Восстание в казарме

– Он не один, - едва сдерживая рыдание, сказала она.
– Многих арестовали. И каждый день берут. Как страшно...

Сизову хотелось успокоить эту женщину, хоть чем-нибудь облегчить её горе.

– Мужайтесь, Надежда Васильевна, - сказал он.
– Будем верить, что Николай Сергеевич скоро вернётся.

Она доверчиво посмотрела Сизову в глаза и спросила:

– Далеко наши?

– Недалеко. И мы готовимся к наступлению.

Надежда Васильевна снова вытерла глаза платком.

– Я бы пригласила вас домой, но боюсь, что за домом следят. Будьте осторожны!

– Нет, нет, - ответил Сизов.
– Я понимаю. Скажите, вы не слыхали такую фамилию - Грушин?

– Андрюша? Конечно.

– Где его найти?

– Он живёт в Кузнечихе, но где - точно сказать не могу. А работает он в казармах столяром. Вы его знаете?

– Нет. И его не знаю. Но постараюсь найти. Извините, Надежда Васильевна. Не отчаивайтесь и надейтесь!

Он пожал ей руку и вышел. И снова пошёл крестьянин по улице, неуклюжий в своём овчинном полушубке, робкий с виду, но сильный и решительный в стремлении к своей цели.

Нужно было искать Андрея Грушина - столяра архангелогородских казарм.

У городской тюрьмы Сизов увидел толпу женщин. Вероятно, это были жёны и матери заключённых, пришедшие сюда в надежде увидеть своих мужей и сыновей. Сизову вдруг захотелось подойти к этим женщинам и сказать им хорошие слова, ободрить их, вселить веру в будущее. Но он не мог этого сделать, и ему, мужественному человеку, стало горько и обидно за своё бессилие в эту минуту.

Он ещё долго шёл по улице, повторяя мысленно горячие ободряющие слова, которые ему нельзя было сейчас сказать вслух несчастным женщинам, толпящимся у тюрьмы.

3

Рядовой второй роты первого Архангелогородского полка Иван Лопатин стоял часовым у штаба. На душе было тоскливо. Вспомнилась родная деревня, дом, отец - сейчас он, должно быть, в лес за дровами уехал, а может быть, сидит в избе и чинит мерёжки. Мать у печки обрядню заканчивает... Заходит ли к ним Аннушка? Думает ли она о нём, о своём Ванюшке?..

Малограмотный, безропотный деревенский парень, Иван Лопатин был исправным солдатом. Он никогда не задумывался о службе. Приказывают - значит, служи. Прадеды, деды, отцы служили - значит, так нужно. Только на фронт ему ехать не хотелось.

А о фронте, который был совсем недалеко, в Архангельской губернии, в казарме поговаривали часто. Взводный, прапорщик Лебяжий, заявлял, что воевать против красных, против большевиков нужно потому, что они изменили России и действуют заодно с немцами. Зато некоторые солдаты втихомолку между собой говорили, что взводный и другие офицеры их обманывают и не следует проливать напрасно кровь, воевать против своих же, русских людей.

Лопатин боялся таких разговоров и сторонился солдат, непочтительно отзывающихся о начальстве. Конечно, ему не хотелось ехать на фронт, но он никогда не осмелился бы поделиться этой мыслью даже с кем-нибудь из солдат.

Может быть, с фронта он вернётся невредимым, приедет в свою деревню, женится на Аннушке и заживёт с ней хоть и небольшим, да своим хозяйством. Чего ему ещё нужно?

Раздумье Лопатина прервал робкий голос человека, стоящего неподалеку от крыльца штаба.

– Служивый, как бы мне братуху своего повидать?

Бородатый мужик в полушубке переминался с ноги на ногу.

– Братуху? А какой он роты?

– Бог знает, какой роты. Столяром он тут робит при казарме. Грушин по фамилии.

– Так он служит или робит?

– Да не знаю я, мил человек. Знаю, что столярит.

Лопатин мог ответить просто и грубо: "Не знаю я никаких столяров. Проходи, не мешайся у штабу, не положено тут посторонним!" Но ему стало жалко мужика. Вот так ведь и его отец, Лопатина, может приехать, чтобы повидать сына.

– Тут по штабу какой-то ходит. Вон недавно у двери косяки подравнивал. сказал Лопатин дружелюбно.
– Увижу - скажу. Может, он и есть твой братуха. Только ты, папаша, отойди подальше. Тут посторонним не положено. Пойдёт, не дай бог, полковой, попадёт мне за тебя.

Сизов послушно отошёл, сказав прежде солдату, что будет ждать у церкви.

Уже подходило время Лопатину сменяться, когда из штаба вышел человек в ватнике, поверх которого был нацеплен парусиновый фартук. В одной руке человек держал ящик с инструментами. Столяр был высок, молод и красив лицом.

Он предъявил Лопатину пропуск и весело, даже насмешливо посмотрел ему в глаза.

– Какая фамилия ваша?
– официально спросил Лопатин.

– Грамотный - так читай.

– Грушин?
– спросил солдат, рассматривая пропуск.

– Ну, Грушин.

– Вон у церкви вас брат старшой дожидается.

Столяр снова взглянул в глаза Лопатину, на этот раз недоверчиво, спрятал в карман пропуск, тряхнул ящиком так, что инструменты звякнули. И пошёл к церкви. В этот момент у штаба появилась смена, и Лопатин, довольный, что помог человеку разыскать брата, сдал пост новому часовому.

4

Разговор у церкви продолжался недолго. Сизов и Грушин обменялись условными фразами, пожали друг другу руки и договорились встретиться вечером.

– Будьте осторожнее, - предупредил Грушин тихо.
– Контрразведка свирепствует. Многих схватили.

Вечером они вновь встретились, и Грушин провёл Сизова на квартиру.

– Здесь спокойно, можете раздеться, - сказал молодой столяр, скидывая свой ватник.
– Погреемся и поговорим. Сегодня у меня будет кое-кто из наших.

Сизов вытащил из подкладки брюк пачку прокламаций и передал её Грушину. Он рассказал, как добирался до Архангельска и как его постигла неудача в попытке найти Афонина и Петровцева.

– На Николая донесли, - грустно заметил Грушин.
– Ему вообще не следовало оставаться в городе. Знали его... Он помолчал с минуту и потом продолжал:

– У нас станок уже совсем подготовлен. Скоро сами печатать будем. А ваши прокламации кстати, я их завтра же использую. Солдат надо поднимать! Уже заметно - отправлять их собираются... Как там дела фронтовые?

– Сейчас трудновато, - ответил Сизов, - но из Петрограда ждём подкрепления. На вас тоже надеемся, хотя вам тут ещё труднее.