Восстание

Во дворе слышались их шаги. До слуха Лиссы Готенбодт донесся скрип двери гаража. Затем она услышала, как заработал мотор и со двора выехал грузовик.

13

В одном из домов в долине, у подножия гор, сидел Таллер. Сидел у двери, прямо на полу, некогда оттертом добела, но теперь извоженном солдатскими сапогами. Сидел, поджав ноги к подбородку и обхватив колени руками. Во рту у него торчала соломинка, глаза были устремлены в одну точку. Можно было подумать, что Таллер спит с открытыми глазами. На самом же деле он сейчас видел все намного лучше, чем когда-либо. За этот день он стал совершенно другим человеком. Теперь он уже не витал в облаках, а детально обдумывал вполне реальный план. Таллер провел тыльной стороной ладони по лицу, тяжело вздохнул. Гомон солдат смолк. Таллер вновь тяжело вздохнул, устремив взгляд своих потускневших глаз куда-то вдаль.

— Коллер, — произнес кто-то из солдат.

Таллер закрыл глаза. Сделал вид, будто устал, хотя усталости и не чувствовал. Ему сейчас хотелось вскочить и переломать все, что было в этой кухне. Он мог бы сломать табуретку, а ножку от нее использовать как дубинку. Он уже представлял, как стал бы бушевать, бить окна, ломать столы и стулья. Солдаты сразу разбежались бы. Но вот у двери появился бы Херфурт. Он-то не убежал бы. Кто-кто, а Херфурт хорошо знал, как обращаться с обезумевшими. Он знал все. В ответ на его пренебрежительный взгляд Таллер бы дико закричал: «Я еще не то устрою!» Однако это вызвало бы у Херфурта только смех. Ну а затем пришлось бы хватать с плиты раскаленные конфорки и швырять их в окно. Они подожгли бы высохшую прошлогоднюю траву. А потом загорится лес. И пойдет все полыхать!..

Таллер до боли сжал губы. Услышал на лестнице шаги Элизабет Шернер. Видел, как она подошла к плите и начала переставлять кастрюли, но так медленно и неумело, будто никогда в жизни не занималась этим.

«Напрасно все это, — подумал Таллер. — Ведь не вечно же мы будем здесь. Рано или поздно нас все равно разнюхают и поднимут на смех за наши военные похождения. А потом с издевкой отправят по домам. Отправится и он в свой далекий портовый городишко. А может, никто смеяться и не будет, а просто дадут прочитать условия капитуляции и ткнут пальцем в пункт, где говорится о смертной казни за хранение оружия. А у нас оружие. Стало быть, мы кандидаты в мертвецы. Они, может, и не будут себя утруждать и переправлять нас в Вальденберг. Ведь и здесь, в долине, хватает деревьев и земли. Подвесят нас к каким-нибудь высоченным соснам, а затем обрежут веревки и закопают. Этим мы и кончим, и я так и не увижу больше свой портовый городок и не побываю в кабачке, где собиралась шоферня… А ведь деревья росли не для того, чтобы стать виселицей. Херфурта в нашей компании не окажется. Этот ловкач вовремя забросит свой пистолет, и у него его не найдут. Он все равно что комендант в небольшом бродячем балагане. Кривляется на этой сумасшедшей сцене, а люди думают, что это настоящая жизнь. Херфурт посмотрит, как мы болтаемся на деревьях, и отправится в путь-дорогу. Только никто из нас уже не сделает этого…»

Таллер даже застонал.

— Что случилось?

— Да ничего, — ответил он.

— Значит, что-то случилось, коли стонешь.

Таллер промолчал. Элизабет Шернер вышла из кухни.

Неожиданно его осенила мысль: ведь «кюбель», который он стащил, стоял возле дома. Так что же ему мешает выкрасть машину второй раз и удрать на ней вдоль долины? Мысль пустила корни, он стал ее обдумывать. Ночь была темной, и это только могло способствовать побегу. Конечно, такая темень мешает свободно ориентироваться на незнакомых улицах. Таким образом, были и шансы и сомнения. Таллер гнал от себя мысль о побеге и в то же время цеплялся за нее. Вдруг он вскочил. Сидевшие за столом солдаты испуганно посмотрели на него. Один покачал головой, другой ткнул себя пальцем в лоб. Таллер скорчил гримасу, затем надел фуражку и по-уставному повернулся кругом. За спиной услышал смешки. Прямо перед собой в дверях увидел Херфурта. «Слишком поздно, — подумал Таллер, — слишком поздно для меня».

— Мужики, — обратился к солдатам унтер-офицер Херфурт, — ставка в долине превращается в генеральный штаб! Война закончилась, а посему надо разработать мирные операции. Мы оказались на островке. Рейх оккупирован. Наша территория — единственная еще не оккупированная территория рейха. С помощью воинского порядка мы постараемся наладить нормальную жизнь. Мы управляли Польшей и Украиной, сумеем навести надлежащий порядок и на этом острове!

Солдаты молчали. Они переваривали суть слов Херфурта. Его заявление оказалось для них слишком неожиданным. Они подумали также и о той женщине, знакомой Херфурта, которая жила в Вальденберге и ради которой им предстояло теперь перебраться в этот городок. Они сразу поняли это, как только Херфурт, ударив кулаком по столу, заявил:

— Сегодня вечером мы обезглавим бутылки Таллера!

14

Теперь было ясно, что Хайнике перехрабрился. На обратном пути дойти от резиденции ландрата до ратуши без посторонней помощи он уже не мог. Самовнушение, что, если, мол, они доберутся до ратуши слишком поздно, тогда все пропало, не помогало. Не придавала ему бодрости и мысль о том, что, мол, фактически они уже победили, хотя не прошли еще и полпути. По сути, его тащил Ентц, на которого он опирался. По дороге они никого своих не встречали. Незнакомые же смотрели на них с удивлением.

— Все, — признался Хайнике. — Зови Раубольда. Он тебе поможет. У меня нет больше сил.

Ентц ничего не ответил. Взывать о помощи было некогда, да у него и у самого перехватило дух так, что он едва мог выговорить слово. К тому же он понимал: если что-то делать, так делать надо сейчас. Завтра будет уже поздно. Ведь Рюссель, выпроводив их за дверь, наверняка все еще сидит в своем кабинете и ждет каких-либо действий с их стороны. А может, он созвал своих друзей, весь этот сброд штурмовиков, чтобы обсудить с ними, как превратить ратушу в оплот борьбы с антифашистской властью. Если на самом деле Рюсселю пришла в голову такая идея, тогда адской перестрелки между коммунистами и нацистами не миновать. Но как раз это-то и хотел предотвратить Хайнике! Правда, у них ушло на это слишком много времени. Хайнике и Ентц пошли по такому пути, чтобы легально взять власть. Пока действительно не было ни одного выстрела. Уже одно это можно считать победой, хотя такая победа легко могла обернуться поражением.

Ентц не брался судить, все ли самое главное они сегодня сделали. В пользу плана Раубольда — сразу же выступить с оружием — говорило многое, в том числе и тот аргумент, что этим самым они показали бы миру, что немецкие коммунисты в состоянии одолеть нацистов. Но думал ли кто из них сейчас о вещах, выходящих за пределы Вальденберга? О судьбе всей Германии, о нынешнем и будущем поколении, о том, что Вальденберг может стать прообразом послевоенного немецкого антифашистского государства? Нет, не думал. У них для этого просто не было времени. Но ведь и то, что они сделали сегодня, результат работы многих лет. Причем все обошлось без единого выстрела. Одно это — уже победа!

Герберт Ентц затащил Хайнике в ратушу в вахтерскую комнату. Дежурный полицейский вахмистр забегал и начал сдвигать стулья, чтобы положить Хайнике. Видя, что о нем проявляют такую заботу, Хайнике даже улыбнулся и закрыл глаза. Лицо его было мертвенно-бледным, и только подергивание мышц на его морщинистой шее говорило о том, что он еще не расстался с жизнью.

— Вы одни дежурите? — спросил Ентц вахмистра.

— Да, остальные не явились. Не пришел даже мой сменщик, хотя ему уже давно пора быть здесь. Не могу понять, почему он не пришел. В городе ничего особенного не случилось, все спокойно, но он все равно не пришел. Я совершенно один на дежурстве.

— Вы зря волнуетесь, — пытался успокоить его Ентц. — Если до сих пор никто не пришел, значит, никого не будет и позже.

— Почему? К службе так халатно относиться нельзя.

— Рюссель в здании?

— Да, герр бургомистр у себя.

— Так вот, — внушительно проговорил Ентц, — если за время моего отсутствия что-нибудь случится с Хайнике, то вам… — и он провел ладонью руки по горлу.

Вахмистр хотел что-то возразить, но Ентц уже был за дверью. Вахмистр, посмотрев на лежащего Хайнике, подумал: «С этим каждую минуту может что-нибудь случиться, даже если до него никто и пальцем не дотронется. Как я могу отвечать за это угасающее тело? К нему ближе смерть, чем жизнь». Вахмистр взял со стула подушечку и подложил Хайнике под голову.

— Так лучше?

Георг открыл глаза, тихо спросил:

— Кто вы?

— Фридрих. Вахмистр Фридрих.

У Хайнике на лбу выступили крупные капли пота. Он тяжело дышал. Руками вцепился в спинку стула. Боль пронизывала все его тело. В голове стучало. Широко открытыми глазами он видел только силуэт вахмистра.

Фридрих прислушался. Тот, второй, пошел наверх к доктору Рюсселю. Шума слышно не было, стрельбы — тоже. Коммунист сражался с бургомистром. Исход уже был ясен: завтра в ратуше будут править коммунисты. Фридрих был абсолютно уверен в этом, как и в том, что сегодня он в последний раз нес свою полицейскую вахту. Коммунисты не будут держать его вахмистром, так как он был членом нацистской партии. Фридрих, почесав подбородок, сел за барьером, отделяющим одну часть комнаты, где находились два стола, от другой ее части, которая предназначалась для посетителей. В вахтерской пахло мастикой: недавно натирали пол. Вахмистр не против был бы открыть окно и вдохнуть свежего воздуха, но боялся пошевельнуться. Любое движение могло испугать Хайнике, а испуг мог стоить жизни этому смертельно больному человеку.