Вот жизнь моя. Фейсбучный роман
Шрифт:
И вот доходит моя очередь. Михаил Васильевич Зимянин [324] , а именно он вручал награды как секретарь ЦК КПСС по идеологии, лично цепляет мне орден на лацкан, потом задерживает мою руку в своей и тихо говорит: «Слежу за вашим творчеством, слежу…»
Миновали десятилетия. И в 2008 году, уже по случаю моего очередного юбилея, мне опять вручают орден. Но – почувствуйте разницу! – уже не «Знак Почета», а орден Почета. И не в Кремле, а в Музее революции [325] [326] , или как он теперь называется. И не Михаил Васильевич Зимянин, перед которым трепетали многие, а министр культуры Александр Алексеевич Авдеев [327] , перед которым не трепетал уже, кажется, никто. И не сам цепляет орден, а специально обученная дама. Но руку, впрочем, он мне пожал и прошептал заговорщицки: «Слежу за вашим творчеством, слежу…»
324
Зимянин Михаил Васильевич (1914–1995) – секретарь ЦК КПСС по идеологии (1976–1989). По оценке академика Г. Арбатова, «репутация у него была неплохая, но на посту секретаря ЦК с ним что-то произошло. Может быть, он не выдержал испытания властью. А может
325
Музей Революции – так до сентября 1998 года назывался Музей современной истории России, расположенный в здании по Тверской, 21, где в давние-предавние времена размещался Московский Английский клуб (1831–1917).
326
Музей Революции – так до сентября 1998 года назывался Музей современной истории России, расположенный в здании по Тверской, 21, где в давние-предавние времена размещался Московский Английский клуб (1831–1917).
327
Авдеев Александр Алексеевич (1946) – карьерный дипломат, неожиданно для всех (и в том числе, видимо, для себя) занимавший пост министра культуры РФ в 2008–2012 годах.
На съезде советских писателей я был лишь однажды. Зато на последнем, когда перестройки еще не было, а ускорение уже началось. В Большом Кремлевском дворце благолепие. В президиуме – всё Политбюро и все писатели – Гертруды (Герои Социалистического Труда, по-тогдашнему). В зале Раиса Максимовна, очень демократична, телохранители в сторонке, так что каждый смелый мог приблизиться, а самый смелый (помню Егора Исаева) мог не только представиться, но и подержаться за ручку.
Отчетный доклад читает, как и положено, Марков, наш первый секретарь и дважды Гертруда. Ясно, что отрепетировал, так как и самые трудные фамилии выговаривает с лету. И вдруг… вдруг пошатывается, почти падает. К нему бегут – врачи, надо думать, – а Михаил Сергеевич, обведя глазами сидящих окрест, кивает Карпову [328] : продолжайте, мол. Владимир Васильевич, конечно, – никакая не Гертруда, не классик пока что, но Герой Советского Союза. Ему и чужой доклад дочитывать, и рулить в ближайшие годы похилившимся Союзом писателей.
328
Карпов Владимир Васильевич (1922–2010) – писатель, биография которого, безусловно, ярче, чем его книги. Еще курсантом Ташкентского пехотного училища, он в апреле 1941 года был репрессирован, а в 1942 году, попав в штрафную роту, так отличился в боях, что судимость с него была снята. Затем, командуя взводом разведчиков, стал Героем Советского Союза и, после окончания Высшей разведывательной школы и Военной академии имени Фрунзе, служил офицером на Памире, в Каракумах, в Кушке. Что не помешало, а скорее помогло ему окончить Литературный институт и, после выхода в отставку, сделать завидную литературную карьеру: заместитель главного редактора журнала «Октябрь» (1973–1981), главный редактор журнала «Новый мир» (1981–1986), первый секретарь правления Союза писателей СССР (1986–1991).
А что всё похилилось, стало ясно, как пошли прения. Ну, в самом-то деле. Юлиан Семенов таскает с трибуны вальяжного Феликса Кузнецова за псевдонародническую (так и сказал) бороденку. Грузинские писатели, оскорбленные рассказом Виктора Астафьева «Ловля пескарей в Грузии» [329] , ждут от автора извинений и, не дождавшись, громко выходят из зала. Положение вроде бы спасает Гавриил Троепольский [330] [331] , попросивший у грузинских товарищей прощения от лица всей русской литературы. Но тут уже Андрей Вознесенский требует – не просит, а именно что требует от властей – безотлагательного создания музея Пастернака в Переделкине…
329
«Ловля пескарей в Грузии» – рассказ Виктора Астафьева, написанный в 1984 году и опубликованный, причем с большими купюрами, в журнале «Наш современник» (1986, № 3), был, как позднее вспоминал его автор, «встречен болезненно, прежде всего грузинскими писателями, которым он доставлен был еще в гранках из журнала «Наш современник» с припиской: «Автор оскорбляет грузинский народ». Полностью и с обширным авторским послесловием этот рассказ был опубликован только в 15-томном собрании сочинений В. Астафьева (1997).
330
«Положение вроде бы спасает Гавриил Троепольский…» – «Тут же, – процитируем воспоминания самого В. Астафьева, – выскочил на трибуну „старый, закаленный штрейкбрехер“, как его потом назвали в письме ко мне воронежские писатели, Гавриил Троепольский и тоже со слезой, проникновенно, принес извинение от имени русских писателей и журнала „Наш современник“, допустившего идеологическую ошибку, грузинским писателям и всему народу Грузии. Я не был готов к натиску такого сплоченного отряда защитников передовой идеологии и нерушимой дружбы народов, растерялся, от ошеломления сделался совсем мокрым и решил (…), может, и уехать со съезда и написать письмо о выходе из Союза писателей, умеющего так здорово предавать своих членов и выслуживаться перед начальством, хотя, как потом выяснилось, Лигачев совсем не благословлял их на это и даже попросил более „не акцентировать внимание на этом неприятном инциденте“ и продолжать съезд»{26}.
331
Троепольский Гавриил Николаевич (1905–1995) – писатель, чье имя сохранилось в истории благодаря трогательной повести «Белый Бим Черное Ухо» (1971), переведенной на двадцать с лишним иностранных языков, принесшей автору звание лауреата Государственной премии СССР (1975) и очень удачно экранизированной режиссером Станиславом Ростоцким (1977).
Со сцены, словом, возмутительные речи, а в зале шум, выкрики с мест, шиканье – сплошное нестроение, как сказала бы Олеся Николаева [332] . Кто-то перебегает из ряда в ряд, кто-то вовсе выходит – покурить, например.
И я тоже пошел, будто на стену, правда, налетев по пути на тяжелый, ненавидящий взгляд стоящего при дверях кремлевского стража. Еще подумал, помнится, – а им-то, этим вот вышколенным и обученным, уж точно не по нраву вся эта писательская вольница; так бы и порвали в клочья.
332
Николаева Олеся (Ольга Александровна) (1955) – поэт, прозаик, эссеист, лауреат национальной премии «Поэт» (2006) и Патриаршей литературной премии (2012).
Да не вольница, конечно, зачем себя обманывать? Всего
лишь намек на то, что уже началось и еще пойдет – дальше, дальше, дальше…Эту книгу мне когда-то // В коридоре Госиздата [333] // Подарил один поэт…
Дело происходило действительно в коридоре Госиздата, как многие по старинке звали издательство «Художественная литература», а поэтом был Евгений Михайлович Винокуров.
Короткости в наших отношениях не присутствовало, но кому же дарить новый сборник стихов, как не критику? Так что Евгений Михайлович присел на какой-то пуфик и размашисто начертал на титульной странице: «Дорогому такому-то моя 51-я книжка!..» Я был тогда молод и, следовательно, жесток. Поэтому, принимая подарок, сказал, будто про себя: «А у Мандельштама при жизни вышло всего две книги. Или три, вы не помните, Евгений Михайлович?»
333
Госиздат (Государственное издательство РСФСР) – старейшее советское издательство, основанное в 1919 году в Москве и существовавшее с 1930 по 1949 под названием ОГИЗ (Объединение государственных книжно-журнальных издательств), куда входили, в частности, специализированные издательства учебно-педагогической, социально-экономической, военной, детской, музыкальной и художественной литературы.
Зря я это сказал. Но запомнил, мне кажется, все-таки не зря.
И в продолжение об артистах в силе.
1980-е. Пицунда. Пляж, на котором мы с Виктором Александровичем Соснорой – он азартно, я лениво – играем в «Эрудит». А когда совсем уж припечет, сдвигаемся в тень, чтобы поговорить о поэзии.
В сторонке, рядом с моей женой, его Нина, еще живая и веселая. И сам Виктор хоть и глуховат уже, но все слышит, что надо, и реакция у него отменная. На небе ни облачка, зелень ярка, через полчаса нам пора пить кофе по-турецки.
Ну, вам еще что-то нужно для счастья? Мы беседуем, и не просто так, а под мой карандаш. Так как, едва мы познакомились, я, ух какой прожженный в ту пору журналист, сразу понял: надо делать диалог. Ну и пусть он никуда не пойдет, зато потомкам останется. О Данте говорим, к Лиле Брик перепрыгиваем, к сонетной технике – да мало ли о чем могут на пляже поговорить понравившиеся друг другу люди.
Замешательство лишь в минуту, когда я спрашиваю Виктора Александровича о том, кого из поэтов-современников он ценит. Одно-два имени все-таки звучат, но неуверенно, и Соснора просит: «Ты лучше сотри их, Сергей. И забудь, чтобы другим не обидно было».
Чтобы стронуться дальше, говорю: «Ну, а русские классики? Кто теперь для тебя, Виктор, особенно важен?» Он медлит, карандашик мой завис над блокнотом, и наконец роняет: «Я теперь уже в том возрасте, когда могу никого не любить» [334] . И в коду: наш диалог в те годы предложить было некому, а потом машинопись и сама как-то незаметно затерялась. Так что если что и осталось, то вот это: солнце, сквозная тень от деревьев и фраза, какую я только сейчас начинаю понимать.
334
«Я теперь уже в том возрасте, когда могу никого не любить» – «Не дай Бог, чтоб со мной такое стало! Я надеюсь, что буду многих классиков любить всегда…» – воскликнула в Фейсбуке Нина Горланова. А Татьяна Набатникова согласилась: «Да, запас любви иссякает с годами. Это я ещё в детстве заметила по своей бабушке: она любила нас всё меньше. С литературой – то же самое: сначала не можешь без неё жить, потом она не нужна». – «Прекрасная фраза, – заметил Владимир Тучков. – Спустя еще пару десятилетий она могла бы быть продолжена – даже себя. Или так: прежде всего себя». И наконец, в дискуссию вступила Наталия Соколовская: «Эх, Сергей Иванович, говорят же: не буди лиха… Так вот. Лито Виктора Сосноры было вторым в моей питерской жизни после Нонны Слепаковой. Тут мне повезло. Но про Соснору У него был невероятный, протодиаконский бас. И порой, когда штудии переходили в застолья, он им пел. Стаканы дрожали. Что до его суждений… Да, он мог поставить перед тобой невидимую стену, о которую твои собственные представления разлетались в прах. Он был прекрасен. И есть, слава богу. С ровесниками и предшественниками по литературе у него и тогда были свои отношения, точно)) Но я о Нине, которая однажды появилась в нашем лито. Потому что, „если что и осталось“, так вот это… Вечерний мокрый Невский. Мы с ней идем мимо Катькиного садика. Говорим о чем-то вполне возвышенном. Я смотрю на Нину сбоку и вижу ее запрокинутое лицо, заломленный вбок берет крупной вязки и пронзенный светом фонаря прозрачный виноградовый, сияющий глаз… Потом я догадалась, что это было время начала их романа…»
Не знаю, для кого как, а для меня одним из знаковых и, соответственно, многообещающих симптомов приближающейся перестройки стали телевизионные литературные вечера в концертном зале «Останкино». По первой, то есть одной из двух тогда, программе Центрального телевидения! В лучшее время (сейчас сказали бы в прайм-тайм), то до, то сразу после главной новостной передачи страны. И времени ведь не жалели – полтора, а иногда, кажется, и два часа, когда писатели только и делали, что рассказывали о себе, о своих книгах и своих товарищах да отвечали на вопросы, рождающиеся тут же, в студии.
Какие имена – не всех помню, но Бакланов, Залыгин, Гранин, Самойлов, Вознесенский, Распутин, Левитанский, академик Лихачев…
И как их слушали!
Отсюда вопрос: это что, действительно кому-то помешало? И действительно ли «Россия одурела» [335] – в сравнении не с золотым или серебряным веком, а всего лишь в сравнении с позднесоветским десятилетием, в котором если что-то и вспоминается, то именно литература?
Ответить некому.
Тогда второй вопрос: неужели сейчас никому не интересно попробовать этот, скажу по-новомодному, формат? Ведь получилось же с «Подстрочником» Лилианны Лунгиной [336] , имя которой большая часть телевизионной аудитории узнала, только увидев эту замечательную, но отнюдь не избалованную славой, не медийную женщину на экране.
335
«Россия, ты одурела!» – фраза, которую 13 декабря 1991 года в прямом телевизионном эфире, то есть на всю страну, произнес публицист Юрий Федорович Карякин, узнав, что в ходе выборов в первую после крушения СССР и коммунизма Государственную Думу непредсказуемо много голосов набрала казавшаяся фарсовой Либерально-демократическая партия В. В. Жириновского.
336
Лунгина Лилианна Зиновьевна (1920–1998) – филолог, переводчик с французского, немецкого, норвежского, датского и шведского языков. Среди самых ярких ее работ – осуществленный еще в 1957 году перевод книги Астрид Линдгрен «Малыш и Карлсон, который живет на крыше». Но по-настоящему известным имя Л. Лунгиной стало после того, как в 2009 году зрителям ТВ-канала «Культура» был представлен 15-серийный телефильм «Подстрочник» о ее жизни, снятый режиссером Олегом Дорманом и оператором Вадимом Юсовым. Запись этих монологов составила книгу «Подстрочник: Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана» (2010).