Война 2011. Против НАТО.

Перед, Георгием Полеводовым дилемма. Остаться снимать дальше, с риском лишится и той информации, что уже накопилась (что в самом деле он сможет возразить, если эти бодрые «беркутовские» хлопцы решат отобрать его фототехнику?), или же продолжать поглощать жареное? Кроме того, дело давно уже не зациклено на простом, и даже профессиональном, любопытстве. Задействованы обыкновенные человеческие эмоции. Ведь, в конце-концов, тут не какая-то авария самолета – творится настоящая жуть. На его глазах убиты даже не военные, а явно простые девочки-заложники. И пули выпущены вовсе не по какой-то роковой ошибке. Полеводов остается наблюдать и фиксировать происходящее.

Спецназ быстро занимает позицию. Приятно, что хоть кто-то в этой стране на что-то натаскивается и умеет делать дело. Штурма правда, не происходит. Кто-то тянет резину. Ага, с теми, кто до сей поры прячется, то ли в самом горящем самолете, то ли где-то вплотную к нему, пытаются вести переговоры. Сквозь рев пламени, и прочий фон доносится усиленная акустической системой английская речь. Георгий что-то улавливает. Говорят достаточно медленно, по всей видимости, переводчик местный. Выстрелов в ответ не раздается точно, но вот отвечают ли вообще, не разобрать. Все-таки Полеводов отодвинулся от своего первичного месторасположения далековато.

Обычно, судя по фильмам и передачам новостей, переговоры с террористами, захватившими заложников, волынка еще та. «А вот дайте нам, самолет, да не такой зажаренный, как этот, а новый, после регламента, да с летчиками, кумекающими по-нашенски, да выключите все радары, чтоб не подглядывать, да еще к тому бочку варенья, контейнер печенья, а уж тогда мы вам хоть кого-то отдадим в целом виде, а не разделанным на «пальцы отдельно, глаза врозь». Но сейчас другой случай. В конце-концов и там, как это и не противоречит только что виденному, не полные отморозки. Понимают, что долго сидеть в дыму не получится, в конце-концов самолетные колеса вот-вот догорят и перестанут коптить, или легкие переполнятся угарным газом и тогда уж каюк и без перестрелки, или, чего доброго, остатки топлива, если таковые в баках еще наличествуют, могут, в конце-концов, и… того.

Используя увеличение в экране камеры, Полеводов отслеживает нюансы процесса. Сознание, странно непутевое дитя миллиардолетия эволюции, старается обогнать события – рисует в голове свои контуры. Вот из дыма выходят боевики «Хезболлы» с поднятыми руками, и бредут следом женщины, дети и старики удерживаемые в заложниках… Вся прокрутка абсолютно мимо цели. Камера наведена куда следует, так что истинный процесс запечатлен так, будто именно к нему и стремился душой горе-оператор.

Происходит именно то, к чему внутренне готовы пожарники, да и прочие, с самого начала, просто из-за непредусмотренных стрелковых игрищ отвлеклись. Так и не обработанный спец-пеной и водометами «Боинг» взрывается. Ударная волна действует все-таки не мгновенно. Камера снимает движущуюся на нее стену уплотнения, состоящую из бетонированного дыма, огня и еще чего-то и изначально плотного, не исключается, декора алюминиевой обшивки лайнера, а так же элероно-флапероновое хозяйства. Инстинкт журналиста на высоте. Главное добытая информация, остальное несущественно. Георгий Полеводов успевает прижать камеру к себе, и даже заслонить руками, прежде чем волна жесткости среды, зовущейся газовой, пронизывает его насквозь. Спрашивается, на черта, аристократ Торричелли изобретал свои полусферы с пустотой? Достаточно было взорвать чего-нибудь большое, чтобы все поняли, какая это тяжелая штуковина – воздух.

36. Некомбатанты

Здоровенный водила автокрана трясется как осиновый лист. Сереже Парфенюку это не нравится, и вообще не нравится все происходящее. Слишком напоминает казнь предателя Родины и сволочи Данилы. Но ведь здесь… Черт возьми, а что собственно делать?

– Сотрудничаешь с захватчиками, сука? – то ли спрашивает, то ли уже констатирует Дмитрий Беда. Некоторое время – секунду, не более – он ожидает ответа.

Водитель, похоже, тормоз еще тот. Беда ухает его по ребрам, явно не со всей силы, но так, что из сломанных можно, при сноровке Всевышнего, собрать не одну, а две-три идеальных подруги жизни человека.

– Я тебе спрашиваю, или как? – интересуется Беда.

Однако водила тертый крендель. Похоже зуботычина ему только на пользу: дрожать он перестает, но вместо того, чтобы идти на мировую, наглеет.

– Так ведь платят же, – говорит он со странной уверенностью, что столь короткой фразой все объяснил.

– Ты совсем тупой, дядя? – Дмитрий Гаврилович опасно белеет. Парфенюк его таким еще ни разу не видел. – Они грабят твой завод. Станки увозят в Турцию. Ты им помогаешь. Чего потом грузить будешь, когда завод твой разберут и уедут?

– Я крайний, да? Власти ничего не делают, а я что… Менты с ними вместе. Они ж власть, или как?

– А у тебя мозгов нету?

Парфенюк смотрит на Дмитрия Беду очень внимательно, особенно на руки. Он хочет успеть загодя отвернутся, когда Беда решит стрелять и начнет вскидывать АКМ.

– Сколько ж заплатили? – толстый палец Дмитрия Гавриловича опасно шастает вблизи куркового механизма. Парфенюк почти жмурится.

– Так… – неопределенно мычит водила.

– Я не ясно задал вопрос?!

– Сто баксов, – отвечает автокрановщик поспешно, ибо наконец-то взвешивает и решает, что ответ не столь значим, дабы за него умирать.

– Понятно – тридцать сребреников, – комментирует Беда.

Тут Парфенюк наконец-то решается, перебарывает себя.

– Дмитрий Гаврилович, можно вас на секунду?

– Чего? – недовольно цедит Беда, все же делая пару шагов в сторонку.

Сергей прижимается почти к уху. Торс под одеждой невольно напрягается – он готов встретить затрещину, а то и пару.

– Дмитрий Гаврилович, не убивайте вы его, правда.

– Чего вдруг? – Беда и вправду недоволен. – Он сотрудничал с…

– Да, гражданский же.

– Я тоже гражданский, – вскидывается Беда.

– Тогда давайте поедем туда, на завод, и перецокаем всех стропальщиков. Они ведь тоже грузили. Потом сторожа, что открывал ворота. Понимаете, ладно там, ментов. Они все ж на службе, а если сейчас, то на службе у врага. А здесь… Работяга же просто. Наверное, семья, де…

– Сантименты ваши, твою маму, – ворчит Беда. Однако Парфенюк наблюдает, что опасная бледность сменяется более привычной краснотой.

– Эй ты, сволота турецкая, семья есть?

– А чего? – водила снова недопонимает, что тут от одного лишнего слова можно сдохнуть или продолжать жить.

Теперь Беда с размаху, но опять же, не со всей дури, лупит его по грудине прикладом плашмя. Водила хрипит и пытается согнуться. Хрена тут получится – он привязан.

– Я спросил, или как? – говорит Беда.

– Чего? – у водилы от удара плохо с оперативной памятью.

– Семейство есть? Дети?

– Не, жинка только.

– Видишь? – поворачивается к Парфенюку Беда.

– А нет, – поправляется крановщик, с трудом вдохнув воздуху, – от старой есть дитё, девочка.

– Вот, видите, – поясняет Парфенюк.

– Ни хрена не вижу, – констатирует Беда. – А ты, сволочь, элементы платишь?

Вопрос прямо-таки к месту, с учетом того, что сюда наверно несутся сейчас боевые машины, а может и боевой вертолет.

– Хм, – кривится водила – очень зря, кстати. – С чего ж их платить. У нас…

– Ты ж, падла, крановщик, твою… Вот, подлахматился. Правда, разгрузить не получилось. И не платишь… Пришью, – Последнее слово даже не для водилы, так, подведение итогов.