Воспоминания советского посла. Книга 1

Я лихорадочно искал ответа на вопрос. Долгими часами я бродил по берегу мирно голубого как всегда Женевского озера и думал, думал, думал без конца… Горячо обсуждал тот же вопрос с товарищами, находившимися в Лозанне я Женеве, но это мало помогало. Все они, как и я, были люди рядовые и все испытывали такие же смятение и разброд [24] . Война спутала и все мои личные планы. Я жил в те годы литературной работой — писал из-за границы корреспонденции в русские газеты и журналы. Такая работа возможна, когда находишься в большой и важной стране, вроде Германии или Англии. Но какие корреспонденции я мог бы посылать из маленькой Швейцарии?

24

См. приложение 1.

Постепенно в моей душе созревает решение: бежать из Лозанны в Лондон. Там я по крайней мере буду иметь заработок. А сверх того, Лондон — эго большая вышка, с которой легче охватить общую картину разыгрывающейся исторической драмы, легче понять ее сокровенный смысл…

Но как попасть в Англию? Немцы стоят на Марне, и сообщение между Швейцарией и Парижем прервано. Никто не может сказать ничего определенного о каких-либо других маршрутах. В Лозанне и Женеве ходят самые фантастические слухи о том, что сейчас творится во Франции, и каждый человек, с которым я заговариваю о своем намерении пробраться в Лондон, смотрит на меня, как на сумасшедшего. Но я твердо решил, что поеду. И так кик никто не может сообщить мне ничего разумного о внутреннем положении во Франции, я начинаю возлагать свои надежды на собственный здравый смысл и на элементарную логику вещей.

Я рассуждаю так: чем ближе к линии фронта, том больше должна быть нарушена нормальная жизнь страны, в том числе и нормальное функционирование транспорта. Наоборот, чем дальше от линии фронта, тем меньше должно быть расстройство нормальной жизни страны, в том числе и нормального функционирования транспорта. Отталкиваясь от этой исходной точки, я решаю избрать дли своего пути через Францию возможно более западный маршрут и после тщательного изучения географических карт и железнодорожных расписаний намечаю узловые пункты моего следования: Женева — Лион — Роанн — Мулэн — Бурж — Тур — Леман — Ренн — Сен-Мало. Мобилизовав все свои денежные ресурсы, с маленьким чемоданчиком в руках, в одно ясное августовское утро я покидаю Лозанну и, провожаемый добрыми пожеланиями друзей и товарищей трогаюсь в путь.

До Лиона все идет сравнительно гладко. Но дальше начинаются трудности. Дороги заняты перевозкой войск. Станции забиты людьми и составами. Все ранее существовавшие расписания сломаны. Нормального движения поездов нет. Прямое сообщение прекратилось. Через каждую сотню километров пересадка. Часами приходится ждать подачи паровозов. Продуктов в буфетах нет. Спать на остановках негде, ибо все помещения вокзалов и все отели и городах до отказу переполнены военными. Наш поезд то и дело останавливается среди чистого поля и подолгу ждет каких-то таинственных сигналов, прежде чем двинуться вперед. Повсюду атмосфера великого бедствия и сверхчеловеческого напряжения. В течение целой педели я медленно двигаюсь по своему маршруту. Но все-таки двигаюсь. Наконец, на седьмой день рано утром убогий провинциальный «Максим» доставляет меня в Сен-Мало. Это уже берег Ламанша. Здесь я должен сесть на пароход, который доставит меня в Саутгемптон, в Англию. Справляюсь по приезде о расписании: оказывается, только вчера ушел такой пароход и следующий очередной рейс будет лишь через два дня. Приходится застрять в атом небольшом рыбачьем городке, но делать нечего. Устраиваюсь в дешевом, потемневшем от времени отельчике, больше похожем на захудалый постоялый двор. Предвкушаю 48 часов скуки.

Но нет, судьба милостива ко мне! Хозяин отеля, старый живописный бретонец с конной грязных седых волос, оказывается изумительным рассказчиком. В молодые годы он был рыбаком, занимался контрабандой, и в памяти его застряли сотни самых удивительных историй о море, о контрабандистах, о пиратах, ибо в более отдаленные времена Сен-Мало был знаменитым разбойничьим гнездом. Трудно сказать, что в рассказах старого бретонца правда, что ложь, что игра воображения, но все так интересно, так увлекательно, что его можно слушать часами не уставая. И я слушаю.

Есть еще одна причина, почему мне здесь не скучно. Уже через полчаса после моего приезда живописный хозяин вдруг спросил:

— А могилу Шатобриана вы видели?

— Шатобриана? — с недоумением переспросил я.

— Да, да, Шатобриана! — откликнулся старик… Непременно сходите на его могилу!

Имя Шатобриана, одного из классиков французской литературы, известно мне с детства.

И вот теперь оказывается, что я нахожусь в городе, где он похоронен! Впрочем, нет, я выразился не совсем точно: Шатобриан похоронен не в городе, а в море.

Высокий угрюмый утес вырвался далеко в океан. Вокруг него всегда свистят ветры и пенятся бешеные волны. Точно дикие чудовища, они прыгают вверх, лижут его голые отвесы и, не доплеснув до вершины, в бессильной ярости падают вниз. С берегом утёс связан длинной и узкой каменной грядой. Во время прилива эта гряда уходит под воду, тогда высокий угрюмый утес превращается в крохотный скалистый островок. Как одинокий часовой, он сторожит вход в гавань Сен-Мало.

На самой вершине утеса похоронен Шатобриан. Его останки скрыты в каменной груди скалы. А снаружи над ними возвышается железная решетка, обглоданная временем и непогодой, да высокий черный крест, на котором можно прочитать:

Франсуа Рене Шатобриан

Родился 4 сентября 1768 г. Умер 4 июля 1848 г.

Я подолгу сижу на могиле Шатобриана, прислушиваюсь к шуму набегающих воли, слежу за кораблями, постепенно скрывающимися за горизонтом, и думаю:

— Какая романтическая могила! …Как великолепен, как могуч океан! Никогда не устанешь его слушать…

К концу второго дня с английского берега приходит, наконец, столь нетерпеливо ожидаемый мной пароход. Ночью вместе с другими пассажирами погружаюсь на него. На этот раз, однако, я умнее и во избежание каких-либо осложнений в Саутгемптоне покупаю себе билет второго класса. Никаких виз, к счастью, еще не требуется. Перед 1914 г. их вообще не существовало. В то время в Западной Европе при переезде границ не нужно было предъявлять даже никаких документов. Институт виз родился во время первой мировой войны и укрепился уже после нее. Итак, самое трудное позади. Я на борту английского корабля. И хотя среди пассажиров идут тревожные толки о минах, о подводных лодках, о быстроходных германских крейсерах, нападающих на мирные торговые суда, я только усмехаюсь и, как бывало в гимназические годы, беспечно говорю себе: — Кривая вывезет!

В глухую полночь пароход отдает концы. Ложусь спать и даже раздеваюсь. Под мерную качку судна быстро проваливаюсь в небытие…

К полудню следующего дня мы уже в Саутгемптоне. Все обошлось благополучно: не было ни мин, ни подводных лодок, ни крейсеров. По узкому трапу быстро сбегаю на берег и, пройдя почти без задержки через таможню, сажусь в стоящий у перрона поезд. Наконец-то я снова в Англии! Таков был мой приезд в Лондон в 1914 г.

* * *

Сколько лет прошло с тех пор, как я впервые ступил на английскую землю?.. Прошло всего лишь два десятилетия, но какие два десятилетия! В них уложилось столько мировых событий, столько великих исторических перемен, сколько в другую, более «органическую» эпоху хватило бы на два столетия. Гигантская четырехлетняя война. Грандиозная революция в России. Рождение Советского государства. Глубокие экономические и политические изменения в Европе и на других континентах. И в связи со всем этим какие изумительные превращения в судьбах отдельных людей! Зачем далеко ходить за примером?

Два дня тому назад я вновь приехал в Лондон, но уже не в качестве политического эмигранта, преследуемого царизмом, а в качестве полномочного посла Союза Советских Социалистических Республик!

Был серо-туманный осенний день, когда я пересекал пролив Па-де-Кале, направляясь в Лондон, к месту моего нового назначения. Я точно запомнил эту дату: четверг, 27 октября 1932 года.

Моя жена всегда переносила море очень плохо. С самого начала мы приняли необходимые меры. Красноносый обветренный матрос принес шезлонг и теплое одеяло, мы выбрали наилучшую позицию по ветру и по ходу судна, и жена устроилась на палубе, приготовившись к борьбе с морской болезнью.

Французский берег с его башнями и шпилями постепенно пропадал в тумане. Впереди начинал маячить британский берег.

Я прошелся по палубе, остановился у мачты и задумался: как странно моя жизнь связана с Англией!.. Десятилетним мальчиком в Петербурге я в первый раз в жизни по-детски влюбился в девятилетнюю англичанку Алю, с которой играл во дворе. В 14 лет я поклонялся Байрону. В 17 лет я прочитал работу Веббов «История рабочего движения в Англии», которая имела громадное значение для определения моего дальнейшего жизненного пути. В годы эмиграции я провел в Лондоне пять лет, обогативших меня знаниями и опытом и давших представление об английской жизни и английском характере. В советские времена я проработал два года (1925-1927) в Англии советником посольства. И вот теперь я еду вновь в Англию для того, чтобы занять там пост посла…