Восток

Ян спрыгнул с телеги и быстро пошел вперед, где торчал странный тип в шароварах и обмотках, в заплатанном мундире сельской жандармерии. Он размахивал руками и чего-то добивался от юнкеров. Ближе стало видно, что расстегнутый из-за отсутствия пуговицы мундир не скрывал голой волосатой груди.

— А братство тебя, командир, тоже не устраивает? — спросил моментально пристроившийся сзади Колобов.

— У саклавитов братство сколько столетий существует? И что, нет старших и младших? Все равны? К слову шейха не прислушиваются? У людей всегда будет иерархия. Они иначе не могут.

Таинственный господин явно обрадовался при виде начальства и поспешно отрапортовал, что является самым старшим в здешних местах начальником. Тоже вроде коменданта. Даже звание имел — не просто так прапорщик, о чем недвусмысленно свидетельствовали погоны на том, что когда-то было мундиром.

— Как-как? — мысленно помирая со смеху, переспросил Ян.

— Иван Ивановский, — повторил прапорщик.

— А отца не Иваном звали? — пытаясь сохранить серьезное лицо, поинтересовался.

— Точно так — Иваном, — подтвердило чучело.

Этого юмора даже самые лучшие друзья из русских не поймут, не стоит и рассказывать. Запросто обидятся. В детстве в школе у него был учитель-поляк. Страшный националист, возмущенный необходимостью излагать историю на русском и по русским же учебникам. Он обожал при малейшей возможности вываливать на головы малолетним ученикам рассказы о подвигах польских богатырей. Повествования его отличались постоянной направленностью в сторону поиска недостатков Каганата, начиная с древности и заканчивая современностью. Причем комментарии были совсем неглупыми и много дали ученикам, обучая их критически рассматривать как официальные, так и неофициальные источники.

У него была собственная градация идиотизма. Просто тупого ученика он называл Иваном, рецидивиста, регулярно мекающего у доски, Иваном Ивановским. А Иван Иванович Ивановский являл собой высшую степень тупости и врожденное слабоумие.

— Чем могу служить? — почтительно поинтересовался Ивановский.

Ян подробно изложил задачу, поставленную генералом Морозовым, не забыв упомянуть для пущего эффекта должность. А вдруг поможет, и Иван Иванович не оправдает своей заочной репутации. Да и скрывать смысла не было. Еще часик ходу — и остановятся в деревне на постой, а завтра вся округа будет в курсе причин появления воинской команды.

— Но не в одних же деньгах дело! — со страстью воскликнул, появляясь рядом, Боярин.

Секунду Ян смотрел, не понимая, в чем дело, потом дошло. Это он, похоже, переварил его монолог и приперся спорить.

— Да если бы дело в деньгах, — с досадой сказал, — стал бы я с вами возиться. Для человека важны честь, уважение окружающих и женщина. Много есть разного, совсем не материального. Иногда переступаешь через уважение ради чести и плюешь на честь из-за женщины. Каждый выбирает, что для него главнее. Но этого тоже никак не поделить на всех.

— А вера?

— А вера или есть, или нет, — неожиданно вмешался Ивановский. — Не главное, насколько ты правильно обряды выполняешь. Если ты кому-нибудь поможешь во время молитвы, ты Аллаху приятнее, чем если лоб расшибешь. Иди, мальчик, прочитай, что святой Милонег говорил, и не мешай старшим.

— Свободен, — сказал Ян, показывая в сторону телеги. — Там твое место, Боярин.

Не так уж и прост прапорщик. Уж точно не тупой. А поведение…

Не в первый раз приходится сталкиваться. В бою герой и лев, вернулся домой — и взгляд отводит. Хвост поджал — натуральная зашуганная дворняжка, не смеющая возражать даже из подворотни осторожным лаем. Куда все подевалось. Психология. Очень многие не боятся никого и ничего на войне, а возвращаясь в родные места, перед любым начальством низко кланяются и готовы ноги целовать. Так привыкли, и непосредственный начальник хуже любого врага. Того застрелить можно. За этого непременно ответишь.

Собрание устроили в мечети. В деревне просто не имелось другого помещения, способного всех вместить.

Прапорщик встал и прокашлялся.

— Гаспада старики и вабче все…

Гул разговоров слегка затих, и народ уставился на него.

— Гаспадин лейтенант приехал из самага Ярославля ликвизировать для армии лошадей… Им нада спомочь.

Ян с изумлением слушал слова. С ним прапорщик говорил достаточно чисто. А тут будто нарочно язык ломал. На Дону все акают, но «ликвизировать» — это мощно задвинул. Или у него с посторонними один язык, а с местными другой? Тогда здорово умеет на ходу перестраиваться. Неглуп Ивановский, совсем неглуп. Не то что он: начнет как городские говорить — чужака сразу видно. А здесь вроде свой. Наверняка лучше знает, что и как произносить.

— …Нада спомочь, шоб изгнать в горы эту сволочь, противу правоверных выступившую. Для армии и сваей страны мы далжны усе дать. Нада! Не просьба энто. Мы уж рассудим, у кого што можно взять! Вот ане, — показав на Яна грязным пальцем, — сагласны не чрезмочно, а по мере сил…

«Это когда ж я такое обещал? — изумился Ян. — Хотя пусть говорит…» Призывать приносить жертвы на алтарь Родины и агитировать за правильную веру совершенно не хотелось. Отбирать насильно — еще меньше. А то он не видел раньше крестьян. Вечно с поборами к ним заявляются, а они терпят и кланяются. Несчастные люди. Жалующиеся на жизнь фабричные и то больше имеют. На пашущих землю всегда государство ездит, да еще и кнутом погоняет.

— …Кровь людская льется рекой, и надо спомочь, — повторил прапорщик.

— А пусть скажет, — потребовал голос из задних рядов.

— Я прибыл от генерала Морозова, — сказал Ян, не дожидаясь новых криков. — Армия нуждается в лошадях. Денег нет. Поэтому совместно будем оценивать лошадей, и я выдам хозяину расписку на нее. Или на будущий год за деньгами в город езжайте, или эту сумму из налогов отминусуют. Ну платить меньше.

— Ты ведь лях с Ярославля? — достаточно громко спросил мулла, сидевший в первом ряду. — Тот, что с вокзала?

— Да.

— Он это, — подтвердил из задних рядов мужик в гимнастерке.

— Он лях, — громко довел до остальных мулла. — Завтра.

Народ загудел возбужденно, и люди стали вставать, пробираясь к выходу. И что теперь делать? То ли орать, чтобы задержались, то ли юнкеров звать… Ян, ничего не понимая, вопросительно посмотрел на прапорщика и поразился его радостному виду.

Давно известно: любые крестьяне — и богатые, и бедные — в глубине души хотят одного: не платить налогов, не давать солдат, и вообще желательно, чтобы власть оставила в покое. Не суть важно, кто там наверху сидит. Любой мелкий чиновник или жандарм — в их глазах представитель власти. А от него хорошего не дождешься ни при каких обстоятельствах. Судьба государства волновала мужика меньше всего, и его интересы редко распространялись дальше околицы.

— Завтра пригонят лошадей из соседних деревень, — доложил прапорщик, причем опять без коверканья языка. — Штук четыреста наберется. Под седло пяток сойдет, полсотни под груз. Остальные клячи. Армии негодны. Знаю я прекрасно и наше село, и деревни вокруг.

— А зачем им было знать, кто я?

— Репутация.

— И? — не понял Ян, мысленно отметив слово. Деревенским такое в жизни не выговорить. Они его и не слыхали ни разу.

— Все знают: вы за рабочих в городе заступились. И к мужикам уважительно относитесь.