Вот пришел папаша Зю...
Шрифт:
– Конечно, Захарик. Хотя жилось нам совсем нелегко.
– Да! Чтобы протопить эту чёртову печь, мы покупали дрова и уголь! А готовила я в крохотном коридорчике на керосинке.
– А помнишь, Захарик, ту огромную коммуналку, где мы жили потом? Мне сначала казалось, что там комнат пятнадцать, не меньше, а народу было...
– Комнат было всего восемь, Ми, - рассмеялась Раиса Максимовна.
– А народу было действительно очень много. Чтобы умыться и сходить в туалет, приходилось порой ждать своей
– Да, это было целое маленькое государство. И как-то мы все там умудрялись ладить, вот что удивительно.
– Ми, я помню одно твоё письмо мне - из твоей командировки. Что-то такое... «Дипломатические отношения с суверенными единицами должна поддерживать ты. Надеюсь, не без гордости будешь проводить нашу внешнюю политику. Только не забывай при этом принцип взаимной заинтересованности».
Оба, и Михаил Сергеевич, и Раиса Максимовна, рассмеялись.
– Как давно это было, Захарик. И, вместе с тем, как недавно!
– Но, Ми!
– воскликнула Раиса Максимовна, снова возвратясь в сегодняшний день.
– Я думала, что этап коммунальных квартир давно канул в Лету! А получается, всё возвращается на круги своя. Вот уж не предполагала на старости лет опять попасть в коммуналку!
Михаил Сергеевич обнял жену за плечи и скорбно поджал губы.
– Захарик, мы с тобой столько пережили всяких катаклизмов и поворотов судьбы, что, может быть, процесс ещё пойдёт в другую сторону, благоприятную для нас, - не совсем, правда, уверенный в этом, проговорил Михаил Сергеевич.
– Наверное, это я во всём виноват. Виноват в том, что вот сейчас мы с тобой, Захарик, сидим в этой комнате коммунальной квартиры.
Раиса Максимовна молчала.
– Помнишь, Ми, первые годы перестройки, мы с тобой в Италии...
– начала она.
– Миланцы приветствуют нас, скандируют: «Гроби, Гроби!» И у нас с тобой... Я помню это, Ми: у нас с тобой на глазах были слёзы. Слёзы радости, какой-то сопричастности... Ты повернулся ко мне и сказал: «И ради этого тоже стоило начинать перестройку!» - Раиса Максимовна с долей грусти посмотрела в глаза мужу: - Ми, скажи честно, если бы тебя вот сейчас спросили: стоило ли затевать перестройку, что бы ты ответил?
Михаил Сергеевич долго сидел молча, поджав губы.
– Ну, Захарик, - наконец сказал он.
– Кто же мог предположить, что процесс пойдёт так далеко?
Уже поздно вечером Ёлкины услышали тихое поскрёбывание в свою дверь. Когда Наина Иосифовна открыла, на пороге стоял Софка. В руках он держал старенький деревянный стульчак.
– Я извиняюсь...
– сказал он.
– Вот... Не требуется? Подешёвке отдам.
– Да-да, конечно. Сколько?
– По старым ценам за полсотни. Значит, теперь - два с полтиной.
– И за два сойдёт!
– выглянул из-за спины Наины Иосифовны зять
Софка согласно кивнул.
Когда минут через пятнадцать Наина Иосифовна вышла в коридор, то увидела, что с таким же стульчаком Софокл скребётся в дверь к Гробачёвым.
По закону бывшим президентам, ушедшим в отставку, полагались телохранители. Были они выделены и Ёлкину с Гробачёвым. Правда, обе четы не без оснований полагали, что эти церберы по совместительству ещё и зюзюкинские агенты, и по ночам поставляют куда следует сведения о своих подопечных.
Телохранитель Ёлкина, за неимением свободных помещений в квартире поселился в кладовочке, а телохранитель Гробачёва - на антресолях. Для этого соседям пришлось предварительно их освободить от накопившегося там хлама.
ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ СВЕТЛАНЫ ГОРЯЧИНОЙ
Всю президентскую избирательную кампанию Светлана Горячина пребывала в раже.
– Мы должны победить!
– твердила она неистово денно и нощно.
– Это дело всей моей жизни!
В день выборов она не находила себе места. Сначала в день первого тура выборов. Потом выяснилось, что будет второй тур, и Зюзюкин будет принимать в нём участие. И она не находила себе места в день второго тура выборов.
Она молилась за него.
– Мы должны победить! Мы должны победить!
– заклинала она.
– Иначе мне не жить.
Но «не жить» Светлане Горячиной было в любом случае.
Каждый вечер, ложась спать, она становилась на колени перед портретом Владимира Ильича Ленина, что висел у неё в Красном углу спальни, убранный кумачовыми рушниками (и лампадка горела), смотрела в Его строгие глаза, пронзающие и испытывающие сердце каждого коммуниста, и вела с Ним задушевные беседы.
Не было для Светланы Горячевой никого прекраснее и выше Его. Только она, она одна была Его «вечная невеста», Его истинная верная подруга. Его - вечно живого, того, который всегда с нами.
Какие прежде песни о Нём слагались! Какие хоры о Нём пели!
...Вот взметается многопудовый занавес огромной сцены Дворца Съездов, а там - хор из тысячи человек. Выходит ведущая в длинном вечернем платье и объявляет зычным голосом:
– Серафим Туликов! Слова Льва Ошанина! Кантата! Оратория!
И начинают - величаво так, задушевно:
ЛЕ-ЕНИ-ИН...
Аж кровь в жилах стынет!
Самой любимой песней Светланы Горячиной была эта:
Ленин в твоей судьбе,
В каждом счастливом дне,