Восстание
Шрифт:
Неуверенной и какой-то беспомощной походкой, будто после длительной болезни, он направился к двери. Его никто не остановил. Закрыв за собой дверь, Мартин Грегор прислушался. Его не преследовали. Грегор тяжело вздохнул, посмотрел на свои мозолистые руки. Его охватила злость, что этими кулаками он не прошелся по физиономии Шрайтера. Затем он медленно спустился по лестнице и вышел во двор. Оказавшись на улице, вдохнул свежий воздух и припустился бежать. Он мчался по городу как угорелый, безошибочно ориентируясь в лабиринте улиц, выбирая самый кратчайший путь. Наконец добрался до дому, постучал в дверь. Вошел в комнату и, ни слова не говоря жене, обессиленный, опустился на узкий диванчик и закрыл глаза.
Он слышал, как жена бубнила себе что-то под нос. И хотя она говорила очень тихо, он отчетливо разобрал каждое слово молитвы. «Учитесь делать людям
ЧЕТВЕРГ
— Сожалею, — произнес Таллер, — но я не могу больше быть свидетелем ваших торгов, ваших рассуждений о лошадях и дрожках, о бюргерах и бюргерстве. Меня не интересует, как вы будете спасать свои ничтожные душонки.
— А я бы с удовольствием пропустил еще рюмочку шнапса, — подал голос Шрайтер.
— Подождите, Таллер, — сказала Лисса.
— Так вы пойдете или нет? — спросил ее представитель разгромленного войска.
Она не ответила.
Таллеру так и не удалось провести эту ночь в спокойной обстановке на мягкой перине. А он так мечтал об этом! Ему было ясно, что надо топать назад. Кто знает, что взбредет в голову этому каменотесу? Вряд ли он сидит сейчас у себя дома на диване и спокойно ждет, когда наступит завтрашний день. Он мог натолкнуться на придурков из полевой жандармерии и рассказать им свои басни.
— Я прошу вас! — обратился к Таллеру Пляйш.
— О чем? — спросил Таллер и, не дожидаясь ответа, повернулся к Лиссе: — Вы знаете, где нас искать. Будем рады вашему приходу. Первый кусок всегда будет ваш.
Проговорив это и ни на кого не глядя, Таллер быстро направился к выходу. Было слышно, как хлопнула дверь.
Пляйш и Шрайтер понурили головы. Они походили сейчас на провинившихся мальчишек.
А Таллер уже стоял у ворот шрайтерского дома. Кругом царила тишина. Окна домов повсюду были темными. Город спал. Таллер долго стоял в раздумье, он никак не мог решиться на обратный путь к Херфурту. Над горами висели тяжелые облака. Завывал ветер. Иногда мгновение сквозь тучи мерцала какая-нибудь далекая звезда. Время от времени появлялось и все созвездие Большой Медведицы, похожее на колесницу. Таллер зевнул. Он был бы не прочь оказаться сейчас в этой небесной колеснице и умчаться на ней на несколько лет назад, туда, где когда-то он начинал свой путь.
Это было поздней осенью тридцать восьмого. По ночам крыши домов уже покрывались инеем, хотя днем было еще довольно тепло. Осенняя листва радовала глаз великолепием красок. Над головой раскинулось голубое, безоблачное небо. Небольшой городок расположился у самой реки. Это была довольно широкая река, хотя в том году она несколько помелела: совсем не было дождей. Он даже вспомнил, что это произошло в один из октябрьских дней. Над рекой стоял утренний туман. И этот закопченный городок с речной пристанью казался в густом тумане большим портовым городом. По реке, не торопясь, плыли баржи, в воздухе пахло смолой, краской и рыбой. Лучи прожекторов, установленных на набережной, время от времени шарили по пароходным люкам. Вместо того чтобы явиться в контору, он свернул тогда в сторону портовых весов и оказался вскоре в пивной, где обычно собирались извозчики и шоферы. Захмелев, он задремал здесь же на деревянной скамейке и, естественно, на работу не попал. Проснулся он с таким ощущением, будто вместо головы ему подсунули какой-то здоровенный котел, который едва выдерживала его тонкая шея. Он бесцельно бродил по городу в надежде, что все встанет на свои места. Вот в то утро, когда язык его еле ворочался, он и завербовался в так называемую «имперскую трудовую колонну». Его взяли и буквально через несколько дней направили в трудовой лагерь на побережье Балтийского моря. Там он трудился целый год, безропотно выполняя все распоряжения бригадира и других начальников, и, подобно дрессированной собаке, хорошо усвоил, когда нужно вилять хвостом. У него не хватало смелости даже для того, чтобы перелезть вечером через лагерный забор и побалагурить с местными девицами, которые буквально сходили с ума от мускулистых
мужчин из трудового лагеря. Второго сентября тридцать девятого он стал солдатом. Теперь он уже не пресмыкался. Теперь он боролся, где другой давно бы сдался, и наступал, где иной только бы оборонялся. Трудно было сказать, то ли бывший трус действительно стал храбрецом, то ли он просто спятил. Его даже повысили, но потом он измутузил одного фельдфебеля, и его опять разжаловали.Таллер открыл глаза. Кругом темнота. Было холодно и неприятно от косого назойливого дождя. Он вспомнил, что ведь хотел взять у Лиссы напрокат костюм, чтобы незамеченным добраться до дому. Он все больше тосковал по своему городку с пристанью и тому кабачку, откуда семь лет назад начались его скитания, в результате которых из Таллера-труса он стал Таллером-свиньей, жирной и мордастой, вскормленной на отбросах войны.
Шел уже второй час наступившего четверга. Четырехцапфовый подсвечник, стоящий на письменном столе Каддига, едва освещал разбросанные на столе бумаги.
Ландрат сидел согнувшись и попеременно то читал, то писал, то задумывался. Им владела одна только мысль: чтобы как можно дольше длилась эта ночь, ибо он никак не мог справиться с тем, что задумал сделать. Он успел написать всего-навсего десяток строк, и, хотя он написал их разборчиво, чисто и хорошим почерком, в них была полнейшая бессмыслица. Он был недоволен и нервничал. Почва уходила у него из-под ног. И уже в который раз он перечитывал эти несколько строк, которые изложил на белой гладкой бумаге. Все написанное было пока не больше, чем вступлением к завещанию.
Вот и свечи догорели. Он пристально наблюдал за тем, как один за другим тлели оставшиеся кусочки фитилей.
Дрожащими руками Каддиг взял белый лист бумаги и наискось написал на нем большими буквами: «Я не виновен!» Затем, хотя и была середина ночи, он позвонил Шарлотте Крушке.
— Что вы так долго? — не скрывая своего волнения, возмутился Каддиг.
— Ведь ночь, половина второго, — ответила секретарша.
— Сварите, пожалуйста, крепкий кофе. Что там слышно?
— Город спит. Вам принести еще свечей?
— Да, конечно, — подтвердил Каддиг.
После телефонного звонка священника Пляйша Каддиг каждую минуту ждал вторжения в свой кабинет вооруженных бандитов, которые либо выдворят его отсюда, либо пристрелят прямо в кресле. Ведь автоматами вооружаются не для игры в куклы! И тем не менее Каддиг оставался на своем посту, являясь единственным ландратом во всей Германии, который еще управлял городом без вмешательства оккупационных властей. Не исключено, что потом ему воздвигнут памятник, на котором будет высечено: «Он продержался всю ночь».
Его взгляд упал на лист бумаги со словами «Я не виновен!». Каддиг опять разволновался. А разве кто спрашивал когда-нибудь о вине? А где были невиновные? Ясно одно: как при любом бунте, так и сейчас в число пострадавших попадут многие невиновные. А мятеж, по сути, уже начался. Необычная тишина подтверждала это. Ведь такой тишины, какая царила этой ночью, еще никогда не было. Каддига так и подмывало выйти на улицу и убедиться, действительно ли город спит. А вдруг его уже ждут у ворот? Тут уж не поможет никакое объяснение в невиновности! Конечно, они охотятся за ним, но он не из тех, кто спасается бегством. Однажды он уже был в списке, где против фамилий ставились крестики. Против его фамилии крестик не поставили по чистой случайности. Те деньки крепко врезались ему в память. Они чуть было не стоили ему жизни. Правда, в конечном итоге он отделался легким ушибом, хотя здорово подкосил свою карьеру, и его назначение через некоторое время на должность ландрата Вальденберга далеко не восполнило этот урон. Тогда он сделал ставку на хромую лошадку, конечно и не подозревая о ее хромоте. Ею был первый фюрер СА Рем, его закадычный друг. Только и всего. Он его не любил, да и не уважал этого Эрнста. Веселым был тот вечерок в октябре 1932 года. Тогда-то Рем и спросил его: «Вы до сих пор не в войсках СА, камрад Каддиг?» И он вступил в них, чтобы оказаться среди четырех миллионов штурмовиков, которыми командовал Рем. Иногда он обменивался с Ремом письмами, совершенно безобидными по содержанию. Но как раз эти письма позже чуть было не стали для него роковыми. 30 июня 1934 года его закадычный друг штурмовик Рем отштурмовался. Такая же участь должна была постичь и всех тех, кто был знаком с предводителем СА. Каддигу удалось выкарабкаться: он встал на колени перед властью национал-социалистов.