Воспоминания
Шрифт:
Из Сан-Франциско я проехал через весь континент в Монреаль и выступил там с концертом. Затем вернулся в Нью-Йорк и стал готовить новую партию — партию Лионеля в опере Флотова «Марта». Премьера должна была состояться в «Метрополитен» 14 декабря 1923 года. Вместе со мной в опере должны были петь Франчес Альда и Джузеппе де Лука.
«Марта» — наивная, старомодная, несколько ироническая, но мелодичная опера. Время от времени она почему-то сходит со сцены, но затем снова появляется и изумляет всех своим очарованием. Спустя тридцать лет после первого представления в Вене в 1847 году оперу уже совсем забыли, когда Аделина Патти, спев заглавную партию, вновь открыла ее публике. Это было примерно в 1880 году. Затем опера снова была забыта, и вторично ее возродили Карузо и Гатти- Казацца. Карузо совершенно
Написал «Марту» немецкий композитор, либретто оперы — французское, события в ней происходят в Англии времен королевы Анны (подзаголовок оперы — «Ричмондская ярмарка»), а поется она по традиции на итальянском языке. В опере очень много всяких глупостей, но тем не менее она все же нравится. Марта — в действительности леди Рарриет, придворная дама королевы Анны, — забавы ради переодевается служанкой и нанимается на службу к Лионелю, земледельцу из Суррея, которого она встречает на Ричмондской ярмарке. Лионель влюбляется в нее, но препятствий для их любви очень много. Трагедия, казалось, неминуема, но неожиданно и очень кстати выясняется, что Лионель — наследник графа Дерби, и все кончается очень благополучно.
Характерная деталь этой оперы — парафраз на мелодию Томаса Мура «Ты одна, девственная роза». Лирическому тенору, как это верно понял Карузо, большое удовольствие доставляет исполнение партии Лионеля. В моем репертуаре она оставалась с тех пор почти всегда. А большая ария тенора «Мне явилась» еще раньше входила в мой концертный репертуар. Когда я пел ее на премьере в «Метрополитен», маэстро Дженнаро Папи, который дирижировал оперой, был вынужден нарушить правила и отступить перед ураганом аплодисментов, настойчиво требовавших бис. Критики благоприятно отозвались о спектакле. «Никто, кроме Карузо,— писал один из них,— не пел эту арию с таким успехом».
В тот сезон была повторена опера «Андре Шенье», в которой я пел с Розой Понселле и Титта Руффо. Партию Флевиля пел новый исполнитель — американ- ский баритон Лоуренс Тибетт. 9 января 1924 года состоялось торжественное представление оперы «Любовь трех королей». На спектакле присутствовал автор оперы композитор Нтало Монтемецци. В опере выступали Лукреция Бори, Дидур и я. После спектакля состоялась торжественная церемония, во время которой композитору преподнесли лавровый венок из чеканного серебра.
Позднее — но все еще в январе — я пел с Элизабет Ретберг, Дидуром и Анджело Рада в новой итальянской опере «Компаньяччи» Примо Риччителли. Она ставилась в Нью-Йорке впервые. Опера эта получила первую премию, установленную в 1921 году итальяпским министерством просвещения. Впервые она была поставлена 10 апреля 1923 года в театре «Костанци» в Риме и имела большой успех. И хотя опера эта новая, нельзя сказать, что музыка ее была современной. Риччителли — ученик Масканьи, и опера его отличается мелодичностью, разнообразием музыкальных тем, часто перекликающихся с музыкой Масканьи и Пуччини. Мне такая музыка не могла не нравиться. К тому же я всегда считал, что настоящие современные оперы почти невозможно петь.
«Компаньяччи» шла в «Метрополитен» в один вечер с другой небольшой современной оперой — «Хабанерой», после невероятных кровопролитий которой публика приняла ее, конечно, с удовольствием. Действие оперы происходит во Флоренции во времена Савонароды. Казалось бы, обстановка там должна быть мрачной и тяжелой. Но сюжет оперы, напротив, очень комический; вокруг известного «испытания огнем» разыгрываются всякие смешные сценки, дело не обхо- дится, конечно, без любовных интриг, и все кончается очень счастливо.
В партии Вальдо не было ничего, кроме единственной сольной лирической арии и дуэта, который я пел с Элизабет Ретберг. Но критики, должно быть, потому что на этот раз нельзя было кольнуть меня каким-либо сравнением с Жаном Решке,— восторгались безмерно, «интереснее всего то, — писали они,— что в Джильи неожиданно раскрылся талант комика!»
В начале марта 1924 года я совершил небольшое концертное турне по городам Центральной и Восточной Америки: Буффало, Итак, Кливленд и т.
д. Вернувшись в конце месяца в Нью-Йорк, я спел наконец теноровую партию в одноактной опере Пуччини «Джанни Скикки» — ту самую, которая послужила причиной невероятного переполоха, когда я отказался петь ее для первого выхода в Буэнос-Айресе. Дело не в том, что в Нью-Йорке мое отношение к этой партии изменилось, просто я решил, что лучше спеть ее, чем противиться желаниям Гатти-Казацца.ГЛАВА XXXII
В Европе, если не считать Испанию и Италию, меня знали до сих пор лишь по имени, а голос мой звучал там только с граммофонных дисков. Макс фон Шиллингс [37] , генеральный директор Берлинской оперы, послушав меня в начале 1924 года в «Метрополитен», уговорил приехать летом в Берлин. Я знал, что берлинская публика очень любит оперу и известна своим строгим и критическим музыкальным вкусом, поэтому был рад встрече с ней и расценивал это как очередное новое испытание.
37
Макс фон Шиллингс (1868-1933) — австр. композитор. Его опера «Монна Лиза» шла в Ленинградском Малом оперном театре в 1926 г.
Билеты на все спектакли во время моих шестнадцатидневных гастролей в «Штаатсопер» на Унтер ден Линден были раскуплены еще задолго до моего приезда, и понадобилось вмешательство полиции, чтобы публика не разнесла кассу. Начались мои гастроли в Берлине с оперы «Богема», в которой партию Мими исполняла русская певица Зинаида Юрьевская. Меня заранее предупредили, что в германии существует строгое правило — никогда не прерывать музыку и аплодировать только в конце акта. Поэтому я был буквально ошеломлен взрывом аплодисментов после пер вой же арии — «Холодная ручонка». Мне говорили потом, что это совершенно беспрецедентный случай в истории берлинской оперы.
«Тоску», в которой я пел с Маддаленой Сальватини, публика встретила несколько иначе. Первые два акта все сидели довольно спокойно. Не было никаких аплодисментов и после первой сцены. Но в III акте, особенно после арии «Сияли звезды», зал неистово потребовал бис. А потом, когда занавес опустился в последний раз, зал аплодировал еще минут двадцать. Это была «настоящая буря по мощи и продолжительности, — писала «Фоссише Цайтунг», — которая превзошла даже то, что выпало когда-то на долю Баттистини». В «Риголетто» мне пришлось дважды бисировать арию «Сердце красавицы». И каждый раз я пел ее по-новому, иначе говоря, в тот вечер я исполнил ее в трех вариантах. Критики заявили, что это была смелость, равной которой еще никогда не было в истории берлинской оперы.
Из-за моего концерта в Филармонии произошла невероятная путаница. Кто-то сфабриковал множество фальшивых билетов, и в зал прорвалась целая толпа лишних зрителей, запрудивших все проходы. Публика, у которой были настоящие билеты, не могла занять свои места и шумно выражала свое возмущение. Наконец подоспела полиция, и мне пришлось ждать минут пятнадцать, пока в зале водворяли порядок. Все это совершенно не походило на мое представление о сдержанной и холодной берлинской публике.
Телеграммы с приглашениями посыпались на меня изо всех городов центральной Европы — из Лейпцига, Праги, Будапешта, Монако, — но я всем отвечал отказом. Я сделал только одно исключение — для Копенгагена, где выступил с концертом. Мне не терпелось вернуться в Реканати. Меня ожидало там другое, более приятное занятие, о котором я мечтал уже давно. Я собирался наконец заняться строительством своего дома. Моя квартира на 57-й стрит вполне устраивала меня, но я прекрасно понимал, что настоящий дом, мой домашний очаг — в Реканати. Поэтому я выбрал подходящее место и решил устроить себе там приют и место уединения. Примерно на половине пути от Реканати к морю высится небольшой холм, который у нас в округе называют Кастеллетто. Вот там-то я и решил построить свой дом. С холма открывается великолепный вид на Адриатическое море и на раскинувшуюся вдали долину. Все лето мы с Катерво — он жил в Реканати — занимались планами строительства. Он же взял на себя заботу о строительстве во время моего отсутствия.