Воспоминания. Том 1

В эту мою поездку, доехав по железной дороге до Люберец, я на лошадях проехал до г. Бронницы, останавливаясь попутно в волостных правлениях, в коих к этому времени собирались сельские должностные лица селений, находившихся в трехверстном оттуда расстоянии. Пока я вел беседы с крестьянами и выслушивал их нужды, непременный член губернского присутствия производил ревизию волостного правления, по окончании которой тут же докладывал мне о результатах, на основании коих я давал соответствующие указания. Попутно я осматривал и больницы и школы. В Бронницах по осмотре всех местных учреждений я обедал у предводителя дворянства А. А. Пушкина и, переночевав, рано утром выехал дальше, направляясь в Коломенский уезд и заезжая по дороге в волостные правления, школы, больницы. Пришлось проехать и через историческое место — погост Спасо-Заворово, где Дмитрий Донской получил благословение на Куликовскую битву от преподобного Сергия Радонежского. На этом месте был монастырь, в то время уже упраздненный, от него уцелел только деревянный забитый храм.

Везде, где я останавливался, собирались толпы крестьян, с которыми приходилось беседовать, давать ответы на волновавшие их вопросы, разъяснения. Благодаря этому я прибыл в Коломенский уезд с большим опозданием. По дороге я заехал к старику М. П. Щепкину, весьма почтенному земскому деятелю, сыновья которого — старший был председателем Коломенской земской управы, очень работящий, деловой и умный, с ним было очень приятно иметь, дело; другой исполнял в то время при мне обязанности чиновника особых поручений, был очень умен и приятен во всех отношениях. К Щепкиным прибыл и коломенский уездный предводитель дворянства Д. А. Бутурлин. Этот последний принадлежал к левому крылу дворян, прошел в уездные предводители не за свои таланты, которых у него не было, а исключительно благодаря тому, что настроение дворян Коломенского уезда было оппозиционное и Д. А. Бутурлин им казался самым подходящим кандидатом, как довольно безличный и примыкавший к левым.

От Щепкиных я направил свой путь на Озеры, крупное село на берегу Оки, заезжая по пути в волостные правления. Но так как меня повсюду задерживали и я не уезжал ниоткуда, не дав населению на все вопросы исчерпывающих ответов, то везде приходилось заставлять себя ждать, что было всегда неприятно. В этот день моя разговоры особенно везде затянулись, и в Верховлянское волостное правление я прибыл вместо 6 часов вечера в 11 часов, так что меня уже перестали ждать, и я застал только старшину и старост. В следующем селе — Бояркине — я был в 1 час ночи, а в Горах — в 3 часа утра. Тут меня уже совсем не ждали; я посетил больницу и волостное правление. В Озеры я приехал в 4 часа утра и ночевал в высланном для меня вагоне на станции железной дороги.

Озеры большое село, чисто фабричное, с двумя крупными фабриками: Щербакова и Моргуновых. Расположено оно на берегу Оки, местность очень красива. Уже в 7 часов утра ко мне явились депутаты от рабочих фабрики Т-ва Моргуновых, которая в то время не работала, будучи закрыта со времени забастовки самим товариществом, правление которого было не меньше в этом виновато, чем и сами рабочие. Рабочие набросали мне яркую картину постигшего их от закрытия фабрики бедствия и просили моего содействия. Я обещал переговорить с правлением и обсудить положение дела и сообщить им о результатах. Переговорив с ними, я отправился на фабрику Щербакова, осмотрев по дороге вновь сооруженный на средства В. М. Моргунова понтонный мост через Оку, соединяющий Московскую губернию с Рязанской. Это грандиозное сооружение было выстроено за какие-нибудь полгода и заменило собой жалкое деревянное суденышко-паром, на котором до открытия моста совершалась переправа. Нечего и говорить о том громадном значении, которое этот мост приобрел и для всего населения, и для промышленности. Кроме того, тут же Моргуновым была выстроена и оборудована спасательная станция. На фабрике Щербакова рабочие находились в хороших условиях и ни с какими ходатайствами ко мне не обращались. Фабрика была очень хорошо оборудована, школа и больница не оставляли желать лучшего. Но что всего замечательнее — это была пожарная дружина. Пожарный обоз дружины по своему оборудованию и по роскоши занимал первое место в России. В нем сосредоточены были все последние усовершенствования по пожарному делу, роскошь и красота были доведены до того, что все бочки были полированного дуба, лошади, одна лучше другой, все одной масти.

Сначала я осмотрел все помещение обоза и пожарной добровольной команды, затем был дан сигнал, и не прошло и пяти минут, как пожарный обоз был готов к выезду, и по второму сигналу холеные, красивые, сильные лошади, как одна мастью, в отличных надежных запряжках, несли в карьер бочки, линейки, паровую машину и прочие приспособления для тушения пожара. Предположено было, что загорелся четырехэтажный корпус фабрики. Надо было видеть, как моментально воздвигнуты были лестницы, по которым на крышу стали стремительно взбираться люди в блестящих касках, таща длиннейшие рукава. В стороне заработала паровая машина и с помощью быстро размотанных рукавов стала обдавать мнимо горевшее здание обильной водой. Все это делалось среди полной тишины, по сигналам, исходившим от брандмейстера Михаила Федоровича Щербакова — он же и владелец фабрики. Будучи хорошо знаком с работой пожарных команд Москвы и Петербурга, я никак не ожидал встретить такую отважную работу и в добровольной дружине из фабричных рабочих.

По осмотре фабрики я произвел смотр полусотне 34-го Донского казачьего полка и, простившись со всеми и поблагодарив их, выехал по железной дороге на станцию Голутвин для осмотра Коломенского машиностроительного завода. Завод в это время работал полным ходом и производил огромное впечатление. Переходя из одного отделения мастерских в другое, можно было видеть, как постепенно из стали и железа делались части паровозов, а затем из этих частей возникал и паровоз. Осмотрев завод, я на лошадях проехал г. Коломну, в собор, а оттуда в городскую управу. Городским головой был Посохин, имевший большую слабость к крепким напиткам, что не могло не отражаться и на делах городского управления. Этот Посохин при посещении Коломны Государем императором, поднося его величеству по коломенским традициям вместо хлеба-соли пастилу местного приготовления, вместо приготовленной речи, которую от смущения он забыл, сказал: "Ваше императорское величество, — помолчав немного, опять: Ваше императорское величество, — и опять помолчав: Я городской голова… а вот и пастила…" Государь улыбнулся и взял пастилу из рук совсем растерявшегося Посохина.

После городской управы я посетил земскую управу, мужскую гимназию, уездные присутственные места и в ночь выехал по железной дороге в Москву.

18 июня в Севастополе был убит адмирал Чухнин в тот момент, как собирался сесть в катер. Это была очень большая потеря для флота. Чухнин был выдающийся моряк и честнейший человек.

3 июля в Нижнем саду в Петергофе в 10 часов вечера на глазах многочисленной публики был убит генерал-майор Козлов. Убийца, социал-революционер, объяснил, что принял его за Трепова. На последнего это произвело очень тяжелое впечатление.

1 июля Московское столичное попечительство о народной трезвости праздновало пятилетие со дня своего основания. По сему поводу я как председатель обратился к членам комитета со следующими словами: "Сегодня — день первого пятилетия существования Московского столичного попечительства о народной трезвости. Я счастлив, мои дорогие сотрудники, что все еще состою в ваших рядах, и, поздравляя вас с пятилетием существования всем нам родного дела, особенно приветствую тех, кто служит с первого дня его существования. Тот факт, что созданное нашими общими трудами дело просуществовало пять лет и за эти истекшие годы не умалилось, а беспрерывно росло, дает нам отраду думать, что мы не напрасно трудились, и дело, которому мы отдавали силы и время, оказалось делом небесполезным и для нашей Родины. Пусть же это сознание даст каждому из нас силы и впредь бодро и честно нести свои обязанности при служении делу Попечительства. Сложные обязанности по исполнению должности московского губернатора не дают мне теперь возможности по-прежнему работать среди вас; но расстаться с вами мне было бы больно, потому что короткая по времени работа над делом Попечительства — это мой лучший отдых в настоящее время, в ней все до мелочей мне знакомо, все создавалось и росло на моих глазах. Но если я сохраняю возможность не прерывать с вами, то этим я обязан тому обстоятельству, что все вы так же усердно, так же добросовестно продолжаете работать, как и в те дни, когда я имел возможность постоянно входить в близкое общение со всеми вами на почве интересов нашего общего дела. Примите же все вы, мои дорогие сотрудники, благодарность Попечительства за ваши труды, и да растет и процветает дело Попечительства на благо нашей дорогой Родины".

В начале июля месяца было закончено устройство храма-усыпальницы, сооруженного по мысли великой княгини Елизаветы Федоровны и на ее средства как место вечного упокоения останков убиенного великого князя Сергея Александровича… Сооружен он был в нижнем покое Чудова монастыря, представлявшем две палаты под храмом святителя Алексия, который сохранился доныне в том самом виде, в каком он был при его создании в 1680-86 гг. Храм-усыпальница устроен был по предположениям художника П. В. Жуковского, сына известного поэта, строителем был академик Р. И. Клейн.

Когда приступили к работам, обе палаты имели вид сараев с земляными насыпными полами, кирпичными избитыми стенами и таковыми же сводами; в них хранились дрова, доски и т. п. предметы, и в какой-нибудь год с небольшим этот сарай превратился в роскошный художественный храм благодаря неусыпным заботам великой княгини, вложившей в это сооружение всю свою беззаветную чудную светлую душу.

Усыпальница занимала помещение, состоящее из центрального — с низко начинающимся сводом, посередине достигающим, однако, довольно значительной высоты. К этому центральному помещению примыкала слева от входа большая полукруглая ниша, заложенная золотой мозаикой, ниша, в которой помещалось мраморное белое надгробие — саркофаг.

Алтарь помещался в узкой и длинной нише, заканчивающейся абсидой. Алтарная ниша была вполне закрыта мраморным иконостасом, не достигавшим свода. Затем, направо от входа — дверь, ведшая в Николаевский дворец, и еще правее окно, проделанное в толще стены; оно одно освещало всю церковь несильным, но достаточным светом. Вся нижняя часть стены (ниша-саркофаг) обложена была мозаичной панелью с архаическими украшениями, изображающей драпировку со складками.

Мраморный иконостас сплошь был покрыт иконами. Иконы были многофигурны и составляли для глаз нечто такое красочное, которое в сопоставлении с холодным по тону мрамором еще сильнее привлекало глаз и удовлетворяло создавшееся религиозное настроение, сосредоточивая благочестивое внимание молящихся. Посередине иконостаса — Царские врата были из темной бронзы, низкие и имели вид крещатой решетки. Местные иконы Спасителя и Божьей Матери были оправлены в мраморные рамы. Над Царскими вратами помещены были обе части "Евхаристии", исполненные по московским письмам XVII в.