Восстание

Однако через минуту вахмистр все же встал и тихо подошел к стульям, на которых лежал Хайнике. На лбу у Хайнике блестели капли пота, рот перекосило от боли, и только одни глаза оставались, как всегда, ясными. Казалось, они видели все насквозь.

— Что такое? — спросил Хайнике звонким, чистым голосом.

— Вы коммунист?

— Да. Вы же знаете меня. Я известен полиции города. Вы должны знать меня по своим полицейским бумагам.

— Да, я знаю вас. Конечно, я знаю вас, хотя лично с вами я никогда не имел дела. Разве вы можете заявить, что мы когда-то встречались?

— Нет, нет, я не могу этого сказать, — подтвердил Хайнике.

— Я ни с одним из коммунистов не имел никаких дел, — продолжал Фридрих. — От таких дел я старался по возможности уклониться. И мне всегда удавалось не принимать в них участия. Так что я один из тех, кто…

— Однако нацистом вы все же стали, — упрекнул его Хайнике.

— А разве иначе меня держали бы вахмистром?

— Да, вахмистром вы бы тогда не были, — согласился Хайнике.

Георг приподнялся и, откинувшись на спинку одного из стульев, начал осторожно массировать ладонями ноги. Боль немного утихла. Хайнике оглядел комнату, тяжело вздохнул. Заметил на стене белое пятно прямоугольной формы. След от портрета. Судя по размерам, это был портрет Гитлера или Геринга. А может, здесь висел портрет Гиммлера, поскольку это была полицейская вахтерская. Портрет кто-то снял. Не Фридрих ли? Противно пахло половой мастикой. Хайнике встретился взглядом с вахмистром.

— Мы будем натирать полы розовым маслом, — проговорил, улыбаясь, Георг, а затем сказал: — Итак, вы стали членом нацистской партии для того, чтобы сохранить за собой место вахмистра. А вот теперь вы не будете вахмистром, и потому, что были членом нацистской партии.

— Да, люди всегда делают что-то не так. Я думал…

Хайнике засмеялся, но вдруг неожиданно смолк. У него начинался новый приступ боли. Он сжал губы и тихо застонал.

Фридрих смотрел на Хайнике, но тот молчал. Хайнике пытался воспроизвести в памяти лицо вахмистра, но ему это так и не удалось. Эта глуповатая физиономия была, по сути, маской, за которой скрывался ловкач, приспособленец. Они пристально смотрели друг другу в глаза. Никто не отводил взгляда. Это был своеобразный поединок Хайнике с Фридрихом, этим пронырливым, на вид глуповатым дельцом. Это наверняка он снял со стены портрет Гитлера. Снял из-за трусости, чтобы его не смогли обвинить, поскольку он был последним в вахтерской. Поединок закончился безрезультатно: словно по команде, оба одновременно отвели взгляды.

Вахмистр положил Хайнике руку на плечо и, устремив свой взгляд куда-то в окно, добродушно проговорил:

— Мой дорогой Хайнике, завтра вы будете править городом. Предотвратить этого я не могу. Но я достаточно лоялен и не буду ставить вам палки в колеса. Я знаю: прав тот, у кого власть. И вы, пользуясь властью, выбросите меня на улицу, выбросите только за то, что я был членом нацистской партии.

Фридрих шагал вдоль барьера. Теперь он уже не обращал никакого внимания на Хайнике. Гремел своими сапожищами по паркету, видимо решив доконать Хайнике, если тот не захочет понять его. Он даже радовался, видя, как Хайнике вздрагивал от каждого его шага.

Наконец вахмистр остановился.

— Ну, что, господин Хайнике, вы решились? Если вы оставите меня здесь, считайте, что я ваш! Только думайте поскорее! Иначе…

Хайнике приподнялся, схватил свою клюшку и замахнулся ею. С каким удовольствием он огрел бы этого подлеца!

Фридрих отскочил к двери. Хайнике опять лег и сказал спокойно:

— Я все обдумал: вы вылетите вон!

А Герберт Ентц сидел тем временем напротив письменного стола бургомистра доктора Рюсселя. Безо всяких обиняков Ентц выложил ему все, что нужно было сказать. К удивлению Ентца, бургомистр выслушал его очень внимательно. Сейчас Рюссель был полной противоположностью того человека, с каким столкнулись Ентц и Хайнике сегодня утром. Рюссель уже давно закончил свое завещание. На его столе лежало распоряжение ландрата Каддига. Бургомистр пристально разглядывал это распоряжение. Ентц выходил из себя оттого, что Рюссель так спокойно разглядывает этот белый лист бумаги. Было бы гораздо понятнее, если бы бургомистр вскочил, начал неистовствовать, стучать по столу кулаками, даже бросился бы в порыве бешенства на него. Но Рюссель сидел молча, будто что-то обдумывал. Ентцу был неизвестен ход его мыслей. Такая ситуация весьма удручала Ентца. Он был свидетелем ухода со сцены умного человека, который в конечном итоге превратился в свинью.

— Вы можете идти, доктор Рюссель, — тихо проговорил Ентц.

— А как с моей пенсией?

Ентц пожал плечами. Доктор Рюссель повысил голос:

— Если вы не знаете, что будет с моей пенсией, стало быть, вас не интересует, на что я буду жить, сдав пост бургомистра? Может, ваш предшественник и ваш коллега будет помирать с голоду? Вас нисколько не интересует, что в городе будет умирать с голоду человек, который всю свою жизнь жил ради этого города? Вы не хотите знать об этом! Вы не знаете и того, что будет завтра в этом городе, которым вы намереваетесь править! Вы ничего не хотите знать! Вы закрываете глаза на трудности! Вы хотите только власти! Вы жаждете ее! Вы идете по трупам! Вас это тоже не интересует, ибо вы — коммунист!

Ентц медленно направился к письменному столу бургомистра. Казалось, он с каждым шагом все больше решается на то, чтобы выбросить бургомистра в окно. Ведь никто и не увидит, как он будет выбрасывать его в окно! Да и вряд ли поднимется большой шум по поводу случившегося…

Рюссель вскочил. Он весь дрожал, губы у него тряслись. Быстрым шагом прошел мимо Ентца к двери. Ентц видел, как он миновал плохо освещенный коридор, а затем, не торопясь, стал спускаться по лестнице, даже не обернувшись и не попрощавшись с тем помещением, где проработал много лет. Рюссель сейчас оказался в положении человека, который уже находится на закате своей жизни, но хорошо сознает, что ему суждено еще несколько лет пробыть на этом свете между жизнью и смертью.

Выпроводив бургомистра, Ентц не сел. Он не стал пробовать, как будет выглядеть за столом бургомистра в должности мэра города. Ентц открыл окно и вздохнул полной грудью. Затем развел руки в стороны, будто хотел обнять всех, кто одержал сегодня победу…

Ентц помчался вниз в полицейскую вахтерскую, где оставил Георга Хайнике. Ентц увидел бледное, осунувшееся лицо друга, его искаженный от боли рот. Он приподнял Хайнике, поставил на ноги и обнял. Ентц смеялся и плакал от радости. Опьяненный победой, Ентц не слышал стонов Хайнике, не замечал, что в его объятиях находился совершенно обессилевший человек.

15

В это время к ратуше подкатил грузовик, конфискованный у Шрайтера. На нем прибыли Раубольд и его десять товарищей. Раубольд с пистолетом в руке ворвался во главе своей группы в полицейскую вахтерскую. Вахмистр Фридрих поднял руки вверх. Ентц и Хайнике стояли обнявшись и, казалось, ничего не замечали.

— Эй, вы! — крикнул им Раубольд.

Ентц выпустил из своих объятий Хайнике и обернулся. Позади него сразу же рухнул на пол Георг.

Вахмистр со страхом смотрел на людей, ворвавшихся в полицейскую комнату. Когда упал Хайнике, Фридрих пробормотал себе под нос:

— Боже мой, помер!

Необычайной хитрости мысль сразу же родилась в голове вахмистра: красный Хайнике ничего уже опровергнуть не сможет! Фридрих так и начал:

— Хайнике мне обещал…

— Вон отсюда! — закричал на него Раубольд.

Раубольд и Ентц, не мешкая, приказали товарищам отвезти Хайнике домой. Раубольд выставил в ратуше охрану и организовал патруль. Город не спал, хотя внешне не подавал никаких признаков жизни. Его жители с большим напряжением следили за развертыванием событий, которые должны были вписать новую страницу в летопись города.

В ратуше в эту ночь только успевали ставить новые свечи. А на рассвете Ентц уже зачитал вернувшемуся из города отряду Раубольда: «Истекшей ночью антифашистские силы города Вальденберг взяли власть в свои руки. Нацистские времена кончились, однако фашисты еще скрываются в разных местах. Наша задача — выловить их и привлечь к ответственности. Всех людей доброй воли просим поддерживать спокойствие и порядок… Исполняющий обязанности ландрата доктор Каддиг назначил меня первым антифашистским бургомистром. В связи с этим я объявляю: начиная с сегодняшнего дня, все фашистские законы теряют свою силу! Однако поскольку сейчас нет времени для разработки новых законов, необходимо приложить все силы, чтобы обеспечить нормальную жизнь в нашем городе».