Воспоминания об Илье Эренбурге

С первых же строк писем чувствуется дружеское, теплое, доверительное отношение фронтовиков к Илье Григорьевичу. "Здравствуй, дорогой писатель и боец за дело социалистической Родины — Илья Эренбург!", "Большое у вас сердце, и бьется оно хорошо". Это — все из писем. Его статьи сравнивали со снайперскими пулями, снарядами, минами, бомбами, тараном, залпами «катюш». Они "как штыковые удары бойцов, идущих в бой за Родину".

Начальник авиационного отдела "Красной звезды" Николай Денисов, возвратившись из поездки с Эренбургом, рассказывал мне:

— В знойный полдень на перекрестке дорог к северо-востоку от Минска мы натолкнулись на большую группу пленных. Конвоиры, пережидая жару, усадили их в придорожные кюветы. По своему обыкновению Эренбург тотчас вышел из машины и заговорил с нашими бойцами. Разглядывая писателя, одетого в штатский пиджак, косясь на его запыленный берет, из-под которого выбилась прядь волос, какой-то солдат полюбопытствовал: "Это, наверное, доктор?" Когда он узнал, что это писатель Эренбург, его лицо сразу изменилось, засветилось вместо праздного любопытства довольной улыбкой. Он весь подтянулся, принял молодцеватый вид и все время старался попасть на глаза Эренбургу, чтобы лихо откозырять и скороговоркой пробормотать несколько слов о его последней статье, прочитанной в "Красной звезде".

На командном пункте дивизии, находившемся в лесочке, несколько восточнее Минска, офицеры штаба радушно встретили писателя. Кто-то, зная, что он обычно выстукивает свои статьи на машинке, положил в «виллис» трофейную пишущую машинку; кто-то подарил трофейный пистолет, кто-то принес пачку писем фашистских солдат, найденных на полевой почте разгромленной немецкой дивизии.

Помню я такой эпизод. В январе сорок второго года Эренбург, Коломейцев и я выехали на Западный фронт. Прибыли в Перхушково, на КП фронта. У контрольно-пропускного пункта нашу машину остановила хрупкая девушка с автоматом, утопавшая в овчинном полушубке. Потребовала пропуска. Вышли мы из машины. Я и Коломейцев предъявили свои документы, и нас пропустили. Илья Григорьевич полез в карман за удостоверением, но девушка его остановила:

— Не надо, товарищ Эренбург. Вы проходите. Я вас знаю…

Бойцы, защищавшие Москву, написали Эренбургу: "Пишем вам и думаем как вас назвать. Одни из нас предлагали назвать вас бесстрашным минером, другие — отважным танкистом, третьи — героем-летчиком, истребителем, так как ваши статьи так же грозны для фашистов, как все эти бойцы".

Мы получали немало сообщений, что Эренбург зачислен в боевой расчет пулеметной команды, авиазвена, батареи. Вот один из документов, присланных в редакцию со Сталинградского фронта в августе 1942 года:

"ПРИКАЗ

частям 4-й гвардейской танковой бригады 21 августа 1942 года.

№ 0112 с. с. Березовка 1-я.

Учитывая огромную популярность писателя Ильи Эренбурга среди личного состава и большое политическое значение его статей в деле воспитания стойкости, мужества, любви к Родине, ненависти к немцам и презрения к смерти и удовлетворяя ходатайство комсомольской организации бригады, зачислить писателя Илью Эренбурга почетным гвардии красноармейцем в списки бригады в 1-й танковый батальон.

Командир 4-й гвардейской бригады

гвардии полковник Копылов

Военком бригады старший

батальонный комиссар Сверчков

Начальник штаба бригады

гвардии подполковник Товаченко".

Таких приказов с приложением к ним красноармейских книжек, гвардейских значков и других документов приходило немало. Это было не только данью уважения и любви, но и признанием того, что писатель как бы рядом с ними, в атаке, в бою.

Из своих командировок Илья Григорьевич привозил подаренные ему трофейные пистолеты с именными надписями. Пришел он ко мне и говорит:

— Что делать? У меня уже с десяток таких пистолетов…

— Один храните у себя, — посоветовал я писателю, — остальные сдайте на хранение в наш сейф. А после войны им, быть может, найдется место в писательском музее.

Недавно я получил из Белгорода письмо бывшего фронтовика, ныне доцента педагогического института А. Горбатова. Он спрашивает меня: какое воинское звание было у Эренбурга? Во время войны Горбатов получил несколько писем Ильи Григорьевича, его книжку с автографом. Я ему ответил, что у писателя вообще никакого воинского звания не было. Он не был военнообязанным и ни за одним из военкоматов не числился — его забраковали еще в первую мировую войну, когда он хотел записаться добровольцем на фронт.

Все наши редакционные работники ходили в «шпалах», а потом в погонах со звездочками. Были полковниками, подполковниками, майорами, капитанами. Единственными нашими корреспондентами, у которых не было воинского звания, были Толстой и Эренбург. Тогда даже как-то и вопрос о присвоении им звания не вставал. Однажды, перед поездкой на фронт, зашел у меня разговор с Эренбургом на эту тему. Улыбнувшись, он ответил мне имевшей хождение в войну добродушно-веселой шуткой:

— Считайте меня рядовым, необученным…

Единственное неудобство из-за этого бывало, когда

Эренбург выезжал на фронт. Пока не узнавали, что это Эренбург, он в своем штатском костюме вызывал настороженность. Поэтому мы одевали его в военную гимнастерку и шинель с солдатскими петлицами. Эренбург очень гордился этими знаками различия солдата.

Самую точную характеристику дал во время войны Эренбургу М. И. Калинин: "Эренбург ведет рукопашный бой с немцами. Он бьет направо и налево. Это горячая атака…" Михаил Иванович видел в этом высшую военную заслугу писателя.

"Рукопашный бой" вел весь корреспондентский отряд "Красной звезды", наши мужественные писатели и журналисты. Эренбург по праву в этом строю занимал место правофлангового. А рукопашный бой — самый трудный вид боя. Он требует высшего напряжения всех духовных и физических сил человека, огромной воли, неодолимого мужества, смелости, самоотверженности. В этом смысле рукопашный бой — высший вид боя. Илья Григорьевич вел этот бой с фашистами по всем правилам писательского искусства.

Последний раз я встретился с Эренбургом в "Красной звезде" зимой 1966 года на открытии мемориальной доски памяти погибших в Великую Отечественную войну восемнадцати корреспондентов газеты.

Совершенно седой, постаревший, худой, опечаленный воспоминаниями о погибших друзьях, но по-прежнему с огоньком в глазах.

Не забуду его выступления:

— Я буду очень краток. Я хочу склонить голову перед памятью наших погибших товарищей. Среди них были и мои близкие друзья, и люди, которых я встречал в газете или на фронте. …У мертвых есть тоже свои голоса в жизни. Они мечтали о счастливой и прекрасной стране. И каждый поступок пусть проверяется мертвыми. Это лучшие судьи.