее дочери были красивы. Тяжело видеть мать, предлагающую своих дочерей как товар для продажи и следящую, на какую из них упадет взгляд императрицы или платок великого князя Константина. В этом поведении виделось нечто столь унизительное, что нам было противно на это смотреть, в особенности принимая во внимание, что лица, которые подвергались такой процедуре, были достойны всяческого уважения. Насчет великого князя Константина ходили анекдоты, которые далеко не подтверждали надежд на счастливое супружество и должны были открыть глаза молодым принцессам и их матери на проектируемое ими будущее; но, приехав так издалека, они считали, быть может, что раздумывать уже поздно. А возможно, их взор, ослепленный блеском величия, уже не различал действительного положения вещей.

Екатерина приняла мать и дочерей с распростертыми объятиями. Она беспрестанно занималась ими, и во время ее бесед с матерью внуки императрицы имели достаточно времени, чтобы вступить в разговор с дочерьми.

Ежедневно устраивались празднества, вечера, балы, прогулки, так что не могло быть недостатка в удобных случаях для короткого знакомства. Великий князь Константин получил от своей бабушки приказ жениться на одной из принцесс, за ним оставляли только право выбора одной из трех. Императрица не терпела отказа в исполнении своих приказаний. Константину было тогда всего семнадцать лет. Позже и в течение всей своей деятельности он всегда доказывал своими поступками, что лишен и способности рассуждать, и способности управлять своими страстями. Что же он мог представлять из себя в эти годы? Конечно, невозможно допустить, что он будет советоваться со своим рассудком или чувствами. Великий князь просто ограничился тем, что исполнил приказание своей всемогущей бабки.

В городе предвидели, что великий князь выберет себе в супруги самую младшую из трех сестер. Старшая, София, сумела выпутаться из беды, объявив вполне откровенно, что ее сердце несвободно. Она одна из всех могла похвалиться смелостью: полюбила молодого австрийского офицера (впоследствии генерала) и заявила об этом; родители, не желая ей противоречить, дали в конце концов согласие, и только она одна из всех сестер и была счастлива в своем выборе. Остальные вышли замуж за принцев и князей, которых не любили; судьба их была несчастлива.

С начала нового, 1796 года было объявлено бесчисленное множество назначений, как по случаю торжественного дня, так и по случаю приближающегося бракосочетания великого князя Константина: нужно было составить двор.

В это время и мы, заодно с другими, были произведены в камер-юнкеры при императрице.

Надо признаться, что это совмещение должностей – военной в гвардейских полках (которая ни к чему не обязывала) и почетной при дворе – имело свои прелести прежде всего для честолюбивой и богатой молодежи, жадной до удовольствий, открывая ей поприще авантюр и разнообразных впечатлений. Молодежь эта допускалась на вечера, танцы, игры, придворные спектакли, то есть в святая святых, куда люди, действительно преданные службе, не могли попасть, разве что по достижении самого высокого чина. Это кажется удивительным: люди без всяких личных заслуг находили двери дворца широко открытыми для себя, тогда как старые генералы, смешиваясь с толпой, напрасно томились в передней, ожидая милостей. Что касается нас лично, то нам было отчего чувствовать себя удовлетворенными, видя ужасного генерал-губернатора нашего края затерявшимся в столице, едва привлекающим к себе взгляд фаворита и не смеющим показаться ни в каком высшем обществе. Это была маленькая месть, которую приятно было чувствовать. Но, кроме этого преимущества нашего положения, все прочее оставалось по-прежнему, так как губернатор, с которым презрительно обращались в столице, возвратившись в свою провинцию, совершал там те же злоупотребления, что и раньше: он втройне вымещал на бедных жителях презрение, которое ему приходилось сносить в Петербурге, и, уверенный в своей безнаказанности, грабил и преследовал семьи, к которым в столице не смел и подойти. Трудно или почти невозможно было добиться правосудия при постоянных злоупотреблениях власти; самое большее, чего можно было желать, – чтобы эти злоупотребления не были слишком возмутительны и соблюдалась хоть какая-нибудь пристойная форма. Все вершилось канцеляристами и секретарями, совершенно не имевшими доступа в салоны, а тем более ко двору, и решавшими всякое дело от имени своих начальников – по большей части беспечных, ленивых или глупых. Иметь на своей стороне чиновников канцелярий было верным средством успеха, так как угнетатели провинций всегда были заодно с разной ничтожной мелюзгой Сената и министерств, и благодаря этому правда нигде не могла пробиться наружу.

Наше назначение дало нам возможность узнать интимные привычки двора, ближе познакомиться с некоторыми важными сановниками и молодыми людьми, с которыми мы теперь встречались в салонах и постепенно сдружились. В довершение всего оно приблизило нас к молодым великим князьям.

Но расскажем прежде о празднествах и церемонии бракосочетания великого князя Константина. Выбор великого князя стал скоро известен публике. Молодая принцесса Юлия, которая должна была, сделавшись великой княгиней, получить имя Анна, учила уже под руководством священников греческий катехизис и готовилась переменить веру. Говорят, что немецкие принцессы, имеющие кое-какие шансы выйти замуж за русского князя, не получают, благодаря осторожности своих родителей, тщательного религиозного воспитания, или, по крайней мере, не изучают глубоко тех догматов, в которых состоит различие между христианскими исповеданиями, и потому легко меняют веру. Верно это утверждение или нет, но легкость в перемене религии, обнаруженная столькими принцессами, дает право на такое предположение; во всяком случае, оно не говорит ничего в пользу их религиозных принципов. Принцессы большей частью или совершенно равнодушны к религиозным догматам, или же в душе остаются теми же, кем были и до своего обращения, – можно долго спорить на эту тему. Честолюбивый расчет родителей может легко взять верх над убеждениями молодежи, но чувство долга не мирится с такими хитростями. И в самом деле, ведь унизительно отказываться от своей веры, хотя бы и по принуждению, а тем более из расчетов светской жизни, вопреки совести и убеждениям.