Восстание

— Вспомни наши бои, Херфурт!

Херфурт пнул Таллера ногой, а кулаком ударил в шею. Удар был очень сильный, но Таллер смолчал. Его толкали вверх по крутой лестнице. Он кряхтел, запинался, но вскоре оказался у двери, освещенной тусклой лампой. Вышли во двор. Перед домом стоял обыкновенный кухонный стол.

Оба часовых провели Таллера чуть вперед и остановились.

Таллер опустил голову на грудь. Херфурт сел за стол. Часовые стали по обе стороны от Таллера. Оба они были не бриты, в глазах застыл страх.

Таллер никак не мог понять, что же с ним теперь сделают. Недоумевающим взглядом он посмотрел на солдат, которые выстроились полукругом перед столом. Тут же стояла и Элизабет Шернер. Таллер пытался перехватить ее взгляд, но она явно избегала этого.

— Идет военный трибунал! — монотонно произнес Херфурт.

В горле у Таллера защекотало, будто ему хотелось засмеяться.

«Херфурт решил припугнуть меня и разыграть комедию заседания военного трибунала. Он, видимо, решил, что как только я увижу кучу людей и стол, то сразу же наложу от страха в штаны. Такого удовольствия Херфурт не получит», — думал Таллер.

— Слушается дело о дезертирстве, — продолжал Херфурт.

Таллер поднял голову и посмотрел на густые кроны сосен, сквозь которые не могли пробиться солнечные лучи, Утро выдалось прохладное, и Таллер поежился, подумав, что Херфурт слишком затянул эту комедию, что давно пора ее кончать. «Скорее бы отпустил меня, чтобы я как следует мог выспаться».

Однако вместо этого Таллер услышал, как изо рта Херфурта вылетали слова:

— …Он нарушил присягу!.. Совершил дезертирство!.. Дезертирство!

После небольшого перерыва унтер-офицер Херфурт огласил приговор по делу Таллера:

— Приговорить к смерти через повешение!

Таллер зашатался. Он изумленно посмотрел на часовых, которые схватили его под руки и повели за дом. Таллер почти не сопротивлялся. Он вдруг засмеялся наивным детским смехом.

Когда они завернули за угол дома, Таллер увидел, что под большим деревом стоит пустой ящик, а с толстой ветки свисает веревочная петля.

Таллер в ужасе закричал. Часовые заткнули ему рот тряпкой, заломили руки за спину и связали их. Таллер не чувствовал боли, хотя мокрая веревка так впилась ему в руки, что кожа в одном месте лопнула и потекла кровь. Однако он ничего не чувствовал. Он спокойно дал поставить себя на ящик, но, когда на шею ему накинули петлю, его вновь охватили гнев и возмущение. Он начал на чем свет стоит ругать Херфурта, но было уже поздно, слишком поздно.

Теплые лучи солнца заглянули в окна домов. Сосны отбрасывали длинные тени. В траве блестели капли росы. Дул легкий, чуть заметный ветерок.

Херфурт провел рукой по лицу, однако перед глазами по-прежнему был Таллер, висевший на дереве. И Херфурт вдруг понял, что это был последний спокойный час в его жизни. Засунув руки в карманы, он стоял в каком-то полуоцепенении. Мимо него прошагали солдаты, но он не обратил на них никакого внимания.

5

Проникнуть в квартиру Хайнике незаметно было невозможно: доктор Феллер так поставил свой стул, что прекрасно видел каждого, кто подходил к двери.

Увидев Ентца, Раубольда и Хиндемита, выходящих из машины, доктор Феллер встал и пошел им навстречу.

— Как дела, доктор? — озабоченно спросил Ентц.

— Ни один из вас в квартиру Хайнике не войдет, — ответил доктор. — Он мой пациент, и я запрещаю вам.

— Ваш пациент и наш товарищ. Наши интересы сходятся, — улыбнулся Ентц, стараясь отстранить доктора легким движением руки.

— Хайнике очень плохо себя чувствует.

— Доктор преувеличивает опасность, — заметил Раубольд. — С тех пор как Хайнике вернулся, доктор все преувеличивает.

— Его необходимо отвезти в больницу, — сказал доктор.

— Он нам нужен! К тому же у нас пока нет своей больницы, — ответил Ентц.

— Он вам нужен только на сегодня?

— Не только, но сегодня он нам тоже нужен.

— Я со своей стороны больше Хайнике ничем помочь не могу. Нужно ждать, — сказал доктор.

— Ждать, ждать! А чего, собственно, ждать? У нас нет времени, доктор. Если вас слушаться, тогда…

— Вы можете меня не слушать, но Хайнике послушает.

— Он так сказал?

Доктор молчал. Раубольд недоверчиво покачал головой. Ентц смотрел себе под ноги и инстинктивно считал плитки, которыми была выложена дорожка.

Радость по поводу победы, одержанной этой ночью, как-то сразу померкла. Позади Раубольда стоял шофер Хиндемит и шаркал ногами по земле. Ентц оглянулся, его так и подмывало сделать замечание Хиндемиту, однако он так сжал в руке свою фуражку, что козырек ее переломился пополам и выпала грязная, вся в жирных пятнах, подкладка из искусственного шелка.

— Пока он жив, он принадлежит нам, — сказал вдруг Хиндемит.

— Мы сюда пришли не ради прогулки, — начал Раубольд, обращаясь к доктору. — Вы нам мешаете, Феллер. А тот, кто нам мешает…

— Раубольд! — воскликнул Ентц.

Раубольд замолчал, но он был слишком возбужден, чтобы спокойно мыслить в этот момент. Его раздражал сейчас не только доктор Феллер, но даже Ентц. А этот Хиндемит? «Если б мы все поменьше жеманничали, то нацисты не продержались бы у власти двенадцать лет!»

— Разве мы фашисты? — тихо спросил Ентц.

Раубольд бросил свой пистолет на землю:

— Если так, то зачем мне оружие?

Хиндемит поднял пистолет и отдал Раубольду. Тот небрежно сунул его в кобуру. Немного успокоившись, он сказал:

— Я возглавляю вооруженный отряд. Сегодня мы выступаем. Одними призывами города не захватить.

— Этот вопрос решит партия, — заметил Ентц.

— Для нас партия — это Хайнике. Как он решит этот вопрос?

— Я тоже еще здесь, Хиндемит и ты, вот и доктор Феллер, возможно. А что касается Хайнике, так ты его прекрасно знаешь. Пока он жив… — не отступался Ентц.

— Если вы говорите от лица всей партии, то можете на меня не рассчитывать. Я за всю свою жизнь никогда ни в какой партии не состоял, — сказал доктор.

— Поживем — увидим, — заметил Ентц.

Раубольд отстранил доктора в сторону и направился к Хайнике. Георг лежал неподвижно на диване, накрывшись легким одеялом. Однако глаза его жили своей жизнью: они проследили за каждым шагом Раубольда, сопровождая его от самого порога.

Раубольд еще никогда не видел Георга в таком состоянии. Раубольд невольно провел ладонью по глазам, словно желая прогнать от себя неприятное наваждение.