Воспоминания
Шрифт:
Я так привык много работать, что мне просто трудно было оставаться без дела во время каникул. Летом 1927 года, например, я дал в Италии шестнадцать благотворительных спектаклей. В Риме вместе с другими учениками академии Санта Чечилия я принял участие в концерте по случаю пятидесятилетия академии. На концерте присутствовали дочь короля, принцесса Мафальда, и ее муж, принц Ассизский. Потом я устроил импровизированный концерт на площади Колонна, ночью, при луне. Слушать меня собралось пятьдесят тысяч человек. Концерт начался в полночь и кончился в два часа ночи. Потом я пел в большом концерте в «Аугустео», где дирижировал сам Масканьи, а я исполнял его «Матросские сторнеллы».
В Реканати я устроил шесть
Паоло Джильи — это рыбак родом из Реканати, который в XVII веке вместе со ста шестью своими товарищами погрузился на небольшое суденышко и отправился сражаться с турками. Через несколько лет он вернулся на родину лишь с немногими оставшимися в живых товарищами и с тех пор стал легендарной фигурой в истории Реканати. Нет, разумеется, никаких документов, подтверждающих, что рыбак этот был моим предком, но мне хочется думать, что, может быть, это и так.
Большое событие этого лета — завершение строительства моего дома в Реканати. Можно было уже переселиться и жить в нем. По правде говоря, я был даже немного напуган тем, что получилось из моих планов. В мое отсутствие Катерво с архитектором несколько увлеклись. В доме было шестьдесят жилых комнат, двадцать три ванных комнаты, бассейн, римская баня и водопровод. В кухне стоял холодильник таких размеров, что в нем можно было хранить годовой запас продуктов на двадцать человек. Я удивился — неужели все это так необходимо?
И все же мне доставляло бесконечное удовольствие чувствовать себя владельцем всех этих земель, полей, лугов, виноградников. Как мне хотелось, чтобы отец мой был жив и мог увидеть все это. Мои владения в то время (впоследствии они еще увеличились) составляли около трех с половиной тысяч гектаров земли и семь больших сельскохозяйственных ферм, связанных между собой восьмьюдесятью километрами специально построенных дорог. С этого года у меня была уже своя свинина, свои куры, фрукты, зелень, пшено, разные домашние продукты, вина различных сортов и, конечно, — нужно ли говорить — знаменитое вердиккьо.
Я купил матушке славный домик на площади Леопарди, и думаю, ей это было приятно. Но она была просто напугана размерами моей резиденции.
— Как ты заплатишь за все это, сын мой? — в испуге спрашивала она. — Откуда ты возьмешь столько денег?
Я помню, мы сидели с ней тогда наверху, в небольшом бельведере, из которого в ясные дни видно было Адриатическое море и даже противоположный берег Далмации.
— Не волнуйся, матушка. Каждый кирпич этого дома, каждый кусочек земли, которую ты видишь тут, оплачен какой-нибудь музыкальной нотой, которую я когда-то и где-то спел.
Мое обратное путешествие в Нью-Йорк в сентябре этого же года было особенно приятным, потому что на борту корабля вместе со мной ехал великий сицилийский комик Анджело Муско со своей труппой. Он тоже направлялся на гастроли в Америку. где-то на середине пути на нас в океане обрушился невероятной силы шторм, и тогда всех очень развеселил один из моих попугаев; он сам, исключительно по собственной инициативе, закричал вдруг:
— Не бойтесь! Не бойтесь!
Я рад был, что программа моих осенних гастролей снова приведет меня в Детройт, и я смогу принести детройтской публике повинную за прошлогодний отказ петь для нее. Я пел также в Анн Арбор и в Питсбурге, затем пересек канадскую границу и отправился
в Виннипег и Монреаль.В рождество я снова организовал праздник для сирот полицейских и пожарных. Учитывая, что в прошлый раз мои маленькие гости разошлись по домам только в полночь, и чувствуя, что годы мои уже дают себя знать и я не смогу так же долго веселиться, как они, я устроил этот праздник на пароходе «Анаулиа» («Коннард-Лайн»), так, чтобы можно было в любое время откланяться и оставить гостей одних. Но в гости к нам неожиданно явился мэр Нью-Йорка Джимми Уолкер и пригласил меня играть с ним в электрический поезд. И я забыл про свое намерение пораньше исчезнуть с корабля.
С годами некогда волнующий вопрос: кто же станет преемником Карузо — постепенно затих. Карузо был Карузо. И теперь имя его берегли в сокровищнице памяти. Те же, кто пел теперь, имели свое лицо, свои особенности и достоинства. А я был Джильи. Мое имя приобрело известность и завоевало популярность благодаря моим личным достоинствам. Именно этого я и хотел всегда.
Но импресарио падки на всякие ярлыки, особенно если они помогают рекламе. И поэтому я горько усмехнулся, когда прочел однажды в одной и той же нью-йоркской газете в один и тот же день две заметки.
Одна из них гласила: «Джильи, самый великий тенор на свете, в воскресенье 19 февраля выступит с благотворительным концертом в пользу итальянской больницы»... А другая сообщала: «Мартинелли, самый великий тенор на свете, даст благотворительный концерт в пользу Общества помощи престарелым. Концерт состоится в гостинице «Уолдорф-Астория» 26 февраля».
24 февраля 1928 года мы с Лукрецией Бори и Джузеппе де Лука впервые исполнили по радио целую оперу — «Травиату». Теперь странно вспоминать, что нам казалось тогда, будто мы совершаем какой-то переворот в музыке.
16 марта я принял участие в первой постановке в «Метрополитен» «Ласточек» Пуччини. Последний раз я пел в этой опере очень давно — еще в театре «Костанци». Теперь вместе со мной пели Лукреция Бори, Эдита Флешер и Арман Токатян. И снова меня поразил тот факт, что в Европе эта опера получила лишь снисходительное одобрение, а тут, в Америке, принята невероятно восторженно (бывает, разумеется, и наоборот). Я часто ломал голову над этой разницей во вкусах, вероятно, случайной, но очевидной. В Риме критики в свое время давали понять, что о «Ласточ-ках» вообще лучше не говорить. В Нью-Норке их коллеги заявляли, что «Ласточки» гораздо привлекательнее большинства других постановок, которые идут на Бродвее, и что если бы любой из театров на Бродвее поставил такой спектакль, он годами не сходил бы с афиши.
Возможно ли, задумываюсь я сейчас, чтобы американцы так восторженно встретили «Ласточек» потому лишь, что эту оперу Пуччини написал по типу тех «музыкальных комедий» (musicals), к которым они так привыкли?
ГЛАВА XXXVII
Летом 1928 года я четыре раза переплывал Атлантический океан. У меня был контракт на гастроли в Южной Америке в июле — августе, так что не оставалось ничего другого, как провести отдых в Италии в июне и сентябре. В июне должны были собирать первый урожай на моих полях в Реканати, а в сентябре первые гроздья винограда с моих виноградников должны были превратиться в вино — его делают в наших краях по-своему: мнут виноград ногами. Я не простил бы себе, если бы пропустил какое-либо из этих событий. К тому же, в июне я обещал петь в торжественном концерте в связи с открытием памятника Кардуччи в Болонье, где должны были присутствовать король и королева Италии. Я был удивлен тем, что легко и свободно чувствую себя в обществе их величеств. Должно быть, решил я, это частое общение с «Королем города Из» вселило в меня такую уверенность и непринужденность.