Война на пороге. Гильбертова пустыня

— Я тебе не мадонна пресвятая, Григорич! Из воздуха кораблей не беру. Да и нет там у тебя рядом авианосцев. Кстати, японцы еще не объявили войну, а, видишь ли, взяли на себя ответственность за нарушение твоей границы. Так что мы с себя ответственность тоже снимаем. Дней через пару прилетит к тебе один большой самолет, ты не сбей его, часом. Сядет плохо. Останется на память. Примите его на

. шоссе. Будет тебе бомба. Твоя личная. Если связь рухнет, я найду как предупредить. Будем готовить обед из японцев. Сиди тихо. Только не сдайся, ради Бога. У меня другой базы нет. Южно-Курильск взят. Но там взрослые воюют. Там пока то стреляют, то раскланиваются. Окромя жертв ракетной войны, штатских^ мало погибло.

— Про японцев и их ответственность я прочел в Интернете, а про Петропавловск американе пишут, что город просто стерт с лица земли. Так я скажу тебе, Сергей Николаевич, грубо: не город и был. В твоей японской логике — на этом месте можно и кое-что получше построить...

— Ну и перебирайся на материк, переименуем Гидрострой в Градострой.

— Да, стратег, ты мне только одну небольшую войну тут выиграй, а то я в Японию не въездной. Возьмут Итуруп — порешат на раз. Жду твою «птицу», иначе вторую атаку корабельную не сдюжим. Я те не маршал. И люди кончились. Производственник я. И старый уже.

2—4 сентября. Остров Сахалин, южная оконечность

...Суша подвела моряков как всегда. Разрозненность командования сахалинской операцией привела к тому, что в хабаровском штабе довольствовались Интернет-сведения-

Ctfuui flt+tcMbu* EMM flе+бсмльм

ми и Машкиной перепиской с бывшими выжившими игроками. Гном вспоминал, как они играли в САхГУ первый раз, и как молодые сахалинцы отдали в актовом зале университета часть своего острова и горько плакали о том, что против кармы — то есть его, Гнома, решительных действий — молодой их интеллект бессилен. Сухопутные на местах оказались рекордно бравыми ребятами. Они вообще не планировали войну: шесть лет саботировали ее как могли, даже на момент подготовки, теперь им жаль... В общем, невоенная история с этим Сахалином. Просто пьеса Гришковца, ей Богу. Пописать всей ротой в рассвет с крутого бережка. Чтоб с лайнера заметили и ужаснулись или возгордились. Нужное подчеркнуть.

А там, на береговой войне, все было для японцев и ничего для нас, и кораблей там у нас не было таких, как нужно бы. Чтоб стреляли на поражение. И берегов своих мы как- то не изучили как следует — изрезанных таких берегов с наплывами Полуостровов и мысов. Будто вечный мир у нас с Японией! На Южном Сахалине были пограничники, как не быть, но они, конечно, оказались в целом не там, где высадились японцы. Это Гном понял сразу. Хотя учения были. Приезжали даже с Сибири и неплохо плавали в чужом военном округе, что странно. И всего год назад.

Правда, Гном бы сам никогда не высадился в. этом искусственно диком месте, потому что речки, блин, и нерест прошедший: сытые посты, раскулачившие в свою пользу не- сторговавшиеся с властью КАМАЗы, груженные рыбой. Деньги вокруг, иногда стрельба — одна дорога, которую и на джипе-то не проедешь в слякоть. Разве КАМАЗ или танк пройдет. Ее японцы строили еще в прошлом веке.

На трех «счастливых речках» к концу августа рыбаков- коммерсантов не осталось, и сообщил о высадке врага прямо в Сахалинскую администрацию тот турист, который ходил смотреть старую стоянку, очаг и прочую природно-ант- ропогенную круть и задержался в камышах в районе речки Сима. Услышал выстрелы. Еще более он удивился, увидев выползающий с берега на дорогу вполне современный танк. Не танк, как выяснилось, а броневичок, легкий, маневренный, настоящий японский угодник. Анимашный, просто, броневичок. Но что-то помешало туристу высунуться и пойти знакомиться, не подумал он по-простому, что «учения идут», а живенько плюхнулся на брюхо, как никогда не учили, и отполз. «Ну, не фильмы же они снимают тут», — думал москвич Федор Груздь и вполне малошумно ретировался в сторону глухого-леса, опасаясь медведей с одной стороны, но и обезумевших военных с другой. Встав с колен метров через 300, он пробежал вверх по реке километров десять, услышал серьезный взрыв и тут понял, что не ошибся. Как в страшном фильме, услышал мобильный звонок, сорвавшийся, правда, на полузвуке, но все же «земля! свои!», и утвердился, что на трубке, наконец, ловится поле, и стал звонить своим знакомым в Южно-Сахалинск о случившейся коллизии, и требовал губера и всеобщего сообщения по радио. И кричал, мол, контролируйте вокзалы! Будто их много! Знакомцы Федора сообщили в мэрию через пару часов, когда «про танки» стало известно из радиограммы пограничного рыбного контроля, который тут же залег, встречая танки с автоматами и чертыхаясь, что их бойцов-то тут всего пятеро людей, а позиция хорошая: дорога одна и накрыть нечем. Японцы, надо заметить, смекнули, что первый взрыв означал начало вторжения и новый расчет ждет их у дороги. Они наивно предполагали, что противник имеет пулеметы и что-то противотанковое, ну хотя бы ПТУРС 1970-х годов производства, и сейчас затаился в лощине в ожидании машин, поэтому японцы надели противогазы и, не доезжая метров 500 до предполагаемой неприятельской позиции, траванули экологически чистую местность отвратительной паралитической химией, которую распылял небольшой джипик-луноходик, управляемый из головной машины и шествующий впереди колонны. Получив сигнал о выбросе гель-газа, броневички прибавили газку и безболезненно проехали по дороге мимо лощинки, где в кустах в корчах заснули наши пограничники, они же пресытившиеся ловцы браконьеров. Только один ухитрился уползти в сторону, учуя'нутром газ и надев в спешке на голову плотный мешок, да так и сполз к реке, ткнулся в воду. Глаза слезились, японцы прошли. Он натужно кашлял, но его никто не искал. Вернуться на отравленную базу, в пункт и вагончик, он не решился. Да и что там делать? Он попил из речки километрах в пяти от места «боя» и тупо брел сквозь лес, придерживаясь ориентиров только потому, что вырос здесь, на Сахалине и знал направления и тропки. Он выбрался к Южному через двое суток, когда город был практически взят. Пограничник переоделся в висящее на веревке забытое чье-то дачное шмотье и сдался в плен японцам, изумленным его появлением со стороны сопок. От передряг, легкого отравления и полного непонимания ситуации у него развилась скорая пневмония, и он умер, узнав по радио о конце войны. Он выбрал из путаной информации только то, что остановили все это безумие великие американцы. Он их ненавидел за Сахалин и за деревни их гламурненькие, за бассейны и культурное хозяйствование и за то, что его-жена ушла к ним работать и, по его мнению, получала слишком много за простое обслуживание и стала задирать нос. Жена приходила к нему, несмотря на то, что не пропускали и было нельзя. Прошла и все. «Э^гой по барабану, что японцы, что американцы», — подумал он умирая. Она смотрела на него с жалостью и даже положила руку на одеяло. Ему было все равно. Мир-то рухнул. Он встрепенулся только на известия о загубленной рыбе и всего там прочего на Кунашире. «Бесхозяйственность какая! Раздолбать и отравить такое прибыльное местечко. Ну и хрен с вами со всеми, - думал он.
– Я свое отловил».

Десантов было много. Потому что японцы ждали сопротивления, а не дождавшись, искали подвох. Для тайного десанта через «рыбные речки» операция прошла как психологический тренинг для начинающих, когда мастер ищет клиента, а клиент проблему. Войска долго не встречались. Японцы даже беспокоились, а наши пограничники ждали высадки в другом заливе и имели устойчивый, а потому наивный план «там раздолбать их всех в хлам, как в киношной войне». Корабли, ссадившие японские десанты, ушли. Вертолеты курсировали и обеспечивали, вроде, поддержку с воздуха, но никто в этом воздухе не воевал. Чего там ждало командование — было непонятно. Ясен перец, что морские ругали сухопутных, но где, в какой засаде сидели эти сухопутные, понять было нельзя. Японцы применили газовую атаку и проверили таким образом свой «луноход». Про использование химии почему-то смолчали и после войны. И наши, и ваши. Японцы вышли к столице на бронемашинах, и корабли, отойдя на заранее подготовленные позиции, уже не могли бы поддерживать берег. Но здесь поддержка и не требовалась. Группа «Старая дорога» вышла к Южному в целости и отрапортовала своим о готовности к штурму. У своих дела обстояли по-разному.

Гордость российской и японской экономической дипломатии — Крильонский тоннель был назначен к открытию на 15 сентября. Вокруг тоннеля, конечно, были наши штатные пограничники, но они привыкли полагаться на японских братьев и их действия в тоннеле, ясно же: конец стройки, облицовки, проверок, в общем, ответственность на чужих. Здесь хорошо платили за службу, и жили все в японских домиках с дизайном в восточном стиле. И жену офицеру пригласить было куда. Материальное и идеальное — оно, конечно, в пропорциях находится, но пограничный пост был образцовым, с одной стороны, и разбалованный японскими презентами во'имя совместной экономической конструкции, и в пользу фирменного стиля и гуманистического общества и прочей словесной лабуды, со стороны другой. Но люди — везде люди. Григорич считал, что Крильонские пограничники продались японцам в душе с самого начала строительства. Не вынесла душа культуры и красоты бытовой задаром, вот и весь сказ. И потом — рабочие места организовались для тетенек, да какие?! А белье у них какое?! У японок-то?! Наши женщины враз все похудели, чтоб только надеть эти нитеобразные птицехвостые трусики и топы.

А мужикам служба в уюте, кто ж ее отменял? Но разовые приборы в служебном сортире «для всего и от всего» впечатляли. Это вам не по-хохлятски — в кукурузу-мать из столовой бежать. Это быт, в котором хочется жить. Погранпост захватчики здесь просто снесли, а деревеньку оцепили. И тогда наши женщины, в основном жены военных да работники на отдыхе, поняли, что японцев набежало через тоннель — жуть как много. Что они, наверное, тащили через тоннель огромный щит, а за ним уместились техника в нужном количестве и люди в форме. Гном выругался, узнав, что японцы под шумок подорвали парочку закрытых шахт и вывалили оттуда в обход гарнизона еще кучу десантников. И куда там справиться с таким вероломством нашим погранцам, только что не одетым во все японское и настроенным «лояльно». «То есть, Троянский конь в каждый дом, как есть», — прокомментировал Кирилл.

— Все кросс-культурное в этом районе кончилось и началось кросс-маршевое, — сказал ему Игорь. — В играх мы что- то не посчитали «тоннельный эффект». Вот он и настиг нас.

В Корсакове японцы нарвались совсем на других военных. Японцы словно учились в русской школе в Нижнем. Они отлично спланировали действия Т-группы для захвата плацдарма на берегу, но во время высадки группы, одетой под наших рыбаков и сошедших с невзрачного суденышка, случился полный «прокол Реальности». От стоящих в резиновых ботах до колен разрозненных рыбачков на берегу и в воде группа получила такой огневой удар, что из двадцати человек, подготовленных и вверенных Аматерасу, все двадцать бойцов были просто расстреляны, и атака захлебнулась. Это японцы, конечно, классно придумали высылать моб- группы вперед, но под Корсаковом еще когда-то раньше служили очень понимающие в военной технике люди, и давно они ушли на свои должности в городской элите или спились от обиды за державу, но связь тут была всех сортов традиционно, и почему-то за пять дней до войны каждый житель ждал своего японца как награду за скушность бытия. Здесь японцы тоннелей не строили и туалетных принадлежностей задаром не раздавали. И Корсаков вообще помнил какое-то старое свое достоинство порта. Попытки высадиться провалились три раза, но у нас не было «воздуха», и когда японцев поддержали подошедшие корабли и штурмовые вертолеты с «Осими», «Симокиты», «Кинисаки», «Омина- ту», 3-го авианосного соединения, мы, конечно, выстрелили по ним, но они отбились, взрыли береговую линию, и под прикрытием «огневого вала» с воды и с воздуха японцы все-таки укрепились на берегу. Далее их никто не пустил бы, но вертолеты — это была наша беда! «Ни пожить, ни выжить». А в них десантники. «А в них убийцы!» И сколько их?! Мать их самурайскую. Пришлось умирать, хотя так не хотелось. Через двенадцать часов сопротивление было подавлено за отсутствием сопротивляющихся.

Холмск и Корсаков, города-сателлиты столицы, оба защищались довольно долго. С высокого берега солдаты стреляли, не подпуская десантников. Когда японцам пришлось запросить артиллерию с кораблей, российские военные уже вспоминали, сжавши зубы, песенку про то, что «помощь не пришла, и все братушки полегли». Наших кораблей не было и в помине, а то, что Мост пока цел и остров пока в целом еще наш, не грело, а связи с командованием уже к середине дня не было никакой. Майор Сидоренко засел в траншею со старой еще войны со своим поредевшим батальоном. Они контролировали дорогу и, наконец, раздолбали ее вместе с двумя броневичками, которые, наивняк, решили вползти вверх по склону. Сидоренко не знал, что со стороны «рыбных речек» эти легкие танки прошли как по своей земле, и их никто не встречал, потому что, как говорил этот рыжий умник из Москвы по их телеканалу, «эклектичная оборона имеет смысл только если она полностью повторяет эклектику высадки противника». Но ведь так не бывает... Его батальон, в конце концов, пощипали прицельным огнем по берегу, от которого в старых окопах не убережешься. И он отступил с остатками людей за «американскую деревню». Обходя завод, подумал: интересно, американе-то вырыли каждому по убежищу на своей закрытой территории? Снаряд не спрашивает... Правда, там весь Интернационал работает. Японцы словно имели приказ — не трогать газоперерабатывающий гигант, и Сидоренко преспокойно ушел за завод. Только уходить-то куда — остров. Вот черт. Вместе с Сидоренко спаслось шесть человек. Они не стали героями, но в их семьях после войны не оплакивали кормильцев. Повоевать они успели за семь городов Сахалина.

Сидоренко не знал, что в Невельске плацдарм для высадки был захвачен чисто, и стрельба началась уже около казарм. «Так, лето было», - разведет руками майор с литературной фамилией Пронин и рухнет от японской очереди, так и оставшись с разведенными руками. В пригородах Невельска жили тихие скромные люди. Японцы заходили

Сцли> Tle+etMiMi Елшл

в дома, прикладывали палец к губам и выходили, а женщины так и оставались сидеть, как застали их с кухонными ножиками, распродажными книжками от московского издательского гиганта ACT, иголками, тряпками или детьми в руках. Женщина всегда знает, когда началась война и что опасность — вот она. Еще женщина, даже самая молодая, вспоминает вдруг, некстати фашистов по фильмам, бандитов по жизни и обязательно про какой-нибудь позор своего правительства в Камранге. В общем, про то, как мужчины по-глупому друг друга предали. И все, аут, в этот момент она готова сохранить жизнь, хоть и при японцах, но только — жизнь себе и детям. Ведь дети же — или есть или будут. Женщины — не патриотки. Самым страшным для Петропавловска были девчонки-японки, пришедшие по воде поиграть в убийство. Этого было нельзя понять. Здесь, в Южном, были нормальные враги — японские солдаты. Молодые, ну так что ж? И женщинам нужно было пережить как-то этих японцев и спасти своих. Кто-то из соседей залег в.огороде и начал стрелять. Японцы дом взорвали и ушли на город, оставив томительные размышления о том, куда бежать с острова...Самолеты стояли на полосах, вроде бы отрезанные линией наступления. Могли и лететь... Диспетчеры ждали какой-то рейс. Куда ж ему, пусть тут расхлебывают кашу вместе со всем сахалинским людом, если он, к тому же, самолет из далекой Москвы. Там что, про войну не знают? Ну, право слово... Пока японцев не было видно, мысль о том, что японцы высадились в портах, была абсурдной. Игровой, похожий на летящий вскачь мир, который вдруг сменил галоп на иноходь. Служащие аэропорта пребывали в трансе.