Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры

О неусыпной власти

Образ счастливого дитяти традиционен для утопического проектирования счастливого будущего [760] . Известные строки песни Василия Лебедева-Кумача на музыку Исаака Дунаевского — «Мы будем петь и смеяться, как дети, / Среди всеобщей борьбы и труда» — могут служить здесь вполне символическим примером. Детский смех и детский сон равно выражают удовлетворение элементарных потребностей и торжество здоровой физиологии. Неравнодушие власти к соответствующей образности определяет, по сути, всю эстетику советского искусства, призванного демонстрировать красоту и здоровье советского народа. Колыбельная тематика здесь также не стала исключением: в 1943 году партийная критика обрушится на поэта Илью Сельвинского за стихотворение «Кого баюкала Россия» (1942). Стихотворение Сельвинского, напечатанное в журнале «Знамя», стало предметом обсуждения в секретариате ЦК ВКП(б), а поводом к этому обсуждению — строки:

760

«Итак, вот где истина, вот что нужно для того, чтобы осуществить вечное счастье на земле: нужно, чтобы люди стали подобны детям, ибо только дети могут быть счастливы» (Мережковский К. С., Рай земной, или Сон в зимнюю ночь. Сказка-утопия XXII века. М., 2001. С. 63).

Сама как русская природа Душа народа моего: Она пригреет и урода, Как птицу выходит его.

Сельвинский, вспоминая позднее это обсуждение, негодующие вопросы Маленкова («Кто этот урод? Кого вы имели в виду») и раздражение Сталина, объяснял их тем, что в слове «урод» читатели могли увидеть намек на рябого и сухорукого вождя. Но едва ли это так. Скорее упоминание о неком уроде, которого «пригреет» душа русского народа, резко диссонировало с расхожими инвективами тогдашней пропаганды, называвшей уродами тех, кто почему-либо угрожал партийному и советскому благолепию [761] .

761

Громов Е. С. Сталин: власть и искусство. М., 1998. С. 362. В постановлении Секретариата ЦК ВКП(б) «О повышении ответственности секретарей литературно-художественных журналов» (3 декабря 1943 года) стихотворение «Кого баюкала Россия» было названо «политически вредным» («Литературный фронт»: История политической цензуры. 1932–1946 / Сост. Д. Л. Бабиченко. М., 1994. С. 81, 82). Сельвинский счастливо отделался: постановлением Секретариата ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1944 года поэта освободили «от работы военного корреспондента до тех пор, пока т. Сельвинский не докажет своим творчеством способность правильно понимать жизнь и борьбу советского народа». Впрочем, к теме уродства Сталин, похоже, действительно не был равнодушен: известно письмо Сталина к А. Афиногенову, в прочитанной рукописи пьесы которого он усмотрел засилье уродов-коммунистов: «Почему-то партийцы у Вас уродами вышли, физическими, нравственными или политическими уродами <…>. Не думаете ли, что только физические уроды могут быть преданными членами партии?» (Громов Е. С. Сталин: власть и искусство. С. 140–141).

Насаждавшиеся советской пропагандой идеалы «красоты» и социального инфантилизма были при этом достаточно определенными, чтобы быть усвоенными даже теми, кто сочувствовал советской идеологии извне. Один из таких примеров — творчество американской поэтессы и общественной деятельницы Женевьевы Таггард (1894–1948). Побывав в 1935 году в СССР, Таггард спешит поделиться с читателями своими восторгами от поездки с упором на те же «детские радости» «красивого» советского человека и пробует себя, в частности, в жанре «советских колыбельных» («Soviet Lullaby») [762] . Литературно-музыкальные пристрастия, побуждавшие приверженцев «советского образа жизни» обращаться к колыбельным песням, хотя и приветствовались идеологически, обнаруживают вместе с тем достаточно универсальные тактики коллективной (само)защиты и (само)терапии, обеспечивающие то, что в терминологии Фуко следовало бы назвать «заботой (общества) о самом себе».

762

The Papers of Genevieve Taggard in Dartmouth College Library. July 1986. ML-60. Folder 132. — http://ead.darmouth.edu/html/ml60.html.

Идеальный слушатель колыбельных — искренен, внушаем и предсказуем, т. е. именно таков, каким советская идеология вплоть до перестройки и изображает «простого советского человека» [763] . Применительно к колыбельному жанру такая «простота» непосредственно коррелирует с языком психотерапии и психоанализа — с представлениями о защищенности, покое, ласке, regressum ad uterum и т. п. [764] Не случайно и то, что мотивам убаюкивания и сна в колыбельных песнях привычно сопутствуют мотивы бодрствования и бдительности тех, кто призван охранить спящего. В политической культуре и пропагандистских контекстах те же мотивы созвучны риторике властного патернализма — убеждению в обоснованности «родительских» взаимоотношений власти(теля) и его подданных. Метафоры неусыпной власти восходят по меньшей мере к Платону, рассуждавшему в «Законах» о «ночном бдении, надлежащем для тех, кто намерен с предельным тщанием охранять государство» и о том, что «правители, бодрствующие по ночам в государствах, страшны для дурных людей» (Nom. 807 е, 808 с). В эпоху Средневековья представление о неспящем властелине формализуется в понятии «rex exsomnis/insomnis», связавшем идеалы божественной и светской власти, — евангельский образ пастыря, стерегущего свое стадо, и образ воина, несущего ночной дозор [765] . На бодрствующих пастырей и монархов указывают, в частности, и титульные обращения, появившиеся на Руси из средневековой Византии [766] . Дальнейшее развитие образ «недремлющего» властителя получает в панегирической литературе XVII–XVIII веков. Так, например, Симеон Полоцкий изображал патриарха Никона:

763

Напр.: Смирнов Г. Л. Советский человек. М., 1971.

764

Добряков Г. О колыбельных песнях // Вестник воспитания. 1914. № 8. С. 145–156; Шушарджан С. В. Музыкотерапия и резервы человеческого организма. М., 1998; Петрушин В. И. Музыкальная психотерапия: Теория и практика. М., 2000; Новицкая Л. П. Влияние различных музыкальных жанров на психическое состояние человека // Психологический журнал. 1984. Т. 5. № 6; Карабулатова И. С. «Магия детства»: народная колыбельная песня как инновационная методика обучения толерантности в семье // Инновации в науке, технике, образовании и социальной сфере. Казань, 2003; Карабулатова И. С., Демина Л. В. Колыбельная песня Тюмени. Тюмень, 2004. Гл. 3.

765

Kantorowicz Е. Н. Die zwei K"orper des K"onigs. Eine Studie zur politischen Theologie des Mittelalters. M"unchen: DTV, 1990. S. 147, Fn. 131. См., напр., у Саксона-Грамматика (Gesta Danorum 14.25.17): «Noctu redeunte Absalone, rex adhuc insomnis diutinam eius moram angore et vigilia prosequebatur».

766

Фаль С., Харней Ю., Штурм Г. Адресат и отправитель в древнерусских письмах // ТОДРЛ. Т. L. СПб., 1997. С. 125, со ссылкой на: Памятники литературы Древней Руси. Т. 5. С. 522–536; Послания Иосифа Волоцкого / Подг. текста А. А. Зимина и Я. С. Лурье. М.; Л., 1959. С. 160–168. Ср.: Zilliakus Н. Anredeformen // Jahrbuch f"ur Antike und Christentum. 1964. Bd. 7. S. 175; Jerg E. Vir venerabilis. Untersuchungen zur Titulatur der Bisch"ofe in den ausserkirchlichen Texten der Sp"atantike als Beitrag zur Deutung ihrer "offentlichen Stellung. Wien, 1970 (Wiener Beitr"age zur Theologie. Bd. 26). S. 154.

Не спит Никон святейши, леч отверсты очы На все страны мает, яко во дне, так и ночы, Бы волк хытры не шкодил, на вси страны чует. [767]

Применительно к советской эпохе прославление «родительских» взаимоотношений неусыпной власти и вверенного ему общества замечательно в данном случае не новизной, но невиданным ранее медиальным размахом [768] . Возвращение старой метафоры в советскую литературу можно датировать 1920-ми годами: характерно, например, стихотворение Николая Тихонова «Баллада о синем пакете» (1922):

767

Цит. по: Робинсон А. Н. Борьба идей в русской литературе XVII иски М 1974. С. 35. См. здесь же сводку примеров формулы «царевы очи». С. 145–147.

768

Черемнин Г. С. Образ И. В. Сталина в советской художественной литературе. М., 1950; Образы Ленина и Сталина в народной поэзии периода мирного строительства // Очерки русского народно-поэтического творчества советской эпохи. М.; Л., 1952. С. 140–150. См. также: Clark К. The Soviet Novel: History as Ritual. Chicago, 1981. Ch. 5; Marsh R. J. Images of Dictatorship: Portraits of Stalin in Literature. London; New York, 1989; Garstka C. Das Herrscherlob in Russland. Katharina II., Lenin und Stalin im Russischen Gedicht. Ein Beitrag zur "Asthetik und Rhetorik politischer Lyrik. Heidelberg: Winter, 2005 (в критической рецензии на книгу Гарстки Андреас Гуски справедливо отмечает ее теоретическую незадачливость и крайне обзорный характер: Osteuropa. 2007. 57. Jg. Heft. 5. S. 263–265).

Улицы пусты — тиха Москва, Город просыпается едва-едва. И Кремль еще спит, как старший брат, Но люди в Кремле никогда не спят.

Тихонов не портретирует бессонных творцов революции. Можно было бы ожидать, что речь в этом случае идет, среди прочих, о Ленине, но едва ли это так: в 1922 году Ленин, маявшийся под надзором врачей в Горках, был уже далек от власти. В 1925 году о ночном бодрствовании покойного к тому времени вождя напомнит Федор Гладков в романе «Цемент»: чекист Чибис, рассуждающий перед Глебом Чумаловым о преимуществах ночного бдения («Самое веселое время у меня — ночь. <…> Ночью видишь больше, чем днем»), получает здесь же эталонную санкцию на революционную бессонницу: «Я слышал, товарищ Чибис, что Ленин тоже не спит ночами» [769] . Со временем представление о неусыпном вожде революции удостоится своеобразной фольклоризации. В литературно-художественном сборнике, изданном к пятнадцатилетию ленинской смерти, в разделе мемуарных текстов были опубликованы трехстраничные воспоминания безымянной «дочери рабочего» под заглавием «Когда же он спит?». Дочь рабочего вспоминала здесь удивление своего отца, работавшего некогда в Кремле и наблюдавшего постоянный свет в окнах ленинского кабинета:

769

Гладков Ф. Цемент. М., 1933. Гл. 6. Ч. 2. В переработанной версии романа (изданной в 1941 году, и последующих изданиях) эти слова устранены.

Проходишь рано утром, у него свет. Очень поздно — в час, два, — у него все еще горит огонь.

— Когда же он спит? — спрашивала я отца.

— Об этом и я думаю [770] .

В том же сборнике читатель мог прочитать «русскую сказку» «Скоро проснется Ильич» (записанную, если верить примечанию, в Кировской, бывшей Вятской, области и составленную «не ранее 1925 года»), где Ленин притворяется мертвым, чтобы испытать, «как пойдут дела» в его отсутствие. Устав лежать под стеклом, Ленин выходит из Мавзолея и инспектирует положение дел в Кремле, на заводе и в деревне. Итоги инспекции удовлетворяют: в Кремле все спокойно, коммунистов стало больше, международные отношения улучшились, на заводе «в работе задержки нет», товары выпускаются почти как в мирное время, в деревне, хотя и «не так, чтоб уж очень», но и здесь жизнь налаживается: в избах нет икон, «красные плакаты везде» и портреты. Удовлетворенный увиденным, Ленин возвращается в Мавзолей и «спит вот уже много дней после своих странствований». Но «теперь уже наверно скоро проснется. Вот радость-то будет» [771] .

770

О Ленине. 1924–1939. Литературно-художественный сборник к пятнадцатилетию со дня смерти В. И. Ленина. М., 1939. С. 484.

771

О Ленине. 1924–1939. Литературно-художественный сборник к пятнадцатилетию со дня смерти В. И. Ленина. С. 435, 437, 438.

К середине 1930-х годов традиционный образ неусыпного властелина в целом закрепляется за Сталиным, хотя персонализация недремлющей власти не исключает сталинских сподвижников. Из сборника рассказов советских писателей о строительстве Беломорско-Балтийского канала читатель узнавал о нечеловеческой трудоспособности чекиста-руководителя Нафталия Френкеля (заместителя начальника строительства канала Л. И. Когана): «Неизвестно, когда спал этот человек! После 18 часов напряженной работы, совершенно бледный и особенно возбужденный, он собирал инженеров на ночные совещания, которые получили название всенощных бдений» [772] . В рассказе Андрея Платонова «Бессмертие» (опубликованном в 1936 году в журнале «Литературный критик») в схожей роли рисовался Лазарь Каганович, самозабвенно пренебрегавший собственным отдыхом, но обязывавший (в отличие от Френкеля) к своевременному сну своего подчиненного. Центральная сцена рассказа — ночной разговор Кагановича и начальника железнодорожной станции Левина:

772

Беломоро-Балтийский канал им. Сталина. История строительства / Под ред. М. Горького, Л. Авербаха, С. Фирина. М., 1934. С. 214.

Левин велел уйти всем, закрыл дверь и снял трубку.

— Я ДС Красный Перегон. Слушаю.

— А я Каганович. Здравствуйте, товарищ Левин. Вы почему так скоро подошли к аппарату? Когда вы успели одеться? Вы что, не спали?

— Нет, Лазарь Моисеевич, я только пошел спать.

— Пошли только! Люди ложатся спать вечером, а не утром. Слушайте, Эммануил Семенович, если вы искалечите себя в Перегоне, я взыщу, как за порчу тысячи паровозов. Я проверю, когда вы спите, но не делайте из меня вашу няньку.

Далекий, густой и добрый голос умолк на время. Левин стоял безмолвный; он давно любил своего московского собеседника, но никогда никоим образом не мог высказать ему свое чувство непосредственно: все способы были бестактны и неделикатны.

— В Москве сейчас тоже, наверное, ночь, Лазарь Моисеевич, — тихо произнес Левин. — Там тоже не с утра люди спать ложатся.

Каганович понял и засмеялся [773] .

773

Платонов А. Бессмертие // Литературный критик. 1936. № 8. С. 125.

В том же 1936 году литературные нарративы на тему сна разнообразит Сталинская конституция, законодательно гарантировавшая советскому человеку «право на труд» (статья 118) и «право на отдых» (статья 119), подразумевающее, как можно думать, также и «право на сон».

Схожими примерами богат советский кинематограф. На один из них указала Кристина Энгель: перед зрителями кинотрилогии Григория Козинцева и Леонида Трауберга о Максиме («Юность Максима», 1935; «Возвращение Максима», 1937; «Выборгская сторона», 1938) проходят последовательные сцены, иллюстрирующие мотив «охраняемого сна», — революционеры стерегут сон ребенка, Максим — сон Наташи, Ленин и Сталин — сон Максима [774] . В фильмах Михаила Ромма «Ленин в октябре» (1937, сценарий А. Каплера) и «Ленин в 1918 году» (1939, сценарий А. Каплера и Т. Златогоровой) сон даровался Ленину. В первом фильме хранителем ленинского сна выступал телохранитель вождя революции — товарищ Василий, а сама сцена сна, предварявшая по сюжету фильма штурм Зимнего дворца, комментировалась отдельными экранными титрами.

774

В обсуждении трилогии о Максиме на радио «Свобода». Текст обсуждения: http://www.svoboda.org/programs/cicles/cinema/russian/RetumOfMaxim.asp.

Во втором фильме о бессонной работе вождя можно было судить по многозначительному эпизоду: Ленин просит на ночь книги из Румянцевской библиотеки и обязуется их вернуть к утру. К концу фильма Ленин, переживший ранение, засыпал в кресле, а свидетелем ленинского сна оказывался приехавший с фронта Сталин.

Читатели множащейся в эти же годы мемуарной ленинианы были вольны представить себе и спящего Ленина-ребенка, читая воспоминания его двоюродного брата Н. И. Веретенникова (1939). В воспоминаниях о детских и юношеских годах будущего вождя революции приводился текст колыбельной, которую якобы пела Володе Ульянову его мать — Мария Александровна: