Вот мы и встретились

В стояке калитки была вделана новенькая кнопка звонка. Он знал, как просунуть сверху забора руку и отодвинуть щеколду, но захотелось по-пацанячьи позвонить и убедиться, что сигнализация действует. Нажал раз, другой, и вдруг откуда-то из тьмы, из-за дома, примчался, словно звонили ему, белый лохматый пёс и грозно-пугливо залаял, из осторожности не приближаясь к калитке. Хозяева выходить не спешили.

– Пушок! – окликнул собаку.- Ты что, балбес, своих не признаёшь?

Дворянин замолчал, склонил набок голову, сдвинув уши ко лбу, прислушался, припоминая, и вдруг с радостным визгом с подвыванием бросился на калитку, царапая её быстрыми движениями обеих лап и стараясь открыть. Наконец, в доме дверь отворилась, вышла мать и, стоя на крыльце, сторожко окликнула:

– Кто там? Чё надоть?

– Пустите переночевать, - попросился гость, гнусавя, - пустите, люди добрые.

Мать как сметливый сторож присмотрелась, соображая – мать не обманешь!

– Ванька, ты?! – вскрикнула негромко. – Ванюшка! – и, открыв дверь, закричала внутрь дома: - Отец! – затопталась, не зная, то ли бежать к старому, сообщить приятную новость, то ли броситься к сыну. В конце концов, материнский инстинкт пересилил, и она побежала к калитке. – Ваня! Сынок!

А сын уже открыл калитку и шагнул навстречу, распахнув объятия. Прижал к себе самую дорогую, самую лучшую, самую любимую женщину на свете и, низко опустив голову, целовал в обе щеки, а она его – куда попало: в нос, в губы, в усы и всё жалась к большому телу родного дитяти, и он чувствовал, как материнское тепло передаётся ему, вызывая ответные нежность и благодарность.

– И не сообщил! – попеняла – Мы уж и не ждали в эту осень.

С крыльца послышалось отцово:

– Чево блажишь? – Всмотрелся в темень. – Кто там?

– Да Ванька же! – громко поведала мать, отрываясь от сына. – Не узнал, что ли? – спросила задорно, как бы упрекая в бесчувствии и ревнуя к первенцу.

– Ну? – заторопился с крыльца и отец. Тоже как мог неловко, по-мужски обнял большое тело сына, схватив за уши, притянул его голову и смачно расцеловал трижды, по-русски, в обе щеки. – Не расти большой, - оправдал хватку. – Усищи-то распустил – и до губ не добраться!

А сзади прыгал с визгом и толкался мордой под колени дворянин, требуя и своей доли ласки. Ванька присел, поднял пса на колени и к вящей радости того поцеловал прямо в холодный мокрый нос. Псиному восторгу не было конца: Пушок соскочил с колен и как ошалелый заметался по двору, то и дело подбегая к молодому хозяину и прыгая вокруг него чуть ли не до лица. Иван Всеволодович, блаженно улыбаясь, облегчённо вздохнул: «Хорошо дома! И хорошо, что не остался в чужом, там, в неприютной Москве».

– Хватит лизаться-то! – приказал настоящий хозяин. – Пошли в дом. – Взял чемодан сына и пошёл, как и полагается, первым. Но первым всё же, не слушая окриков, протиснулся взбаламутившийся пёс и в доме не отходил от Ивана ни на шаг, успокоившись лишь тогда, когда тот, обойдя комнаты, уселся за кухонный стол.

Мать сразу же приступила к готовке, чтобы как следует накормить изголодавшегося в дальней дороге дитя.

– Мама, может, не надо? – попытался сын остановить её. – Поздно уже, давай отложим на завтра.

– Вот ещё! – возмутилась хозяйка. – Что я, голодным тебя уложу? Иди в горницу, покалякай пока с отцом о политике.

Пришлось подчиниться. Вместе с Пушком они переместились в большую комнату. Политик расположился на диване, а пёс, естественно, у его ног. Отец, стоя у телевизора и просматривая программу, включил для фона Первый канал и, повернувшись к сыну, спросил:

– Что это у тебя с физией? Серёдка загорела, а по краям бело. Шлём, что ли, какой носил?

– Пришлось, - соврал примерный сын, - от комаров, - сказал правду. И вспомнил, как парикмахерша на московском вокзале, когда он попросил убрать начисто всю растительность, долго сомневалась:

– Всю-всю? Не пожалеете? Может только укоротить?

– Косите, - безжалостно настаивал он. – Надоела.

– Давайте сделаю под профессора? – пыталась она отговорить несговорчивого клиента, обходя и осматривая его со всех сторон. – Вам идёт.

– Режьте! – неумолимо приказал он. – Не хочу быть профессором.

– Как скажете, - вздохнула она, и перед его глазами опасно засверкали большие ножницы и бритва. Когда она закончила, он взглянул на себя в зеркало и ужаснулся: смотрящая на него медная харя в бледно-синем обруче была страшнее волосатой и уж, без сомнения, неприятнее. Он заплатил мастерице тройную цену против запрошенной.

– Приходите ещё, - пригласила она, улыбаясь.

– Обязательно, - пообещал он. – Через три года.

– Как раз я к тому времени разведусь со своим гололицым, - рассмеялась она.

В поезде все опасливо поглядывали на него как на прокажённого и на всякий случай сторонились.

– У нас тоже ваши появились, - прервал короткое сыновнее воспоминание отец. – Говорят, нефть ищут. – Не трудно было догадаться, какой за этим последует вывод. – Устраивался бы к ним, и к дому близко. Хватит тебе уже чужих комаров кормить. Или не справишься?

Отщепенец чуть усмехнулся, задорно встопорщив усищи.

– Не в том дело, - произнёс равнодушно и тут же подумал: «А может и впрямь перебраться сюда?». Откинулся на спинку дивана, положив поверху широко раскинутые руки. «И от Москвы недалеко, за день можно туда-сюда смотаться». – Нет, не хочу, - сказал, - здесь не работа, а скучища: каждый день одно и то же, думать-соображать не над чем.

Отец присел рядом.

– Что – работа! – произнёс сердито. – Работа – она везде работа. Восемь часов отмантулил на каторге и беги домой, в семью – жить начинай. А ты корячишься днём и ночью, летом и зимой в интересе, а нет ни кола, ни двора, ни семьи, - и добавил с горечью, - и от нас далеконько. Нахватаешься там таёжных болячек, может каких-никаких значков-медалей да ворох грамотишек нададут – вот и весь твой будущий прибыток. Ни здоровья, ни жилья справного, ни родичей рядом.