Война Григория Васина

– Шуткую я, - успокоил я парня, - воды принеси умыться.

– Это я зараз!
– обрадовался он.

Весь наш походный лагерь утопал в глубоких сумерках, но не все спали. Я прошел к обозным телегам, где меня встретил Казимир, он смотрел на меня волком.

– Усю кожу изрезаху, - пробубнил он, - усе стрилы поломати!
– всплеснул руками казначей.

Я оглядел, на что пошла обозная кожа и стрелы. На телеге высилась куча кожаных мешочков.

– Добре!
– похлопал я по плечу казначея, - будет тебе орден, или медаль, за победу над врагом, - я подмигнул ничего не понимающему мужичку, - давай веревку, бечёвку.

– Шо? Шо я таки сделаху ни таки?
– перепугался вдруг Казимир.

– Не боись, это для гранат, фитили буду делать, - успокоил я его.

– Питро, неси котелок, воду нужно будет согреть.

– Буде сполнино, кхан Гриня!
– отрапортовал Петька.

Еще вчера был водоносом, - подумалось, - а сегодня уже кхан. Так и до министра дорасту, тяжёлой промышленности.

– Казимир, - казначей встревоженно вздрогнул, - какое жалования положено кхану?

– Дзенек нима, - осекшись выдавил из себя гридневский скряга.

– Я шуткую, может завтра в первый и в последний раз кханом буду.

Кстати идея с временным кханом принадлежала десятнику Тарасу. Она, конечно, никому кроме Ладомила на военном совете не понравилась. Но деваться некуда, больше никто не знал, как разбить врага. А на безрыбье и кхан, то есть рак - рыба.

С Петрухой мы подогрели воду и высыпали в нее порох. Далее размешали все это до состояния кашицы. Потом окунули в полученную смесь тонкую веревку. Петруха все это время на меня смотрел преданными глазами. Наверное, подвязывается в ординарцы, - усмехнулся я, - еще до кучи сюда Анку пулеметчицу, и можно будет меня величать Григорием Ивановичем Чапаевым. А вон и Фурманов бежит. Из потемок выскочила крупная фигура Тараса.

– Шо фитили хотовы?
– сразу начал он без предисловий.

Вижу, волнуется. Да, если провалится затея с гранатами, мы все покойники, как тут не волноваться.

– Сейчас веревка подсохнет, и проведем полевые испытания, - обрисовал я Тарасу дальнейшие перспективы.

Когда веревка высохла, мы втроем, я, Петруха и Тарас отошли подальше от лагеря. Я взял с собой одну уже готовую пращу. Местные смекалистые мужички сделали их ровно тридцать штук без всяких проблем.

– Петр, - начал я, - сейчас отрежь от общего фитиля отрезок с локоть. Клади его на землю, и по команде поджигай.

– Буде сполнино, кхан Гриня!
– снова отрапортовал парень.

На новоявленного ординарца ревниво покосился десятник Тарас, сразу смекнув, что к чему.

– Нука паря, отойдь, - сказал он Петру, - я усам поджигаху, командуй Гриня!

Вот и начались первые дворцовые интриги, - новая мысль позабавила меня. Я поднял камень, вложил его в пращу и скомандовал.

– Огонь!

Тарас поджег от факела шнур. Я три раза крутанул пращу и выбросил камень в сторону кустов. Когда камень ударился о ветки куста, я заметил, что фитиль прогорел ровно наполовину.

– Ну что братцы кролики, - мужики оглянулись, наверное, в поисках кроликов, - отрезаем от общего фитиля по половине локтя.

– Буде сполнино, кхан Гриня!
– вытянувшись по стойке смирно, отрапортовал Петруха.

– Усе добре буде, - менее торжественно сказал Тарас.

– Тогда я спать, перед рассветом поднять, порох держать сухим! Тарас, ты за старшего.

Я отдал сразу несколько указаний, и пошел к шатру нашего десятка. Честно говоря, спать в шатре кхана Гореслава не хотелось, а вдруг он жив и плутает где-то, вернется со своими войнами, а там я храплю, такой красивый. В шатре я мигом провалился в сон и тут же меня окликнули.

– Гриня, гриня...

– Дай поспать, Петруха!
– вспылил я.

– Прикажа подняху пирид уосходом ярила!
– выпалил ординарец.

– Молодец, хвалю за службу!
– остыл я, надо же, как время пролетело, - Поднимай рубежный гридень.

На сбор всего войска ушло примерно минут пять. Я влез на пень, чтобы толкнуть пару слов, типа за Родину, за Сталина, но задумался, а что же мне им сказать. Я человек из другого мира, может это война вообще не моя. Может свинтить отсюда под шумок, устроится в трактир на бандуре тренькать. Что за мысли спросонья в голову лезут. Нет! Это война моя! К чертям все сомнения!

– Братья!
– я посмотрел на лица своих соратников. На братьев близнецов Андрюню и Сергуню, на угрюмого Никодима, на серьезного Серафима, на его младших братьев Трифона и Ивана, на Петруху, который смотрел на меня, открыв рот, на Ладомила, у которого глаза стали по пол блюдца. И я продолжил, - Даже заяц, загнанный в угол становится зверем! А мы далеко не зайцы! Мы храбро сражались вчера, поэтому сегодня мы стали гораздо сильнее! Потому что за одного битого, двух не битых дают! Так порвем Улугбека сегодня, как Тузик грелку! Да?

– Порваху ихо!
– заорал Петруха и его крик подхватили многие.

– Мы на своей земле, на земле наших предков!
– продолжил я, - И мы сохраним ее для наших детей! Да?

– Да!
– взревели двести глоток.

– Ярило мое взгляни на меня! Моя ладонь превратилась в кулак! У нас есть порох, дай нам огня! И будет победа, вот так! Да?
– я прочитал как стих, безжалостно переделанный припев песни "Кукушка" Виктора Цоя. Ничего лучшего мне в голову не пришло.

– Да!
– снова взревели мои бойцы.

9.

– Почэму ныкто нэ послал погону?
– наседал кхан воровской сичи Улугбек на своих военачальников Ахмеда и Тагира, за то, что оставшимся в живых пехотинцам рубежного гридня, дали беспрепятственно уйти в лес.

– Воыны усталы, - ответил гордо Тагир, он по праву считал, что победа принадлежит ему, так как его люди разбили главные силы Гореслава, - ым нужно было отмэтит побэду.

– Куда дэнутся эты шакалы?
– более умиротворенно высказался Ахмед, - разбэгутся по своым дэрэвням, и станут нашымы холопамы. Тэпэр это наша зэмля.

– Давай выпэм кумыса, за побэду!
– поддакнул ему Тагир.

– Налывай, - согласился Улугбек, в самом деле, Гореслав - мертв, от лучших его бойцов осталось человек пять, которые рассеяны по лесу. А остальные - это же просто землепашцы, вечные рабы настоящего война.

Тут в шатер влетел растерянный посыльный.

– Кхан, там эты, арыанские свыны!

– Холопы самы прышлы просыт пошады, - заражал Тагир, - пуст прывэдут своых жэншын, тогда мы ых простым. Нашым солдатам нэ хватаэт тэпла, - он перешел на пьяный истеричный хохот.