Восстание в казарме

Ещё днём, при встрече у церкви, Грушин понравился Сизову. Было видно, что это человек решительный, умный и деятельный.

– Да, нам трудно, очень трудно, - задумчиво сказал Грушин. Он встал, и глаза его загорелись.
– Но организация жива, и мы будем бороться, товарищ Сизов. Так и передайте в политотделе. Скажите, мы ждём Красную Армию и будем ей здесь помогать. Когда вы отправитесь обратно?

– Я буду здесь столько, сколько потребуется, чтобы познакомиться со всей обстановкой. Связь должна быть налажена самая крепкая.

В окно два раза постучали.

– Это наши, - спокойно сказал Грушин, но всё-таки спрятал прокламации куда-то в печку.

– У вас с собой больше ничего такого нет?

– Всё в полном порядке, - ответил Сизов и усмехнулся: - меня зовут Егор Тихонович Леонтьев. Пашпорт есть.

Грушин тоже одобрительно улыбнулся и вышел. Вскоре он вернулся в сопровождении молодой женщины.

– Знакомься, Лида. Товарищ Сизов, с той стороны, из Красной Армии.

Девушка сбросила пальто и, подав руку Сизову, села на стул. Её миловидное лицо было разрумянено морозом.

– Какие новости, Лида?
– спросил Грушин.

– Видела сегодня своего прапорщика, - хитро улыбнулась она.
– Приглашал в субботу на бал.

– Лебяжьего?

– Пока у меня один прапорщик, - рассмеялась Лида и уже серьёзно спросила: - Идти, как ты считаешь?

Сизов заметил, как Грушин поморщился, но тут же услышал его ответ:

– Обязательно. Лебяжий часто бывает в штабе и всё время трётся среди большого начальства. Может быть, тебе и не очень приятно с ним любезничать, но...

– Мне просто противно с ним разговаривать!

– И всё-таки идти придётся. Но не будь слишком любопытной. Пусть он сам развяжет язык.

В этот вечер на квартире у Грушина Сизов познакомился ещё с двумя подпольщиками. Разговор шёл о пуске печатного станка, о связи с соломбальскими и маймаксанскими рабочими и с моряками военного порта.

На другой день, в то время, когда солдаты на плацу занимались строевой подготовкой и ружейными приёмами, по казарме ходил человек с ящиком и подправлял на окнах замазку. Когда он обошёл помещения трёх рот, в его ящике не осталось ни одной прокламации.

5

Во второй роте подали команду строиться на ужин. Рядовой Лопатин подошёл к своей койке, чтобы взять кружку и ложку. Мимоходом он заметил, что уголок подушки на койке чуть измят. Солдат встряхнул подушку и увидел под ней листок бумаги.

На листке было что-то напечатано. Лопатин начал медленно читать. И он испугался этих слов: "Солдаты войск белой армии... вас насильно мобилизовали... вас обманывают и заставляют воевать против ваших братьев, против таких же, как и вы, рабочих и крестьян... не слушайте офицеров... восставайте против палачей... переходите на сторону Красной Армии!"

– Эй ты, кислая шерсть, - услышал Лопатин голос дежурного унтера, - без ужина останешься!

Лопатин сунул листок в карман и побежал в строй.

За ужином он не мог сидеть спокойно, руки его тряслись, а перед глазами плыли печатные буквы: "Не слушайте офицеров... восставайте..." Почему подложили эту бумагу ему? Может быть, его хотели подвести? Или начальство его испытывает?

Он вернулся в казарму, терзаемый страшными мыслями. Вначале он хотел выбросить найденный листок, потом передумал.

Перед вечерней проверкой в казарму зашёл прапорщик Лебяжий, Лопатин, заметив, что взводный собирается уходить, незаметно раньше него выскользнул в дверь,

– Ваше благородие, - нерешительно обратился он, когда Лебяжий стал спускаться с лестницы, и протянул взводному прокламацию.
– Вот это... у себя... под подушкой... нашёл...

Лебяжий осветил фонариком бумагу, и при чтении первых же строк его лицо исказилось злобой. Он схватил Лопатина за горло.

– Где взял?!

И прапорщик длинно и грязно выругался.

– Ваше благородие... я... я... под подушкой... я...

Взводный с силой оттолкнул солдата и бросился было в казарму, но тут же остановился. "А вдруг там бунт? Солдаты растерзают..." Эта мысль бросила его в озноб.

– У кого ещё видел такие бумаги?
– шёпотом спросил он у Лопатина.

– Больше не видел я... ей богу, ваше благородие... не видел...
– прошептал Лопатин.

Спустя пять минут Лебяжий уже был в штабе. Полкового командира он там не застал. Он обязан был сообщить о случившемся своему ротному, но решил доложить полковому сам. Он не хотел уступать "честь открытия" кому-то другому. Направляясь на квартиру к командиру полка, прапорщик чувствовал себя героем. Он уже прикидывал в уме, какие выгоды даст ему этот случай.

– Ну, что у вас там стряслось?
– спросил командир полка, проведя Лебяжьего в кабинет.
– Садитесь.

Лебяжий вытащил прокламацию.

– Сейчас обнаружил в казарме.

Полковник надел очки и, придвинув к себе лампу, стал читать. Лебяжий впился в него взглядом и весь напрягся, словно ожидал взрыва. Он понимал, что полковник в первую минуту может весь свой гнев обрушить на него. Но это лишь в первую минуту. Потом Лебяжий сумеет всю историю повернуть так, что сразу будет видна не вина его, а величайшая заслуга.

Швырнув прокламацию на стол, полковник прищуренными глазами пристально посмотрел на Лебяжьего. Потом он снял очки и тоже швырнул их на стол.

– Оч-чень хорошо, - процедил он.
– Докатились. Печатной крамолой потчуют солдат на глазах, а они и в ус не дуют... Расследовали?

– Никак нет. Тут, я считаю, обыск нужно произвести.

– Никаких обысков. Это только растревожит солдат. Через три дня, одиннадцатого декабря, вторая и третья роты всё равно будут отправлены. Есть приказ командующего.

Лицо Лебяжьего вытянулось. Новость была не из приятных. Ехать на фронт? Нет, это не входило в планы прапорщика Лебяжьего.

Спустя полчаса он был в учреждении, которое посещал нередко и которое имело не совсем понятное название - "Военный контроль". Зато чем здесь занимаются - Лебяжий отлично знал. Он сам был негласным сотрудником "Военного контроля", ведя постоянный шпионаж среди офицеров и солдат своего полка. Но Лебяжий приходил сюда не в русский отдел, а к английскому полковнику Тронхиллу. Он "работал" на англичан.