Воспоминания о Корнее Чуковском

Мама вошла с нами в кабинет отца и обратилась к Чуковскому со словами:

— Корней Иванович, наши дочки очень хотели бы послушать вас. Они ваши поклонницы.

— Пожалуйста, — отвечал он, прижимая к сердцу большую тетрадь.

И добавил как-то по-детски:

— Только я стесняюсь…

Это нас особенно тронуло. Нас, девчонок, стеснялся настоящий писатель!.. Мы слушали его затаив дыхание.

Помню, в разговоре с отцом его особенно интересовал вопрос об огаревском наследстве, о котором мы с сестрой не имели никакого понятия, поэтому содержание их разговора не сохранилось в памяти.

Мне довелось услышать выступление К. И. Чуковского на «Вечере свободной поэзии» в Тенишевском училище. Он говорил о Маяковском, который тогда же читал свою поэму «Война и мир».

Видеть Маяковского и слушать его мне пришлось впервые, Впечатление было очень сильное, просто потрясающее. Слово Чуковского было проникнуто любовью к поэту.

В 1958 году я получила путевку от Литфонда в Переделкино. Я думала, что увидеть Чуковского будет очень просто. Поэтому, приехав в Переделкино, на другой же день обратилась к сестре-хозяйке Дома творчества с просьбой указать мне, как пройти к нему на дачу.

Она отвечала:

— Не думайте, что навестить его так легко. Вас и не допустят к нему. Он в пять часов утра встает, до девяти работает, потом отдыхает, потом обед, перед обедом (в два часа) заканчиваются все литературные занятия, в девять часов вечера он ложится спать. В промежутке между двумя и девятью часами у него бесконечные посетители.

Значит, увидеться с Чуковским мечта несбыточная, и надо от нее отказаться. Вот почему в тот вечер, когда ко мне подошел «незнакомец» в белом костюме, мысли мои были совсем далеки от Чуковского. К тому же вместо черноволосого человека с веселым, звучным голосом я увидела голову белую, как снег, и услышала приглушенное до мягкости: «Я к вам».

В первой же беседе с К. И. Чуковским мы коснулись прошлого. Вспомнили 1918-й год. Корней Иванович сказал:

— Я помню и вашего отца, и вашу бабушку, Ольгу Сократовну. В 1906 году мы сидели с ней на скамейке у озера Мед-дум и беседовали…

К. И. Чуковский впервые навестил нашу бабушку раньше, в 1905 году, когда она жила в Петербурге в одном доме с нами, на Большой Зелениной улице. Это был пятиэтажный каменный дом, выходивший на четыре улицы и вмещавший в себя до пятисот жителей. Наша квартира находилась на четвертом этаже, и бабушке трудно было подниматься по лестнице, поэтому отец снял для нее комнатку в первом этаже у какой-то престарелой пенсионерки. Мы, трое детей, ходили туда вместе с няней навещать бабушку. Чуковский хотел узнать от вдовы Чернышевского об отношениях Некрасова и Николая Гавриловича.

Он спросил Ольгу Сократовну, какие стихи Некрасова больше всего нравились Чернышевскому. Она сейчас же вспомнила: те, которые начинаются словами:

Мы разошлись на полпути, Мы разлучились до разлуки…

Чуковский долго не мог обнаружить этого стихотворения, изучая рукописное наследие Некрасова. Какова же была радость Корнея Ивановича, когда наконец эти стихи попались ему в беспорядочной груде бумаг, найденных спустя двадцать лет!

Полностью он опубликовал их в 1931 году [32] . Память семидесятитрехлетней вдовы Чернышевского его поразила.

32

См. журнал «30 дней», 1931, № 1, стр. 58–59.

Таким образом получилось, что мы с Корнеем Ивановичем встретились не как чужие, незнакомые люди: за нашими плечами стояли ушедшие из жизни два поколения семьи Чернышевского. Я сразу почувствовала себя спокойно, свободно и, когда он стал расспрашивать о моей литературной работе, поделилась планом будущей книги.

— Вам нужно собрать, объединить и обобщить все вами написанное, сказал он.

С первых же дней в Переделкине обнаружилось, что нас связывают не только литературные интересы и воспоминания «вообще». Я узнала, что Корней Иванович задумал написать очерк о журнале «Сигнал», редактором которого он состоял в 1905 году.

Корней Иванович пригласил меня к себе на дачу, стал расспрашивать, что я помню из меддумской жизни. Ведь именно там спасался он в 1905 году от преследования судебного следователя Обуха-Вощатынского, бежал из Петербурга и появился в Меддуме под видом англичанина. Молниеносному решению так поступить содействовало, как пишет Корней Иванович, три фактора: необходимость бежать от городовых, которые уже шли его арестовать, неожиданное для самого себя посещение Веры Александровны Пыпиной и ее мужа, Евгения Александровича Ляцкого, и случайная встреча с моим отцом, Михаилом Николаевичем Чернышевским. Вера Александровна (моя тетушка) предложила Чуковскому заменить его дешевенький чемодан, перевязанный веревкой, ее новым чемоданом с заграничными наклейками, а жалкую кепку мягкой, теплой клетчатой фуражкой Евгения Александровича. В этой фуражке и с этим чемоданом в руках Чуковский казался «настоящим англичанином». И вдруг, по словам Чуковского, открывается дверь и входит M. H. Чернышевский. Корней Иванович со свойственной ему наблюдательностью сразу уловил усталость, удрученность в его взгляде и движениях. Еще бы: это был период, когда Михаил Николаевич посвящал все свое время, с утра до поздней ночи, подготовке к изданию полного собрания сочинений своего отца в условиях начинавшихся цензурных гонений. Войдя к Ляцким, он произнес: «Как хорошо было бы уехать в Меддум и там отдохнуть от всего!»

Эти слова оказали какое-то исключительное воздействие на несчастного Чуковского, спасавшегося от тюремной камеры. Дело кончилось его бегством в Меддум.

Я нарочно привела вкратце своими словами, а не цитатой из Чуковского, ту часть его статьи [33] , которая касается встречи с моими родными и далеко не всем понятного слова «Меддум».

Без этого нельзя дальше продолжать воспоминаний о Переделкине.

Чуковский жил в Меддуме два раза: в 1905 году, когда спасался от преследования судебного следователя Обуха-Вощатынского, и в 1906 году, когда, оправданный по суду благодаря блестящей защите адвоката О. О. Грузенберга, спокойно, уже под своим именем, поехал туда с женой.

33

См. Корней Чуковский. «Сигнал». Собрание сочинений, т. 2, стр. 726.

По просьбе Чуковского я, когда вернулась из Переделкина в Саратов, записала и отослала ему свои меддумские впечатления.

После этого разговора прошло несколько дней. И вот Корней Иванович приглашает к себе — слушать его чтение о журнале «Сигнал».

Часов в шесть вечера 7 августа 1958 года мы собрались на стеклянной веранде: профессор Павел Наумович Берков, Макс Поляновский с женой, Елизавета Николаевна Кольцова и другие.

Все слушали с большим интересом.

В те дни я почувствовала, что Меддум связал нас крепкой нитью.

Однажды Корней Иванович с большим чувством рассказал нам писательницам, собравшимся на веранде, о процессе Н. Г. Чернышевского. Этот эпизод биографии Николая Гавриловича, превратившийся в настоящую шекспировскую драму с подлогами, ложными доносами и прочими действиями провокатора Костомарова, больше всего занимал воображение Чуковского, и я не раз слышала его взволнованные рассказы об этом. Но в тот день, о котором я говорю, мне особенно бросилась в глаза манера повествования Корнея Ивановича. Он временами останавливался и полувопросительно глядел на меня, как бы ожидая подтверждения или реплики вообще. И я дополняла короткими словечками его рассказ. На прощанье Корней Иванович заметил:

— Да, надо нам с Ниной Михайловной устроить вечер Чернышевского.

Но как-то так получилось, что такой вечер не состоялся. Думаю, что главной причиной было то, что я вечно спешила домой, в Саратов.

К процессу Чернышевского Корней Иванович еще не раз возвращался. Узнав, например, что один писатель пишет сценарий о Чернышевском под названием «Роман в Петропавловской крепости», К. И. Чуковский был глубоко возмущен, когда на его вопрос о процессе Чернышевского автор сценария ответил, что ничего не знает о нем. Корней Иванович сказал нам с Н. К. Гудзием: