Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait
Шрифт:

Роскошью были интуристовские «линкольны», сиявшие темным лаком, щегольскими, ослепительно отполированными хромированными деталями, длинные, как гончие на бегу, – недаром у них на капоте (тогда говорили – «на радиаторе») красовалась казавшаяся серебряной борзая. Гудок «линкольнов» узнавался сразу – смесь громового кашля с боевой трубой. Эти автомобили можно было нанять «на время», стоило такое удовольствие не намного дороже такси. На «линкольнах» любили ездить за город и вообще «кататься». Тем более «линкольны» бывали и закрытые (в обиходе – «лимузин»), и с откидным верхом.

Машин было мало, но почти все – разные. Дети любили определять их марки; какой-то журнал, кажется «Мурзилка», даже напечатал изображения фабричных знаков «фордов», «фиатов», «бьюиков», «доджей» «понтиаков», «паккардов», «мерседес-бенцев», «испана-сюиза» и т. д.

Встречались заграничные двухместные машины – маленькое купе между капотом и большим багажником. Почему-то их называли «ласточка».

Вскоре (с 1936

года) города стали постепенно заполняться машинами «М1», в просторечии – «эмка», «эмочка», они были уже не с брезентовым верхом, а «закрытыми», как тогда говорили, куда более современными. Любопытная деталь времени: у владельцев «газиков» стали настойчиво, в сущности, насильно забирать их автомобили, а взамен (за доплату) предлагали «эмку». Считалось, старые машины портят улицы столицы и больших городов. «Газики» отправляли в провинцию. Почти тогда же появились автомобили «ЗИС-101», длинные, как трамвай, словно выпрыгнувшие из журнала «СССР на стройке». С переднего сиденья их капот с литым серебристым флажком, казалось, прикасается к горизонту, панель приборов насчитывала шесть циферблатов, включая шкалу настройки радио (радио в машине!), «ЗИС» даже пбхнул как-то торжественно. Кроме того, в нем были откидные сиденья, а если они оставались закрытыми, то заднее купе становилось фантастически просторным.

В конце тридцатых «прокатиться» на «ЗИСе» всем мучительно хотелось. Если выпадало счастье ехать на такси, то дети умоляли родителей перепустить очередь и дождаться, когда подойдет вожделенный лимузин: «ЗИСы»-такси были редкостью и стоили немного дороже.

Автомобиль «ГАЗ-М1». 1930-е

Перед войной, в 1940 году, появились и первые наши экспериментальные малолитражки, крошечные автомобильчики «КИМ-10–50» с двигателем по образцу английского «форда-префект», с двумя дверцами. Все на них дивились, но выпустить их в заметном количестве не успели. Так и жили – среди образцов, проектов, витрин.

Легковые автомобили тридцатых!

Огромные и шумные, управляемые серьезными (казалось, всегда немолодыми) шоферами, автомобили, из которых даже самые шикарные нередко приходилось мучительно заводить снаружи тяжелой рукояткой, блестящие призраки будущего, мечта мальчишек, думавших не об обладании, а о «прокатиться» и, как о высшем счастье, «порулить», то есть подержаться за руль или погудеть. Автомобили были необыкновенно нарядными, великолепно «подробными» – с массою шикарных штучных деталей: сверкающие траверсы (ныне «бампер»), никелированные фары, запасные колеса (иногда в футлярах!) по бокам или сзади, сверкающие спицы, обтекаемые крылья (особенный восторг вызывали крылья, наполовину скрывающие колеса, – «закрытые колеса!»), фигурки – звери, птицы, атлеты, вензеля – на капотах; редкая роскошь – указатели поворотов (блинкеры) – откидывающиеся стрелки с лампочкой внутри (мигающие подфарники – указатели поворота – еще не изобрели, и обыкновенно шоферы предупреждали о предстоящем маневре, высовывая руку или приоткрывая дверцу); цветная тончайшая полоска вдоль кузова, шторки над окошками «номенклатурных» лимузинов, белые круги («гамаши») на покрышках; на правое переднее крыло, случалось, устанавливали разноцветные флажки. Машины были большие (хотя тесноватые внутри) и высокие, ощущалось в них нечто архитектурное: в них входили, ступая, словно на дворцовую лестницу, на обязательную, как у кареты, подножку, профилированный козырек над передним стеклом был подобен карнизу. Они гудели каждый на свой лад – густыми и звонкими клаксонами… И пахли особым, «довоенным» бензином, «довоенными» лаком и кожей. Это не наваждение. Я вспомнил этот совершенно забытый запах в Варшаве в мае 1994 года, проходя по Старе-Място мимо антикварного таксомотора 1930-х годов, скучавшего в ожидании богатых туристов. Такси пахло «по-довоенному».

Автомобиль «ЗИС-101А». 1940-е

Серия марок, выпущенных Министерством связи в 1975 году, со знаменитыми моделями автомобилей 1930-х. Верхний ряд: автомобиль «ГАЗ-М1. 1936», автобус «ЗИС-16. 1936»; нижний ряд: автомобили «ЯГ-6. 1936» и «КИМ-10. 1940»

В большинстве они были заморским чудом, тогдашние машины. А отечественные – объектом скромной гордости. Собственные автомобили несли на себе отблеск не столько богатства (какое тогда

было богатство!), сколько таинственной и грозной власти, дыхание свыше раздаваемых благ. Покупали машины редко, но люди чиновные и знаменитые имели «персональные» автомобили, которыми, случалось, управляли и сами. Машинами, кроме того, награждали. Стаханова – «эмкой», летчиков-героев – «ЗИСами».

В первые же дни войны частные машины (как и радиоприемники) государство забрало. Автомобили – для фронта, приемники – чтобы не слушали лишнего.

А пожарные машины! Они были открытыми, вроде извозчичьей линейки, пожарники в медных ослепительных касках, казалось, чудом держались на сиденьях, звонил колокол, иногда, совсем по-старинному, один из пожарных дул в трубу или горн. Трещал особенный «пожарный» клаксон.

С дымом мешаетсяОблако пыли,Мчатся пожарныеАвтомобили,Щелкают звонко,Тревожно свистят.Медные каскиРядами блестят.С. Маршак

Была в моде песня Леонида Дидерихса на слова Василия Лебедева-Кумача:

Солнце светит, лучи, словно ласки,Каска медная тонет в луче,И вот в этой сияющей каскеХодит милый мой на каланче.Он пожарник толковый и ярый,Он ударник такой деловой!Он готов погасить все пожары,Но не хочет гасить только мой.Ах, зачем мне платочек лиловый,Ах, зачем мне мой новый берет,Если он не увидит обновыИ рукой не пошлет мне привет.День сегодня такой лучезарный,В душном воздухе нега и жар,И не видит, не знает пожарный,Что горит в моем сердце пожар…

В 1937 году родители разошлись. Мы с мамой вскоре переехали на угол Бородинской и Загородного, в квартиру писателя Геннадия Гора (все литераторы стремились, естественно, в «писательскую надстройку» на канале Грибоедова).

Недолгое время до переезда я помню сумеречно, неясно – было мне всего четыре года: жизнь без отца в старой квартире, редкие с ним встречи, вывернутое, непонятное существование. Увидев случайно, как увозили отцовские вещи, я был напуган опасно и надолго. Врачи нашли у меня настоящий детский психоз: я боялся, что мама, если уйдет, не вернется, как отец. Маме пришлось почти все время оставаться со мной, брать работу на дом.

А вот переезд на Бородинскую показался веселым: погрузка мебели и чемоданов, грузовик, дорога, возможно, и подсознательная детская радость расставания с жильем, где случилась беда. Сейчас все это вспоминается горько и тревожно. Радость была натужной.

В тот первый день переезда новая квартира чудилась просторной, нежилой, с непривычно высокими после канала Грибоедова потолками. Потерянный, сидел я перед странным полукруглым, не домашним окном и – редкая радость – ел бутерброд с колбасой: все дети почему-то предпочитают бутерброды горячим обедам.

Потом я полюбил наш новый дом.

В нем не было прошлого, он был только наш с мамой.

Мама сумела наполнить его теплом и радостью – как это у нее получилось? Две жилые комнаты были отчасти даже роскошными – большие, светлые, «моя» – с тем самым полукруглым тройным окном. А с точки зрения комфорта – совершенно убогая квартира, половина четырехкомнатной барской. После революции квартиры стали делить, используя наличие двух лестниц – парадной и черной. К нам вход был с парадной, стало быть, ванная и кухня достались другой части. У нашей же половины переднюю превратили в кухню. За ней две ступеньки наверх – уборная, со специфическим стойким петербургским запахом холодной ржавой воды.

Окна квартиры на Бородинской улице. Современная фотография

Так и входили в комнаты – через темную кухню. В ней – плита, в комнатах печки (в одной кафельная, в другой железная), для которых дрова на пятый, очень высокий этаж таскал дворник. Только перед войной провели газ – крошечная плитка с двумя конфорками на кухонной плите.

Мастер, установивший газовую плиту, отказался от «чаевых» со словами: «Я коммунист и денег не беру». Мама торжественно пожала ему руку. Она любила рассказывать об этом происшествии: ей, при всем драматизме времени, всегда хотелось верить, что есть некая романтическая советская справедливость. А может быть, просто старалась внушить мне наивные «гайдаровские» воззрения.

Поделиться с друзьями: