Вой лишенного или Разорвать кольцо судьбы

Она все еще не могла до конца поверить, что столкнулась с рьястором и осталась цела. Ее сотрясала мелкая дрожь, и девушке казалось, что стоит сделать шаг, как ноги подогнутся, отказавшись нести ее.

Она все еще испытывала страх, даже ужас, а перед глазами стоял сверкающий глазами повелитель стихий.

— Причем здесь прости? Ты могла пострадать!

Перворожденный говорил хлестко и зло. Лутарг даже немного опешил впервые столкнувшись с подобным тоном. Ему еще не доводилось видеть отца в гневе, препирательства с Сальмиром молодой человек в расчет не принимал.

— Она напугана, а ты ей успокоиться не помогаешь, — вставил он, оттесняя отца от дрожащей девушки. — Давай лучше я, а ты потом все скажешь?

— Ты не понимаешь! — Антаргин окинул сына тяжелым взглядом.

— Пусть. Объяснишь позже.

Они некоторое время смотрели друг другу в глаза, а затем отец уступил.

— Встретимся в замке, — коротко бросил он прежде, чем уйти. — Будь осторожен.

В чем именно, молодой человек спрашивать не стал. И так было понятно — контролируй себя и духа. Кажется, это должно стать его второй натурой.

Оставшись наедине с девушкой, Лутарг расстелил на земле свой плащ и усадил на него Литаурэль. Она словно спряталась в себе и никак не реагировала на его действия, бездумно подчиняясь. Собрав рассыпанные девушкой листы и наполнив коробочку уцелевшими угольками, молодой человек устроился рядом с девушкой, раздумывая над тем, как быть дальше. В роли успокаивающего ему бывать не приходилось, скорее наоборот — всегда тот, кого боятся.

— Ты хорошо рисуешь, — сказал Лутарг, не придумав ничего лучше.

Хотя душой он не покривил: рисунок, лежащий у него на коленях, и правда был замечательным.

— Спасибо, природа мне особо удается, — отозвалась Литаурэль, посмотрев на горный склон и ползущие над ним облака, выполненные в черно-серых тонах.

— А еще что?

— Иногда портреты, но редко, и если не по памяти, — тихо призналась девушка, бросив осторожный взгляд на молодого человека.

— Мой тоже есть? — с улыбкой поинтересовался Лутарг, и был удивлен, когда его собеседница, густо покраснев, поспешно отвернулась.

— Твоих нет, только Освободителя, — пробормотала она, подтянув к себе ноги и уткнувшись подбородком в колени.

— Освободителя?

— Да. Каким я представляла тебя раньше.

— И как? Похож? — сдерживая улыбку, спросил он, хоть веселость и проскальзывала в голосе.

— Совсем нет, — робко призналась Лита.

— А мне можно будет посмотреть?

— Если захочешь.

Лутарг чувствовал, как напряжение постепенно покидает ее, и радовался этому. В тоже время, мужчина был уверен, что возвращаться в крепость девушке еще рано. Ему казалось, что Лита пока не готова пересечься с Антаргином или, еще хуже, с Сальмиром, который обязательно узнает о случившемся от Перворожденного, и поэтому решил отложить эту встречу, а заодно разобраться со своим собственным интересом.

— Далеко отсюда до границы?

— Да, достаточно далеко.

— До ночи не вернемся?

— Нет, если только не… — она замолчала, прикусив губу и испуганно уставившись на свои руки.

— Что не?

— Оседлаем жеребца собирателей тел.

— А что в нем такого особенно?

— В них. Их семеро, — поправила Лита.

— Да, конечно, — тут же согласился Лутарг. — Ты не ответила. Почему именно его? Другая лошадь не подойдет?

— Нет. Они самые быстрые. Риана создала их. Но не прошедший обряд не сможет управлять вороным.

— А Антаргин?

— Перворожденный может все. Он же рьястор. — ответила Литаурэль, не понимая, зачем он спрашивает.

— Ну, так я тоже, — Лутарг широко улыбнулся.

* * *

Молодой человек был несказанно рад тому, что кроме Антаргина видение мыслей недоступно никому более. Рад по двум причинам. Литаурэль совершенно не нужно было знать, о чем он думал, наблюдая, как девушка седлает огромного черного жеребца, как ее тонкие пальчики поглаживают лоснящуюся холку, так как думы эти напрямую касались ее и не являлись столь безобидными, сколь ему хотелось. Во-вторых — признаться в том, что никогда не имел дело с подобным монстром, Лутарг просто не мог.

В эргастенских пещерах водились лошади, но все больше тягловые. В лучшем случае они доставали вороному до груди, были коренасты и послушны. Он даже ездил на них верхом, причем с удовольствием, так как лошади — единственные, кто не шарахался от него, только увидев, но что-то подсказывало молодому человеку, что эти ощущения с ныне предстоящими не идут ни в какое сравнение.

"Плохая идея", — сказал себе Лутарг, когда настало время забираться в седло.

Конечно, конь подпустил его сразу, как только молодые люди вошли в конюшни. Подпустил именно его, разрешив погладить морду и довольно фыркнув при этом, но от этого сам план не стал казаться Лутаргу привлекательнее.

Ухватившись за луку, мужчина поставил ногу в стремя и вскочил в седло, внутренне приготовившись крепко держаться, если жеребец взбрыкнет. Но этого не понадобилось, вороной стоял спокойно и ждал команды.

— Ты хоть раз ездила на нем? — спросил Лутарг, протягивая руку девушке.

— Не уверена, что на нем, но однажды — да. С Тримсом, — ответила Литаурэль, доверчиво кладя пальчики на его ладонь.

— Уже лучше, — усмехнулся молодой человек, усаживая хрупкую спутницу перед собой.

"Очень плохая идея", — уточнил он для себя, когда девичья спина коснулась его груди. Хуже не придумаешь.

Когда вороной, подчиняясь несмелым командам Лутарга, пересекал двор, направляясь к воротам, Антаргин, наблюдающий за происходящим из окна своих покоев, удержал за руку Сальмира, кинувшегося к двери со словами: "Я верну их".

— Оставь, — задумчиво сказал Перворожденный, у которого из головы не шел эпизод с рьястором.

— Он же не справится! — возмутился калерат, волнуясь за сестру.

— Лутарг мой сын, и жеребец всегда подчинится ему, — парировал Антаргин. — К тому же, ты много пропустил, когда оставил нас, друг мой.

— Что же?

— Повелитель стихий полностью признал его.

— Откуда тебе знать? — не согласился Сальмир, не допуская мысли о том, что Перворожденный мог полностью спустить рьястора вне замкнутого пространства, охраняемого Рианой.

— Он удержал его, не дав броситься на Литу.

— Что? — взревел Сальмир, вновь направившись к двери, но Антаргин остановил его лишь всего тремя словами, от которых калерат практически остолбенел.