Война и люди

После Гриша рассказывал. Увидели солдаты со двора мой намыленный подбородок, повеселели: «Комиссар бреется,— говорят,— потом чай пить будет. Выходит, все в порядке».

Рано утром, в самую дрему, подошел истребительно-противотанковый полк, скрытно выдвинулся к самому оврагу. За оврагом дотлевали костры. Гриша, как бы в отместку за свой ночной страх, сложил узловатый кукиш, ткнул им в сторону оврага, сплюнул:

— Накось, выкуси. Сейчас дадим тебе жару.

После первых же выстрелов гитлеровцы засуетились. Ответили огнем. Наши артиллеристы били точно: несколько танков сразу же вспыхнули, остальные отошли из села.

В те дни произошло событие, о котором я до сих пор вспоминаю с горечью. Но прежде чем рассказать о нем, попытаюсь коротко воссоздать общую обстановку, сложившуюся на нашем участке фронта. К 30 марта, в результате согласованных действий войск 1-го и 2-го Украинских фронтов, 1-я танковая армия врага была охвачена нашими соединениями в районе Чемеровцы, Дунаевцы, Студеница. В котле оказалось десять пехотных, девять танковых, моторизованная, артиллерийская дивизии гитлеровцев. Однако окружение не было сплошным. Мер по усилению как внешнего, так и внутреннего фронта окружения своевременно не приняли. Неудовлетворительно велась разведка. Особенно непрочным оказался внешний фронт, в полосе 18-го гвардейского стрелкового корпуса. Это соединение, состоящее всего из двух дивизий, обороняло участок протяженностью в тридцать пять километров. И когда противник нанес удар в районе Подгайцы, корпус отошел на юг к Днестру.

Окруженная группировка врага, сконцентрировав войска на узком участке фронта, пробивалась на запад, в общем направлении Чортков, Букач. Тут наряду с другими частями находилась и 309-я стрелковая дивизия, которую лишь накануне переподчинили нашему корпусу.

Эта дивизия занимала оборону на правом фланге, а я с утра поехал на левый, во 2-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию. Комдив полковник С. М. Черный доложил обстановку. Она оказалась угрожающей: противник сосредоточивал танковые силы. Правда, я не особо беспокоился за положение дел в 309-й. Командовал ею опытный, энергичный генерал-майор Дмитрий Феоктистович Дремин. Дивизия не раз отличалась в боях.

С НП 2-й гвардейской в первые же минуты пребывания мне пришлось наблюдать контратаку врага. Группа немецких танков выкатилась из-за соседнего леска и направилась в сторону наших войск. Впереди, настороженно поводя стволами, шли несколько королевских «тигров». Полковник Черный рассказал, что рядом с дорогой, по которой идут танки противника, замаскирована самоходная артустановка СУ-152. Неожиданно «тигры» повернули прямо на самоходчиков. Расстояние быстро сокращалось. Семьсот метров... шестьсот... пятьсот... Мы все волновались за судьбу артиллеристов. Нервничал и полковник Черный.

Вдруг грянул орудийный выстрел... другой. Оба «тигра» задымились. Один уткнулся хоботом пушки в дерево, другой крутанулся на перебитой гусенице и замер.

— Красиво сжег! — громко сказал Черный, окидывая собравшихся горделивым взглядом. Сказал так, словно он сам лично уничтожил эти танки.

Остальные танки противника остановились, открыли огонь. В бой вступила наша артиллерия.

Грохот орудий продолжался более получаса. Противник дрогнул и начал отходить.

Вскоре мы разговаривали с командиром самоходной установки. Молодой лейтенант рассказал, как сидел в засаде, как сдерживал себя, ожидая, пока танки подойдут поближе и подставят борты, хвалил заряжающего за быстроту. Как ни старался лейтенант, он не мог скрыть охватившей его радости. Казалось, она так и брызжет из его глаз.

К награде его,— предложил я полковнику С. М. Черному. — Его и"всех членов экипажа.

И в этот момент меня позвали к телефону. Звонок из штаба корпуса. В трубке взволнованный голос начальника оперативного отделения Доможилова:

— Никита Степанович, на правом фланге беда.

— Что случилось?

— Прорвался -немец. Смял два полка триста девятой дивизии. Туда выехал генерал Бондарев. Наводит порядок.

Хорошего настроения как не бывало. Выехал в штаб. Григорий гнал машину с бешеной скоростью. Я опустил стекло, высунулся, подставляя разгоряченное лицо под упругую струю прохладного воздуха. Как же могло случиться такое? Почему? Вспомнились дороги, забитые брошенной вражеской техникой, солдат с трофейным аккордеоном в руках. Не коснулись ли «шапкозакидательские» настроения бойцов и командиров 309-й? Они шли теми же дорогами, в течение многих дней видели деморализованного, панически бегущего на запад противника... И вдруг вместо спины врага наткнулись на стальной кулак его танкового тарана.

Так думал я. И тут же пришел к мысли, к которой не мог не прийти: «Ну, а сам-то ты? Почему, узнав, что дивизия вливается в корпус, сразу же не поехал туда, не поговорил с людьми? Понадеялся на то, что командир там боевой и политработники сильные?»

В штаб прибыл ночью. Сырое тяжелое небо висело над самыми крышами. И на душе было сумрачно. Однако, увидев бледного, расстроенного Бондарева, я даже попытался улыбнуться.

— Что, Андрей Леонтьевич, досталось нам? Не все же побеждать.

Бондарев махнул рукой.

— Брось, Никита Степанович, бодрячком прикидываться. Дай-ка лучше махры. Папиросы что-то нынче, как трава.

Я достал свой резиновый кисет, оторвал клочок газеты. Бондарев скрутил цигарку, жадно затянулся. Накурившись, рассказал, как было дело.

Пробив оборону на узком участке фронта, гитлеровские танки вышли на артиллерийские позиции 309-й дивизии, в ее тылы, уничтожили несколько артрасчетов.

— Давно у нас такого не было, — заметил Бондарев.

— В штабе армии знают? — спросил я.

— Послал донесение.

Бондарев быстро заходил по комнате, по обыкновению своему слегка сгорбившись, заложив руки за спину. Потом подошел к карте, нетерпеливым жестом руки подозвал меня.

— Взгляни, Никита Степанович. Видишь, как они врезались в наши позиции? Шилом. Так мы у них оторвем жало. Вот здесь ударит Стенин, а тут — вторая воздушнодесантная.

План, который предложил комкор, был прост, точен и рассчитан на ту же неожиданность, которая только что послужила козырем врагу. Он полностью оправдал себя. В ту же ночь удалось не только восстановить положение, но и вернуть все орудия (они стояли на своих же позициях, целые и невредимые).

Бондарев, довольный успехом, забыл о моей махре и снова перешел на папиросы. Только радость его оказалась преждевременной. Утром мы получили приказ из штаба фронта. Читаю и не верю своим глазам: «За отход без приказа, за оставление противнику артиллерии командира корпуса от должности отстранить».

Андрей Леонтьевич принял это сообщение внешне спокойно. Только лицо потемнело. Да еще вскользь брошенная фраза выдала смятение души:

— Обидно, шут его подери! Ведь дивизию эту я, по существу, еще и не принял. Воюешь, воюешь, а потом...— и он махнул рукой: дескать, о чем говорить.

Признаться, решение об отстранении Бондарева меня ошарашило. За плечами Бондарева — годы гражданской войны, финская кампания, оборона Ленинграда, Днепр. Он умело командовал соединениями, обладал развитым тактическим и оперативным мышлением, крепкой волей. Его знали и ценили в войсках.

В каких только переделках не бывали мы с Андреем Леонтьевичем. Не раз, как говорят, вместе умирали и воскресали. В любых обстоятельствах он сохранял ясность ума, не поддавался дурному настроению, никогда не падал духом, из любого самого трудного положения находил выход.