Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

Все происходящее за пределами семейной жизни в детстве фиксируется плохо. Испанские события для меня – нечто далекое и героическое, еще менее реальное, чем пароход «Челюскин», утонувший еще 13 февраля 1934 года, или папанинцы. Помню карту на стенде «ТАСС» около Сада отдыха, апельсины-корольки, невероятно модные «испанские шапочки» – синие остроугольные пилотки с красной кисточкой. Что-то мелькало в кинохронике. Какие-то героические стихи в детских журналах. Слово «Гвадалахара» было у всех на слуху, как и слова «фалангисты», «франкисты». Слово «фашист» казалось омерзительным: лукавые игры с Германией еще не начались. В Испанию уезжали наши военные, гордо и не вполне открыто. Такой же экзотикой, героической и победоносной, были «события» на озере Хасан и на Халхин-Голе. Показывали фильмы про гнусных самураев.

Начало Финской кампании помню смутно.

Конец 1939 года. Бесконечно повторялось: белофинны обстреляли нас из артиллерийских орудий, в результате чего погибли «одиннадцать пограничников». Мы, естественно, «защищались», попросту – старались отодвинуть слишком близкую границу. Не слышал, чтобы у нас кто-нибудь тогда возмущался нападением на маленькую страну или говорил о том, как негодует цивилизованный мир. Помню другое: затемнение, первые на моей памяти очереди (в Ленинграде о них уже стали забывать), все тогда «стояли за маслом», тогда же опять подорожали (и заметно) продукты. Многое ведь продавалось невероятно дешево. Зарплата, скажем, среднего инженера составляла рублей 700, а водка стоила меньше червонца (десяти рублей). Простодушно удивлялись: почему война длится так долго? Помню, что финнов называли исключительно «белофиннами», предполагалось: мы спасаем народ Финляндии, чуть ли не по его желанию. Сколько было презрительных карикатур. Тогда появился Василий Теркин. Начал он воевать в Финскую кампанию в качестве лубочного персонажа героических плакатов. Твардовский написал своего «Теркина» позднее.

«Белофинн в лесах таится…» Агитплакат. 1939

Война затянулась, победе все радовались. Правда, мама потом мне рассказывала, что ходили осторожные слухи о наших чудовищных потерях, говорили и о жестокой бессмыслице войны. Даже вполне просоветские люди были озадачены неспособностью и неготовностью нашей доблестной Красной армии. Появилась новая территория, вскоре туда посыпались дачники; названия звучали экзотически: Оллила, Куоккала, Терийоки (нынешние Солнечное, Репино, Зеленогорск).

А собственная жизнь была важнее. Упоительные подшивки «Чижа», старой «Нивы». Великолепное, с восхитительными картинками издание сказок Андерсена, которое добрый Евгений Львович Шварц принес мне, когда я болел корью.

Был и более «взрослый», для «старших дошкольников», журнал «Мурзилка». Не знаю, как игрушечный франт в цилиндре и с моноклем – герой книжки Анны Хвольсон «Приключения Мурзилки и лесных человечков», [6] написанной по мотивам рисунков канадского художника и поэта Палмера Кокса и изданной в 1898 году, – обернулся в тридцатые годы пушистым созданием в ярком берете. Ничего специально советского в нем не было, с ним случались смешные приключения, и журнал мне нравился.

6

Спутниками тогдашнего Мурзилки были Знайка и Незнайка, доктор Мазь-Перемазь и другие персонажи, отчасти использованные в книжках Николая Носова в 1950-е годы.

Предвоенным моим увлечением стала коллекция крышек от папиросных коробок. Они служили в конце тридцатых годов материальным воплощением своего времени. В них была своего рода нормативность, триумфальная эстетика, своя табель о рангах, свой абсурдизм.

Самые распространенные – вероятно, они и в коллекцию-то не попали – «Беломорканал» (их курила мама), относительно демократические, и более «начальственные», дорогие – «Казбек» с джигитом на фоне заснеженного пика, нарисованным (по разным сведениям) то ли Гази-Магомедом Даурбековым, то ли самим Евгением Лансере, то ли еще кем-то. Совсем дешевенькие: «Норд» (после войны оборотившийся «Севером») и «Красная звезда» («Звездочка») с изображением военного мотоциклиста на фоне большой красной звезды, «Смычка», украшенная фигурой молотобойца, «Дюбек» с изображением табачных листьев, «Интурист» с летящим самолетом, «Стенька Разин» и даже «Кармен».

Коллекционными были другие. Плотные картонные пачки, с серебряной фольгой внутри, с изящной золоченой маркой на внутренней стороне крышки, а то и с шелковой ниточкой, эту крышку придерживающей.

Самыми роскошными считались, конечно, папиросы «Герцеговина-Флор», которые курил и крошил в трубку Сталин. Зеленая лакированная коробка с орнаментом, очень дорогая.

Были старые, наверное, еще дореволюционные сорта. «Пушки», на крышках которых папиросы целились в курильщика, подобно жерлам корабельных орудий; «Борцы» с двумя могучими восточными атлетами; «Юг» – пачка, украшенная томным пейзажем с олеандрами и луной над ночным морем. Были и вполне советские: «Делегатские», таинственно мерцавшие жаркой красной крышкой, словно впитавшей в себя отсветы красных портьер и штор кремлевских дворцов; «Люкс» с зелено-черными острыми угольниками и золотой надписью; «Северная Пальмира» с лиловатым изображением Биржи и Ростральных колонн; «Зефир» с золотой «рокайльной» надписью на лазоревом фоне; «Фестиваль» с черным силуэтом дирижера перед высоким голубым занавесом – необыкновенно длинные, тонкие и тонные дамские папиросы…

И. Д. Боград. Папиросы «Пушки». Рекламный плакат. 1926

И. Д. Боград. Курящими решен вопрос. Рекламный плакат. 1937

Но встречались и совсем редкие, и необыкновенно шикарные коробки, например оформленные под Палех, с черными лакированными крышками и пестренькими пейзанскими сценками на них, – «Палехский баян». И первые советские сигареты (подумать только, нечто без мундштука!) «Тройка», чудом сохранившиеся и нынче. И даже «железную коробку от папирос „Кавказ“», что фигурирует в «Золотом теленке», я отлично помню – под серебро с чернью, с горным пейзажем в овале.

Не знаю, различалось ли все это на вкус, но ощущение языческой роскоши, совсем не похожей, как мы теперь знаем, на относительно скупой ассортимент знаменитых заморских сигарет, запомнилось надолго.

Была еще одна – недолгая и весьма специфическая для времени – коллекция. В 1940 году, как известно, к нам «присоединились» Латвия, Эстония и Литва. Вслух о том, что произошло в действительности, не говорили, боюсь, и не думали столь серьезно, как пытаются вспоминать нынче. Присоединились – и слава богу. До этого мы «освобождали» Западную Украину, Белоруссию, и все ликовали. О том, что происходил раздел Восточной Европы между Сталиным и Гитлером, не знали, не думали или не хотели ни знать, ни думать.

Так вот, в этих маленьких и небогатых, но все же европеизированных странах и провинциях был всякого рода «дефицит», заграничные вещи, которые быстро расхватали военные и все те (в том числе и писатели), кто первым попал в Ригу или Таллин. Две рубашки, как тогда говорили – «бобочки», отец привез мне, кажется, из Львова: одна тускло-розового плотного шелка, другая – особенно любимая – из сложно и элегантно фактурного, в тисненую полоску белого мягкого полотна. А единственное, что дошло до Ленинграда в изобилии, – это конфеты. Обычные, не особенно даже вкусные, но в совершенно западных, дивной красоты и блеска фантиках. Их-то мы и собирали, удивляясь их разнообразию.

Впрочем, суть детской тогдашней жизни была не в коллекционировании. Главное было – играть. В войну, в шпионов (все очень любили), в пограничников. (Кто не знал великого пограничника Никиту Карацупу и его собаку Индуса, [7] как сладостно звучала суровая фраза, обращенная отважным пограничником к нарушителю: «Пройдем на заставу, там разберемся»…)

Была тьма интереснейших «настольных» игр, не просто «Догонишь – сгонишь» (дореволюционная «Рич-рач»), не просто «Цирки», но разные замечательные замысловатости, чрезвычайно искусно придуманные. Морские сражения, скачки и бега, велосипедные гонки, исторические игры. С непременными прелестными, литыми из олова, раскрашенными кораблями, лошадьми, солдатиками, была даже игра про восстание сипаев в Индии с зелеными фигурками английских солдат и красными – индийцев в тюрбанах. Была даже игра, где было изображено более ста (!) видов транспорта, вплоть до трехколесного автомобиля или корабля с роторными движителями в виде колоссальных вращающихся труб.

7

Собаку, после установления дружеских отношений с Индией, в книжках о Карацупе стали называть Ингус.

А «Почта»! Картонный домик с окошечками «Телеграммы», «Заказные письма и переводы», игрушечные конверты, марки, бланки и даже печать! Лото «Былины» с Ильей Муромцем, Добрыней, Алешей Поповичем, Садко, Вольгой и Микулой Селяниновичем, с Соловьем-разбойником, Горынычем и прочей восхитительной нечистью! Конструкторы – металлические, с вечно заедавшими и терявшимися винтами и гайками, деревянные, называвшиеся «Матадор», или же «специальные», из которых собирались несколько моделей автомобилей или самолетов, в числе которых помню даже почти забытый «автожир» (аппарат, похожий на нынешний вертолет).