Воспоминания. Том 1

18 января командующим войсками Московского военного округа назначен был генерал-лейтенант С. К. Гершельман, очень честный, скромный, отлично знающий военное дело и глубоко ему преданный человек; недостатками его были упрямство и сухость.

21 января по городу было расклеено объявление генерал-губернатора о разрешении беспрепятственного движения по улицам в течение всей ночи, ресторанам разрешено было продлить торговлю до 1 часа ночи. В этот же день Дубасов выехал по делам службы в Петербург, где пробыл до 30 января. На вокзал из предосторожности я его отвез в своем экипаже и несколько кружным путем, так как сведения о готовящихся на него покушениях все еще не прекратились.

В это время у меня в районе губернии произошел весьма прискорбный случай. В Богородском уезде имелась фабрика Четверикова, рабочие которой были все время настроены весьма оппозиционно, и что особенно было странно, такое оппозиционное настроение среди рабочих поддерживалось отчасти и самим владельцем фабрики С. И. Четвериковым, и, главным образом, его сыном. Поэтому постоянно приходилось иметь наблюдение за этим обширным районом. Как-то в эти дни, в 20-х числах января, приехал на фабрику фабричный инспектор и, узнав, что С. И. Четвериков только что отъехал, просил пристава послать кого-нибудь просить его вернуться. Тот послал конного стражника — казака. Казак догнал его. С. И. Четвериков повернул сани и поехал к фабрике. В это время, ни с того ни с сего, казак два раза ударил его нагайкой по спине. Как он объяснил потом при допросе, он это сделал не отдавая себе отчета, будучи сильно возбужден против оппозиционно настроенной семьи Четвериковых. Тотчас мне было об этом доложено по телефону. Приказав стражника арестовать, я послал чиновника особых поручений произвести дознание, а сам поехал на квартиру С. И. Четверикова, чтобы лично выразить ему чувство сожаления и извиниться за моего озверевшего стражника. Мне ужасно было неприятно и неловко перед всей семьей Четверикова, который при этом отнесся очень снисходительно к случившемуся с ним, умоляя меня не взыскивать со стражника. Вследствие этого я не предал его суду, а после соответственного взыскания перевел в другой уезд.

В заседании городской думы этот инцидент был оглашен, но благодаря принятым уже мною мерам дума ограничилась выражением соболезнования С. И. Четверикову как пострадавшему общественному деятелю.

7 февраля был уволен от службы помощник градоначальника генерал-майор Руднев и покинул Москву. Это был очень достойный, образованный человек, много вынесший на своих плечах, благороднейший, хотя и не без некоторых слабостей. Москва его провожала с чувством искреннего сожаления. Он оставил в сердцах всех знавших его чувство глубокого уважения.

Февраль месяц был полон инцидентов и волнений в земстве. Как я уже упоминал ранее, среди земских служащих царило весьма революционное настроение, под влиянием которого к концу минувшего года работа в земстве почти остановилась, ее заменила политика. Это не могло не отразиться в больницах — на больных, в школах — на учении. Приходилось прибегать к крайним мерам — к аресту и увольнению служащих. Борьба была очень затруднительна, так как многие председатели управ сами занимались больше политикой, чем делом, и конечно, не только не останавливали служащих, а наоборот поощряли их политиканство.

Это особенно отражалось на работе губернского земства, председателем управы коего состоял Ф. А. Головин, всецело ушедший в политику. Не могу сказать, чтобы мне было с ним очень трудно; нет, Ф. А. Головин был всегда очень корректен и благороден, и с ним всегда можно было сговориться. Но служащих губернского земства он невольно распустил, так как не считал себя вправе вмешиваться в их политические взгляды, проявляемые ими не только на словах, но и на деле, он этим самым поощрял их в политиканстве в ущерб делам. Благодаря этому учреждения губернского земства, главным образом больницы, раскиданные по всем уездам, представляли собой очаги революционной пропаганды, где врачи и другие служащие за спиной своего председателя вели преступную пропаганду. В уездных земствах эта революционная пропаганда была менее заметна, примеру Московской губернии всецело следовали в то время только три уездные управы — Рузская с А. М. Цыбульским, Звенигородская с В. Ф. Кокошкиным и Дмитровская с Поливановым во главе.

Стоявший во главе Московской уездной земской управы Н. Ф. Рихтер держался очень твердой линии, предъявляя служащим неукоснительные требования, сводившиеся к одному — чтобы врачи занимались своим, непосредственным делом, а не политикой, не оставляли бы без попечения больных, не распускали бы низший персонал в ущерб уходу за больными и т. д.; учителя обучали бы грамоте, не примешивая политики.

Это не очень нравилось врачам, которые находили требования Рихтера невыносимыми. Они его упрекали еще в том, что он не протестует и недостаточно защищает увольняемых и арестуемых администрацией врачей и других служащих земства. Врачи угрожали, что покинут службу, но Рихтер твердо стоял на своем; тогда врачи исполнили свою угрозу, и 6 февраля целый ряд врачей Московского уезда подали прошения об увольнении. Но и это не смутило Рихтера, он принял прошения и, не уговаривая их остаться, стал приискивать других врачей на их место. Врачи, видя твердость Рихтера и в душе желая остаться на службе, придумали себе такой выход: если Рихтер согласится добиться обеспечения права "несправедливо" уволенного их товарища Смирнова и других и если он согласится заместить уволенных их товарищей не постоянными, а временно приглашенными лицами, то они согласны остаться. Но Рихтер не пошел на эту удочку и ответил: "Это что же, замаскированная поддержка Смирнова? Нет, я на это не пойду".

В конце концов большая часть врачей ушла, надеясь, что никто не пойдет на их места, но случилось обратное — заместители появились. Это смутило ушедших врачей, и они снова стали колебаться. Гласные приняли в них участие и обратились к Рихтеру, вызывая его на компромисс. В результате Н. Ф. Рихтер согласился написать письмо гласным относительно врачей в смягчающей форме и с согласием принять обратно на службу двух уволенных врачей. Это письмо удовлетворило как гласных, так и врачей, которые и просили вернуть их отставки — инцидент оказался исчерпанным.

18 февраля открылось чрезвычайное Московское земское собрание взамен очередного. По закону очередное должно было быть созвано не позднее 1 февраля, между тем губернская земская управа, благодаря тому что ее служащие занимались больше политикой, чем своим делом, не успела, конечно, подготовить доклады в срока, и управе пришлось просить о разрешении собрания после 1 февраля.

Министр внутренних дел разрешил собрание на 18 февраля, но не очередное, а чрезвычайное, на котором по закону могли рассматриваться только те вопросы, которые разрешит губернатор. Вот это и дало повод председателю управы Ф. А. Головину по открытии собрания сказать пространную речь, обвиняя министерство и меня в желании стеснить земство, чтобы "свободное слово земского собрания не было бы свободным". Кончил же свою речь Головин следующими словами: "Я затрудняюсь подыскать должное парламентской выражение, чтобы заклеймить нынешний поступок правительства". (Последние слова относились к тому, что мною не были допущено к рассмотрению собрания два тенденциозно составленных доклада: "О правовом положении служащих" и "Об участии земских гласных в съезде городских и земских представителей".)

На следующий день Головин опять посвятил целую речь на тему об отношении администрации к служащим, говоря, что вмешательство администрации несет чрезвычайно печальные последствия, что наносится непосредственный ущерб, часто материальный, земском делу, когда арестовывают и увольняют ответственных служащих, занимающих хозяйственные и специальные должности. Поэтому Головин от имени управы внес предложение:

1. Признавая, что увольнение земских служащих по требования администрации, не основанное на решении суда, противоречит смыслу манифеста 17 октября и наносит существенный ущерб земскому делу, и принимая во внимание, что такие требования администрации являются следствием применения закона об усиленной и чрезвычайной охранах, губернское земское собрание заявляет о необходимости отмены исключительных положений.

2. Уполномочить управу в случае увольнения служащих не по самостоятельному решению управы выдавать уволенным единовременное пособие в размере трехмесячного оклада.

В ответ на это гласный А. И. Гучков задал Головину вопрос: "Не были ли эти уволенные служащие прикосновенны к революционному движению, и принимала ли управа меры для предотвращения этой прикосновенности служащих к движению?"

На это Ф. А. Головин заявил, что иметь надзор за убеждениями, служащих управе не к лицу. Это не удовлетворило А. И. Гучкова, и он, продолжая говорить, что страна находится в конце первого периода вспышки революционного движения и в первой его стадии и что центральные органы губернского земства и целый ряд других учреждений примкнули к этому движению, пояснил, какая цель была у этого движения, и потому предложил другую резолюцию:

"Безусловно осуждая политические забастовки, мы считаем недопустимым участие в них земских учреждений и отдельных служащих и просим управу принять меры к пресечению и предупреждению этих забастовок в земских учреждениях". При этом он еще добавил, что "конечно, управа будет в двойственном положении, так как большинство открыто отстаивало забастовочное движение", а относительно вмешательства администрации сказал, что "ни одно правительство нигде не могло бы примириться с создавшимся положением, и вполне понятно, что оно принимает исключительные меры".