Война на земле Египта

Моему поколению здорово не повезло. Выступление армии лишило нас не только земли, достатка и власти. Шестнадцать лет, считайте, вычеркнуты из жизни. А сколько мы могли бы за эти годы сделать ради блага любимой родины! Но, слава Аллаху, черные дни миновали, наступил долгожданный час спасения. Исчезла ненависть и воцарилась любовь. Только бы кончилась эта бессмысленная война! Хватит побоищ и сражений, мир любезнее сердцу в тысячу раз.

Мы приехали в Этай аль-Баруд. Телефонист показал шоферу дом маклера. У дверей он вышел из машины — удостовериться, есть ли хозяин. Я остался в машине. Утром телефонист предлагал мне самому не ездить, он, мол, привезет ко мне маклера. Но я отверг его предложение — визит маклера ко мне вызвал бы разговоры в деревне. Все знают: маклер появляется в тех случаях, когда требуется обойти закон. И как бы его появление в дни великой радости по случаю возвращения земли не возбудило у наших врагов сомнений в законности решения суда, дав пищу слухам о взятках, подлогах и прочем. Далеко ли тут до неприятностей. Телефонист вернулся и громко сказал: пожалуйте, бей. Это обращение, — я успел уже его позабыть, — напомнило добрые старые времена. Я вышел из машины, неторопливо проследовал в дом и уселся в гостиной. Телефонист объяснил, что когда мы приехали, маклер еще спал. Я в душе позавидовал человеку, которому ничто не мешает так долго спать. Пришел маклер с отекшим лицом и опухшими от сна глазами. Судя по красным полосам на его правой щеке спал он на циновке и без подушки. Или может, ворочался во сне, голова сползла с подушки, а он и не заметил. Усевшись перед нами, он поздоровался, осведомился о здоровье, о делах и спросил, чем вызвана тревога, написанная на моем лице. Я изложил ему суть дела. Маклер закурил и предложил мне сигарету. Я курю только импортные и не люблю менять сорт, боясь кашля, но тут взял предложенную мне хозяином сигарету. Маклер спросил, не получал ли мой сын ранее отсрочку от военной службы. Ведь он учится и имеет право на несколько отсрочек. Я засмеялся, чтобы не дать воли гневу и боли, стеснившим мне грудь. Парень, объяснил я ему, к сожалению, сущий лоботряс, не получил даже аттестата начальной школы, хоть я создал ему все условия — только учись. Но он проваливался на экзаменах год за годом. Я снова платил за повторный курс — все было напрасно. Пришлось устроить его в частную школу в маркязе и внести плату за обучение, но тут его мать отказалась отпустить сыночка в маркяз, побоялась: мол, его старшие, неродные братья устроят ему какую-нибудь пакость. Ей-де приснился сон, будто они из зависти отравили его; а если я буду настаивать и отправлю его в школу, — что ж, она поедет в город вместе с ним. Я, конечно, не согласился. А через несколько дней она обратилась ко мне с самой странной просьбой, которую только можно себе вообразить, — чтобы я забрал сына и из старой школы, потому что он будет все время проваливаться, а это, дескать, отразится на его нервах и может серьезно подорвать здоровье. Да и какая польза от университетского диплома? Пускай работают те, кому есть нечего.

Маклер, слушая меня, закурил вторую сигарету. Он выпускал в воздух кольца дыма и следил за тем, как они медленно тают в воздухе. Когда я умолк, он сказал, что подрядись он избавить моего сына от военной службы, это принесло бы ему солидный куш, но он считает своим долгом дать мне иной совет: пусть парень идет в армию, это единственная для него возможность стать человеком. Я ответил, что ценю его совет и благодарю, но у каждого человека свои тайны. Сложные обстоятельства, — о них мне не хотелось бы распространяться, — побуждают меня действовать именно так, а не иначе. В другое время я и сам бы послал его в огонь сражений. Маклера мои слова не убедили, но он понял, что я не отступлюсь. Попенял мне: почему, мол, я не пришел к нему с самого начала. Но, — возразил я, — ведь я приехал сразу, как только пришла повестка. Однако он пояснил мне, что имеет в виду под началом. Я должен был прийти к нему тотчас после рождения сына и предупредить: мол, не желаю, чтобы этот мой отпрыск служил в армии. Он тогда же и принял бы меры, дело давно было бы улажено и не стоило мне ни миллима. Разговор постепенно пробудил маклера ото сна, стряхнул с него ленивую одурь. Знаете ли вы, — спросил маклер, — почему вашего сына призывают именно сегодня? Да потому что несколько месяцев тому назад он ездил в маркяз за удостоверением личности. Одна из анкет, — на основании их выдают удостоверение, — пересылается в Каир, в мобилизационное управление, там проверяют отношение получателя к военной службе, и если он еще не призывался, ему немедленно направляют повестку. Знай я обо всем заранее, я переговорил бы с секретарем бюро регистрации гражданских состояний. Дело это проще простого — анкету не пересылают в Каир, и до скончания века никто ни о чем не узнает. А ваш сын действовал без вашего и, разумеется, без моего ведома. Вот и возникла теперешняя ситуация. Назовем ее сложной, трудной, но она не безвыходна. Решение может быть найдено, и я возьмусь за дело, — можете на меня положиться.

Напряжение, сковавшее меня, немного ослабело, я успокоился и сказал ему: да, допущена, ошибка, но надеюсь, он поможет ее исправить. Маклер заверил, что он к моим услугам и попросил дать ему необходимые сведения о сыне. Через два дня, — условились мы, — я снова к нему приеду. Телефонист напомнил, что повестка требует немедленной явки на призывной — пункт, но маклер успокоил нас: омда имеет право предоставлять двухдневную отсрочку. Сам же он обещал связаться с уполномоченным призывного пункта и попросить его отсрочить призыв на неделю, а уж за это время он найдет какой-нибудь выход. С улыбкой, обнажившей желтые зубы, маклер намекнул: уполномоченный, мол, часто сотрудничает с ним и именно он будет заниматься делом моего сына. Мы распрощались, и я вышел. Но на душе было тревожно, как мне показалось, маклер взялся за дело без большой охоты. Все, обращавшиеся к нему раньше, рассказывали, будто он обещал им золотые горы и молочные реки. Возможно, со мной он повел себя иначе, потому как я — омда, в некотором роде представитель правительства. А может, его смутило присутствие телефониста, — как-никак лишний свидетель. Надо будет, решил я, послать к нему телефониста, пусть объяснит, что я никуда не езжу один, привык, чтобы меня сопровождал телефонист или сторож.

Дома никто ничего не знал. Я предупредил телефониста и сторожа, дежурившего ночью у телефона, чтобы они ни словом не обмолвились о повестке. Телефонист рассмеялся — телефонограмма нигде не зарегистрирована, словно ее и не было. Я принялся за дела. Конторский служащий принес план участка, возвращаемого мне по справедливому решению суда, и вместе с планом список феллахов, которые обрабатывали эту землю после ее конфискации, кто — по арендным договорам, а кто и купив наделы в рассрочку, по мизерным ценам. Я просмотрел список. Завтра пошлю человека в суд узнать, скоро ли будет готова копия решения и явится судебный исполнитель — привести его в исполнение. Тем временем надо прощупать настроение людей, согласны ль они добром отказаться от земли, или придется прибегнуть к помощи полиции. На то она, слава Аллаху, и существует, чтобы защищать таких обиженных, как мы! Я ни за что не возьму землю, если на ней сидит арендатор. Арендная плата за феддан — тридцать фунтов в год. Да их еще облагают разными налогами и пошлинами. А если я тот же феддан включу в свои угодья и буду сам его обрабатывать, получу в год чистых пятьдесят фунтов дохода. Возьмешь землю с арендаторами, а после их ни за что не выживешь. Нет, тут нужно стоять твердо. И вообще, считаю я, законы, определяющие отношения между землевладельцем и арендатором, должны быть пересмотрены. Но разве кто-нибудь мог надеяться, что нам возвратят землю? Если уж невозможное свершилось, надо думать, теперь многие «нововведения» будут отменены и вернутся старые порядки. Недаром наши деды говаривали: терпение открывает двери исполнения желаний.

Наступил вечер. Гостей в доме не было, и я решил поужинать в комнатах. С гостями я обычно ужинаю во дворе. Я пошел на половину младшей жены — ей, раз уж я больше никогда не женюсь, суждено навсегда остаться младшей. Старшая жена стояла на пороге своей комнаты и что-то проворчала, когда я проходил мимо. Я вспомнил о сыне и подумал, если, не дай бог, дело откроется, домашние мои первые позлорадствуют. Отужинав и напившись чаю, я сел возле жены и рассказал ей обо всем. Сын, дал я ей слово, останется при ней, но почувствовал: жена толком меня не поняла, слишком уж мало знает она жизнь.

На другой день телефонист съездил к маклеру и, вернувшись, успокоил меня: маклер несомненно дело сделает, но — это ясно было из разговора — цену при расчете заломит бешеную. В назначенный срок я самолично поехал к маклеру. Он встретил меня, как и в прошлый раз, без воодушевления. Есть, — сказал он, — два пути решения проблемы. Первый — легкий и безопасный, второй — сложный и чреватый подвохами. Суть первого в том, чтобы добыть сыну заграничный паспорт и отправить его куда-нибудь подальше, пока не забудется история с мобилизацией. Этот путь я отверг сходу, без обсуждения. Вот еще — отправить подальше! Мой сын должен находиться при мне, таков уж мой принцип. Ладно, — сказал маклер, — значит, этот путь не годится. И перешел ко второму. Долго объяснял он сложную и запутанную механику, и когда я уразумел, к чему, в общих чертах, сводится дело, душу сковал леденящий страх. Я понял: тут не обойтись без вмешательства посторонних людей. Но делать нечего. Нужда на все заставит пойти. Мне хотелось бы повременить с окончательным ответом до завтра, наедине с собой спокойно все обдумать и взвесить, но телефонист уговорил меня не откладывать дела: зачем ломать голову и портить себе кровь, когда выход найден! Я согласился на условия маклера, запнувшись лишь на последнем пункте, гласившем: впредь, до окончания дела сын должен жить вдали от нашей деревни. Как долго, — спросил я, — это продлится: две недели, месяц? Маклер взглянул мне в глаза и тихим, серьезным голосом ответил: долго, может быть, целых пять лет, но это необходимо, иначе все дело откроется. Присутствие сына в деревне явится уликой против всех нас и, того и гляди, доведет до тюрьмы. Я признался, что хотел предпринять последнюю попытку устроить сына в частную школу. Какая там школа! — воскликнул маклер. — По всем документам ваш сын должен находиться в армии. Впрочем, получить аттестат начальной ли, средней ли школы — не проблема. Они продаются, и он лично знает в Каире, в Аббассии, одного врача, у которого целый склад аттестатов разной стоимости в зависимости от ступени образования и высоты баллов. Мне стало не по себе, я чувствовал, что совершаю непоправимую ошибку: ну, спасу я сына от армии, а что его ждет в будущем. Вернувшись домой и рассказав все жене, я предложил ей уехать на какое-то время в деревню к ее родным. Но — вот уж чего я не ожидал — она отказалась, заявив, что боится за себя и за сына. Семья их большая, разветвленная, у них много врагов, которые жаждут свести счеты кровной мести. Она — я не поверил своим ушам, — хочет поехать в город, снять там квартиру и жить вместе с сыном, а я бы навещал их три раза в неделю или купил машину и жил с ними в городе, ежедневно приезжая в деревню. Нет, — решил я, — она смеется надо мной; ведь знает же, что я не могу жить вдали от деревни. Здесь я, как рыба в воде, а вытащи меня — умру. Да и как покинуть деревню, когда возвращаются наши золотые денечки?! Впервые за долгие годы забрезжило счастье. В сердце закралось подозрение. Тут жена под моим присмотром, и никому не проникнуть в ее комнату. А кто знает, что будет в городе, если она поселится там одна со своим непутевым сыном? Да, есть над чем задуматься. Знал бы я, какой оборот все примет, лучше бы отпустил сына в армию. Я лег и попытался уснуть, но не мог сомкнуть глаз. Ворочался, слушал, как скрипит подо мной кровать, и вспоминал, как ходила она ходуном в прежние времена, когда я был полноценным мужчиной. Вспомнил и о другой стороне дела, я о ней до сих пор не думал: ведь мне нужно еще найти юношу — ровесника моего сына, родившегося с ним в один день и внешне схожего с ним, который пойдет вместо него в армию. Сразу, как мы вернулись от маклера, телефонист принес книгу регистрации рождений и стал изучать ее, а потом подал мне листок бумаги с выписанным именем: Мысри. Я рассердился и велел ему поискать другое имя. Знай вы причину, рассмеетесь и не поверите. Этот Мысри, сын сторожа, вышедшего недавно на пенсию, прославился на всю деревню своими способностями. В школе он всегда первый, я и сам, по правде сказать, им восхищаюсь и хотел бы, чтоб он был моим сыном. Непостижимо устроен мир, как говорится, серьги достались безухому. В прошлом году Мысри бросил школу. Ведь все остальные дети у них в семье — девочки. Отец не мог послать Мысри учиться в город — он арендует три феддана земли, и их нужно обрабатывать. Неисповедимы пути твои, господи! Мой сын, — а я могу отправить его обучаться хоть в Китай, — проваливается, парень же, у которого лишней рубахи нет, преуспел в науках и всех обскакал. Мысри освобожден от военной службы — еще бы, единственный брат пяти сестер, а мой сын, — господи, как ему нужно получить образование! — должен идти с армию. Ну, а телефонист заладил свое: самый подходящий парень — Мысри. Нет, велел я ему: поищи-ка кого другого. Ведь я — человек, и в груди моей бьется сердце, полное сострадания к людям: не люблю никого обижать. Телефонист сказал: ладно, одногодков Мысри много. И протянул мне список ребят, родившихся в один день с моим сыном. Проглядел я все имена и вижу: да, единственный, кто подходит, это Мысри. Телефонист стал удивляться: что, мол, меня смущает, ведь я окажу Мысри услугу. Землю, которую арендует его отец, отберут у них и передадут мне. Так что отцовская пенсия останется единственным источником существования семьи, а она равна всего-навсего шести фунтам. Вот и придется Мысри искать работу. Не найдя ее — поскольку для этого нужна протекция, — он и сам добровольно пойдет в армию. Посылая же Мысри в солдаты вместо своего сына, я устраиваю будущее и его, и его семьи: в армии человек сыт, одет, крышу над головой имеет, я здесь позабочусь о его родне. Да разве мечтали они о чем-либо подобном?! Телефонист немного меня успокоил. Военная служба, — добавил он, — дает единственную возможность устроиться на хорошую должность. В вооруженных силах заведен порядок: каждый увольняющийся в запас получает назначение в какое-либо государственное учреждение. А не захочет увольняться, его зачисляют в кадры, присваивают офицерское звание и определяют соответствующий оклад. Парень в любом случае выиграет. К тому же, — поклялся телефонист троичным разводом [7] , — Мысри уже просил у него анкету для добровольного поступления на военную службу. Но анкеты распределяются уполномоченным по призыву. Узнав об этом, Мысри собирался пойти на призывной пункт. До их семьи уже дошла новость о том, что земля возвращается прежним владельцам. Конечно, это их очень огорчило, особенно после того, как они услыхали историю феллаха, отказавшегося вернуть землю. Случилось все в одной из соседних деревень. Феллах оказал сопротивление полиции, и его убили. Мысри, куда ни кинь, пойдет в армию, под своим ли именем или под чужим. Какая разница, послужит он добровольцем или заменит сына омды?

7

По шариату, для получения развода мужу достаточно трижды сказать жене: «Ты разведена». Обычай клясться троичным разводом широко распространен в Египте.

Но я еще не был убежден до конца и терялся в поисках справедливого решения. Беда моя в том, что я чересчур совестлив, терзаюсь из-за каждого пустяка. Таков удел всех порядочных образованных людей. А телефонист, знай, стоял на своем, мол, подобное решение вопроса прежде всего на руку сторожу и его сыну и уж потом — моему сыну. В конце концов, он устал меня уговаривать, я — возражать, и я согласился.

— Ну, теперь благослови Аллах… — сказал телефонист, уходя домой.

Маклер

Когда в делах не везет, лучшее времяпрепровождение — сон. Я следую этому правилу и пробуждаюсь, чтобы снова уснуть. Ворочаюсь с боку на бок, с живота на спину, кручусь, как колесо, просыпаюсь лишь, когда все тело начинает ныть от лежания. Кости ломит, глаза заплыли, мозги отупели. Люди, проходя мимо моего дома и зная, что я сплю, восклицают во всеуслышание: «Прохвосту и сон не во благо!» А ведь я за всю свою жизнь никого не обидел, напротив, только и делаю, что людям помогаю. По так уж водится: едва дело слажено и надо оплачивать услуги, каждый видит во мне прохвоста и обидчика. Вот и сегодня, сплю я, как обычно, и вижу сон, излюбленный мой сон, хоть как-то утешающий меня в моих горестях: директор школы всенародно просит у меня прощения и приглашает снова учительствовать, а я, — стаж-то мой вон какой, — требую: нет уж, назначайте сразу инспектором школы. Директор принимает все мои условия и снова — теперь от имени министерства просвещения — просит прощенья; тогда я принимаю извинения и соглашаюсь со следующего дня выйти на работу. И в этот сладчайший миг меня будит гудок автомобиля. Разозлился я — страсть: очень уж хотелось досмотреть сон до конца! Автомобиль опять просигналил. Что такое? Машина в нашей деревне редкость, среди моих клиентов и автовладельцев-то нет. Все, кто ездят на машине, водят знакомство с сильными мира сего и с их помощью решают свои дела, у них всяких ходов и выходов — что волос на голове. Ко мне обращаются одни разнесчастные бедняки, которым и ткнуться-то некуда. Тут входит один из моих сыновей и говорит: приехали, мол, незнакомые гости. Выхожу в гостиную и вижу омду одной из соседних деревень. Ну и дела! — думаю я. — Омде в наши дни грош цена. Прошли времена, когда омда был всемогущ. На мне была галабея, — я спал в ней, — рот я прополоскал, чтобы отбить горечь. Визит омды не обрадовал. Человек он богатый, но богачи-то как раз и торгуются больше всех. Бедняк, он платит, сколько потребуешь. Ума не приложу, где только они деньги берут.

Я сидел без дела, — никто не нуждался в моих услугах, — вот и решил, ладно, хоть что-то перепадет. Омда был в гостиной не один. Я узнал его спутника — телефониста из их деревни. Поздоровался, сел. Справились друг у друга, как водится, о делах, о здоровье. Я, стараясь быть поприветливей, сказал, что приход их озарил мой дом, словно меня посетил сам пророк, и я счастлив видеть господина омду. Можете, — подхватил телефонист, — поздравить омду, вчера вышло решение о возвращении ему конфискованных земель. В деревне устроили по этому случаю большой праздник. Следовало бы, конечно, пригласить всех уважаемых людей округи, но радостное известие пришло так неожиданно, — омда не успел даже никого позвать. Впрочем, не беда — главное торжество состоится, когда омда фактически вступит во владение землей, и вы можете заранее считать себя приглашенным. Я-то был уверен, что телефонист лжет, они и не собирались меня приглашать, просто он хотел мне польстить. Но я изобразил великую радость и поздравил омду; всякая его победа, — заявил я, — это наша общая победа. Чья, наша, я, честно говоря, и не ведал. Встав поцеловать омду, я увидел свое отражение в большом зеркале. Лицо, сияющее от счастья, показалось мне чужим, принадлежащим какому-то другому, живущему во мне человеку. Я и слыхом не слыхал об этой истории с землей, но радость, которую мне пришлось изобразить, вывела меня из апатии. Я даже усмотрел в таком известии добрый знак. То, что у омды отобрали землю, а теперь вернули, существенно не столько для него самого, сколько для его сыновей. А вот у меня, лишив должности, отняли мою честь и будущее моих детей. Да и сам я, с тех пор, как лишился права преподавать в школе, стал похож на бесплодную пальму или обессилевшего старика. Потому-то слова телефониста отозвались во мне отрадным предчувствием. Если омда получит назад свою землю, может, и ко мне вернутся честь и должность. Это лишь вопрос времени.

После поздравлений воцарилось молчание. Принесли чай. Я поднялся с места — разлить его из чайника по чашкам. Омда достал из кармана пачку сигарет какой-то неведомой марки. Я быстро сходил в спальню, принес свои сигареты, стал угощать его, он — меня. Он, — настаивал я, — мой гость, а он твердил: мы, мол, друзья, а меж друзьями какие же церемонии. За чаем и сигаретами я почувствовал, как ко мне возвращается деловая хватка; надо бы, — думал я, — узнать, какое у него ко мне дело.

— Надеюсь, не случилось ничего дурного…

— Бог даст, обойдется, — ответил телефонист.

Омда откашлялся и сплюнул в надушенный платок.

Огляделся по сторонам. Я встал и закрыл обе двери — внутреннюю, ведущую в глубь дома, и наружную, выходящую на улицу. Снова сел — теперь прямо напротив омды. Он стал говорить. Я слушал. Телефонист время от времени дополнял рассказ омды и пояснял непонятные для меня места, постоянно напоминая тем самым о своем присутствии. Выслушав всю историю, я нашел ситуацию весьма сложной. Обычные пути, к которым я прибегал, обделывая свои дела, здесь, пожалуй, не подойдут. Омда не хочет, чтобы сын его шел в армию. Почему — его дело. В душу человеку не влезешь, будь он даже твой брат. Каждый из нас — кладезь тайн. Способ, который я обычно предлагаю в таких случаях, прост: заинтересованное лицо разводится с женой, и сын становится таким образом единственным кормильцем матери. Я очень удивился, когда омда решительно отверг это предложение. Последняя жена родила ему лишь одного сына, и мой способ вполне годится. Но омда замахал руками и заявил: