Война на земле Египта

— Нет, об этом нечего и думать.

Я раскрыл было рот. Но омда прервал меня и сказал, что не стоит тратить время и силы на обсуждение заведомо неприемлемого предложения, лучше поискать какой-то другой выход. Я задумался. Сидящий передо мной человек как-никак был омдой, а это значило, что всякие уловки прежних времен, вроде отрубания пальца или выкалывания глаз, не пройдут. Что же делать? Мне не хотелось лишать его надежды, и я попросил время на размышление. Омда очень спешил. У меня создалось впечатление, что он вот-вот схватит меня за горло и не отпустит, пока я не отыщу выход. Я дал ему понять, что действую не один и должен кое с кем посоветоваться. Расходы, — уверил он, — его не пугают, он достаточно богат. Все состоятельные люди так говорят, а когда приходит время платить, трясутся над каждым миллимом. Дело, — повторил я, — очень сложное и сопряжено с большим риском. Он сказал, что надеется на меня. И уже на пороге, оглядевшись по сторонам, напомнил: следует соблюдать величайшую осторожность — мало ли что, даже самому хитроумному человеку трудно предусмотреть все опасности в подобной игре.

Омда с телефонистом уехали, а я остался обдумывать ситуацию. Полагаю, омда уже рассказал вам причину моего увольнения. Спасибо, что избавил меня от неприятной обязанности. Я до сих пор с болью вспоминаю эту историю, камнем легла она на сердце, и что бы я ни делал, чем бы ни занимался, ни в чем не нахожу успокоения. Я был учителем — каких тысячи и тысячи на египетской земле. Сегодня мои бывшие ученики, встретив меня на улице, отворачиваются. А началось все вот с чего. Есть у меня сестра. Муж ее умер, и осталась она молодой вдовой с сыном, а я — ее единственный родственник. Унаследовала она от мужа пять федданов земли, да забот от них было больше, чем доходу: из-за них-то она и не решалась выйти замуж во второй раз. Любого, кто сватался к ней, мы подозревали — а ну как он положил глаз на ее землю. Так она вдовствовала, а время шло. Глядь, ее сын достиг уже призывного возраста. По закону его, как единственного кормильца матери-вдовы, должны были освободить от военной службы. Но, сказали ему в маркязе, для получения свидетельства об отношении к воинской повинности нужно ехать в Александрию. Вы будете смеяться, узнав, что меня дернула нелегкая самому отправиться в Александрию. Это был самый злополучный день в моей жизни. Как сейчас помню, дело было зимой, в декабре. В деревне стоял такой холод, что стыли пальцы, но в Александрии погода была — одно удовольствие. Дело, по которому я приехал, не вызывало вроде бы никаких сомнений, однако началась казенная волокита и ей не видно было конца. Я познакомился с офицером из соседней с нами деревни, на погоне у него был орел [8] . Он рассказал, что пошел в армию добровольцем и выбился из солдат в офицеры. Феллах своего брата-феллаха всегда учует. Этот офицер услышал, как я разговаривал с кем-то на пороге его кабинета, подошел и спросил, откуда я, из какой деревни. Как только, говорит, заслышал твою речь, сразу вспомнил поля, и сакию, и плуг, и все такое. Познакомились мы. Повел он меня к себе домой. Помог решить мое дело и стребовал за это пять фунтов. Ему, поклялся он, из этих денег не достанется ни миллима, все раздаст другим людям. Я провел в его доме два дня и вернулся в деревню с племянником, а у того на руках было желанное свидетельство. На прощание офицер сказал мне: и дом его и кабинет открыты для меня в любое время, и если потребуется какая услуга жителям нашей ли деревни или соседних деревень, он всегда готов прийти на помощь. Был он уже в возрасте, до пенсии ему оставалось совсем немного. Наверно поэтому он и рискнул ввязаться в такое дело. Вся деревня сразу узнала, что я ездил с племянником в Александрию и вернулись мы чуть ли не тем же поездом, имея документ об освобождении от воинской службы. Проблема призыва — она касается каждой семьи, и все жаждут ее решить. Народ повалил ко мне валом. Вот и вышло, что я каждый день, после работы, садился на поезд и отправлялся в Александрию. Вскоре снял там себе квартиру, женился на городской женщине. Вторая жена моя была белотелая, холеная, зажил я припеваючи. Офицер никогда не отказывал в помощи, хоть многие просьбы, как я догадывался, были совсем простыми, и он выполнял их, так сказать, играючи. Зато стал он все чаще говорить о трудностях жизни, о дороговизне, о ненасытной алчности людской. Сфера нашей деятельности расширялась, расширился и круг участников. Поползли слухи. Полетели жалобы в различные инстанции. В моей александрийской квартире учинили обыск. Я сбежал в деревню, но меня разыскали и там. Началось следствие, вопросы, допросы, протоколы. Потом меня освободили под залог, но с работы, конечно, уволили. И остался я без всяких средств к существованию. Пришлось протягивать руку за помощью к тем, кто когда-то пользовался моими услугами. Правда, заработал я в свое время неплохо, кое-какие сбережения у меня были. Но, как говорится, Аллах дал, Аллах и взял. Нанял я известного адвоката, но моя александрийская жена свидетельствовала против меня. Сомнительные «занятия» мои, — заявила она, — ей никогда не нравились. Я решил с ней развестись, но добрые люди подсказали: мол, развод не в моих интересах, еще затаскает меня по судам, придется платить судебные издержки, вернуть остаток калыма [9] да оплачивать услуги адвоката. Хватит с меня и одного процесса. Я бросил жену так, без развода. Думал, она будет преследовать меня, но прошло несколько месяцев, и она не подавала признаков жизни. Наведя справки, я узнал, что жена моя, не расторгнув брака со мной, вышла замуж за другого. Тут я возликовал! Решил: упеку ее в тюрьму. Стал было разыскивать, где она поселилась, но найти не смог. Словно сквозь землю провалилась. Лишь после долгих поисков я выяснил: она вышла замуж за человека, работающего в Ливии, и уехала с ним. Да, забыл сказать, офицера, моего земляка, уволили в отставку. Меня засудить им не удалось: у следствия не оказалось против меня письменных улик. Я ни в чем не сознался, и единственным свидетелем обвинения выступала моя жена, которая вскоре исчезла. Все уверяли, что меня должны оправдать. Но суд решил иначе: дело это, дескать, имеет политическую окраску, ибо связано с обороной страны и нельзя доверять воспитание будущих граждан Египта человеку, который в свободное от работы время занимался тем, что помогал людям уклоняться от выполнения их священного долга — защиты родины. Нанятый мною адвокат объяснил, что уволили меня в нарушение закона. Если бы законы соблюдались как положено, меня бы оправдали. Теперь же мне остается искать защиты у Аллаха. Я, признаюсь, тогда не понял, какое отношение моя деятельность имела к политике и защите отечества от злоумышляющих против него врагов революции. Ведь я всего-навсего помогал несчастным беднякам, не ведающим различия между буквой «алиф» и кукурузным початком, решить сложные для них проблемы. А взвалил я на себя эту обузу, поскольку три четверти моих соплеменников неграмотны, — так сказать, расплачивался за их отсталость. Клянусь, я считал, что поступаю как патриот. По сути дела я выполнял те же функции, которые в Европе и в Америке возложены на различные общественные организации. И за это угодил под суд. Люди стали называть меня маклером. Уж не знаю, кто первый произнес это слово, но оно служит мне оправданием: ведь я устраивал дела других. Даже имя мое забылось, ко мне обращались, кто — устаз [10] маклер, кто — маклер-эфенди. Это наводит меня на некоторые философские размышления. Полагаю, как бывший учитель начальной школы я вправе пофилософствовать. Слово маклер означает посредник, и моя обязанность — посредничать между людьми, которые не могут сами защищать свои интересы, и правительством, интересы которого никто толком не знает. Я нахожу выходы из запутанных ситуаций, и когда мне удается решить проблему, доставлявшую людям неприятности и огорчения, чувствую себя по меньшей мере Занати-халифом или Адхамом аш-Шаркави. К слову сказать, Адхам был в родстве с моим дедом. Различие между мною и ими лишь в том, что их оружием были меч и ружье, а я вооружен острым умом и изворотливостью. И обо мне можно легенды слагать. Воспеть все мои деяния смог бы только сказитель с ребабом, да и ему пришлось бы петь и играть все лунные ночи напролет, как в добрые старые времена, — увы, им никогда уже не вернуться на египетскую землю. Немало славных дел я совершил, и единственным счастьем моим было успешно довести начатое до конца. Теперь-то мне ясно: не оказывай я людям этих услуг, само существование мое потеряло бы всякий смысл. Мне скрывать нечего, могу как на духу поведать, на что я способен: раздобыть удостоверение личности человеку, который и не рождался на свет, заключить брак между людьми, никогда друг о друге не слышавшими, продать землю, существующую лишь в воображении, передвинуть межевые знаки между полями, заполучить подписи нужных лиц под документами, которых они не читали. О, я могу многое. Но с особой охотой занимаюсь делами, связанными с освобождением от воинской повинности.

8

Орел на погоне — знак отличия майора.

9

Как правило, по условиям брачного контракта, при вступлении в брак калым за невесту выплачивается не полностью, оставшуюся часть муж выдает жене в случае развода.

10

Устаз — здесь: господин.

Сперва, приступая к новому делу, я всякий раз надеялся — оно-то и будет последним. Но едва я успешно завершал его, сам не ведаю как оказывался втянутым в новую махинацию. И они раз от разу становились все рискованнее. Ох, и зачем я все это рассказываю? Просто, наверно, мне хочется поплакаться на свою судьбу, хочется, чтобы вы мне посочувствовали. А вообще-то, самое худшее миновало. Несколько месяцев назад посетил меня мой старый знакомый, офицер из соседней деревни. После увольнения в отставку он снова вернулся к себе в деревню и явился меня утешить: вышел закон, по которому лица, уволенные в нарушении дисциплинарной инструкции, должны быть восстановлены на своем рабочем месте. Предложил нам вдвоем подать заявление о пересмотре моего дела. Уж мы ли не жертвы беззакония? Я призывал его к терпению. Терпение, — учили наши деды, — благо, а поспешность — она от шайтана. Не лучше ли выждать, пока кого-нибудь восстановят? Тогда и нам успех обеспечен. Я обрел душевное равновесие. Работы стало больше прежнего. В деревне не было твердой власти, каждый делал, что хотел, ничего не опасаясь. Мой приятель офицер утверждал, что надо ловить момент и не упускать возможностей, — такое больше не повторится. Нынче египтяне действительно свободны. Впервые в истории Нильской долины. Каждый волен делать что ему заблагорассудится. Хочешь уехать, уезжай. Хочешь сбежать, беги. Все дороги открыты. Было бы чем платить. Есть у тебя пиастр, значит, и свободы у тебя ровно на пиастр. Знаю-знаю, вас прежде всего интересует дело сына омды. А я, прошу прощенья, пустился в истории, до которых вам, может, и дела нет. Просто захотелось поболтать. Заботы день и ночь гнетут душу. Тут и каменной горе не выдержать. Ну, будь по-вашему, вернусь к истории сына омды.

После ухода омды сел я и задумался. Вспомнил его рассказ о возвращении земли. И почувствовал на сердце облегчение, так, думаю, и ко мне вернется моя должность; только решил, как восстановят меня, брошу все свои махинации. Даже поклялся себе: дело сына омды будет последним. Поехал в маркяз. С моим-то опытом в подобного рода делах я обычно сразу находил ключ к проблеме, видел, с какого конца к ней подступиться. Но дело сына омды напоминало мне узелок на шелковой нитке — поди развяжи! По дороге в маркяз я встретил много знакомых. Люди ко мне в это время относились как-то неопределенно, — вроде уже не честили, как после увольнения, но и прежнего уважения не оказывали. Хотя кое-кто уже поговаривал, что, возможно, я стану вскоре инспектором школы. В маркязе, на призывном пункте я разыскал уполномоченного по мобилизации, кивнул ему — мол, надо поговорить, — и вышел на улицу. Дождался уполномоченного, мы завернули за угол дома и уселись на берегу небольшого канала, подводящего воду к полям вокруг маркяза, под старым — старше самого городка — камфарным деревом. Уполномоченный был явно рад меня видеть.

— Привет, господин маклер.

Это «господин» прозвучало добрым предзнаменованием. Оглянувшись по сторонам, уполномоченный попросил не мешкая перейти к делу. Я изложил ему историю с сыном омды. Он сперва помолчал, устремив взгляд в небеса, потом встал, отбросил спичку, которой ковырял в зубах, улыбнулся и вдруг громко расхохотался. Заговорил, как водится, о трудностях, о риске: а ну как, мол, все откроется. Я дал ему выговориться, а потом, тоже как положено, заверил: такого ума, как у него, не сыщешь на всем белом свете. Это своего рода обычное состязание между нами. Цель уполномоченного — вытянуть из меня побольше. Я решил, брошу-ка ему приманку, и сказал:

— Да это сделка века!

Почувствовал, клюнуло. Черты лица уполномоченного разгладились. Немного поколебавшись, он снова уселся на землю. Началась привычная игра — хождение вокруг да около. Он говорил о частностях и избегал главного, — а оно-то его больше всего интересовало, — размера вознаграждения. Наконец я поставил вопрос ребром, но он и тут уклонился, заявив, что дело сложное и, возможно, потребуется привлечь более широкий круг исполнителей. Все, конечно, будет сделано на месте, в маркязе. Помощь из Александрии или Каира нам ни к чему. А половину дела провернет сам омда, у себя в деревне. Услыхав это, я даже рот раскрыл от удивления.

— Но я, — добавил уполномоченный, — единственный среди вас государственный служащий да к тому же уполномоченный по мобилизации, значит — рискую больше всех. Если корабль пойдет ко дну, все вы спасетесь, кроме меня. Ты и сам-то останешься в тени.

Я, желая для начала удостовериться, реально ли это дело, сказал лишь:

— Ну, пока рано делить доходы.

Но он наклонился ко мне вплотную, — я даже почувствовал его дыхание на своем лице, и прошептал:

— Прежде чем приступить к операции, надо обговорить условия.

И напомнил известную притчу о жуликах: никто не видал, как воровали, но все увидели, как дерутся из-за добычи. Я не нашелся, что ответить. Дело-то вправду было непростое. Подумал: уж не отказаться ли? Но тут услышал голос уполномоченного:

— Через сорок восемь часов получишь ответ.

Я возликовал. Договорились: послезавтра я снова к нему подъеду. И распрощались. По дороге домой я все думал: ведь настанет же день, когда Аллах спросит с меня за все мои махинации; мне-то и самому они были не по душе, вечно дрожишь из-за них в ожидании расплаты. Делаешь дело — трясешься. А едва доведешь его до успешного конца, вынырнут, словно из-под земли, какие-то типы, и каждый, твердя, он, мол, тоже руку здесь приложил, требует своей доли. А другой просто разнюхал что-то и не желает молчать. Тут-де нанесен ущерб интересам страны, и гражданский долг повелевает ему сообщить куда следует. Понимай так, что молчание тоже имеет свою цену. В конце концов самому остаются жалкие миллимы. А ведь выгодные дела подворачиваются не каждый день: пока еще дождешься платы, долгов набежит столько, что иной раз барыша не хватает — с ними расплатиться. Прибавьте сюда ежедневный риск, вечную необходимость таиться, страх разоблачения, призрак тюрьмы, все время маячащий перед глазами. Сам-то я все готов вынести, страшно за детей, они ведь ни в чем не виноваты. Если скажу, что меня мучит совесть, вы засмеетесь и не поверите. Решите, хочу разжалобить. Но, клянусь, когда б не нужда, нет, не пошел бы на это. Да и потом, добрая половина моих дел может сойти за помощь невинно пострадавшим. Хотя дело сына омды отнюдь не из их числа. Тут уж я не выступаю поборником справедливости. Нужда, повторяю, только нужда заставила меня с ним связаться. Я считаю, сын омды должен идти в армию. Зайди тут речь о моем сыне, ей богу, сам бы взял его за руку да повел на призывной пункт. И домой бы вернулся счастливый и гордый тем, что сын мой служит родине. Омда пожаловал ко мне в тяжкую для меня минуту. Я был на мели. В доме ни гроша. А голод он, известно, не тетка. Смысл этого выражения непонятен тому, кто вычитал его из книги, раскинувшись в кресле посреди уютной квартирки после плотного обеда. Такой человек чувствует лишь приятное опьянение, добрая еда пьянит, точно вино. Потому-то и без толку говорить вам о голоде. Но все-таки вы должны знать, после увольнения мне ни разу не выплатили пособия по социальному обеспечению, поскольку я был уволен по мотивам, порочащим честь.

Итак, продолжим нашу историю. В назначенный срок я встретился с уполномоченным за зданием призывного пункта. Выглядел он веселее, чем в прошлый раз. Угостил меня сигаретой, посмеивался. Сказал, что два дня подряд размышлял над делом сына омды. И всякий раз убеждался: оно не из легких. Но ради меня и ради тех несчастных, что прибегают к его помощи в трудную для них минуту, он сделает все, что нужно. Сын омды не пойдет в армию. Но придется привлечь к делу чиновника из бюро регистрации актов гражданского состояния, инспектора здравоохранения, еще двух чиновников из другого государственного учреждения и их непосредственного начальника, располагающего гербовой печатью. Слова его привели меня в ужас. Вся эта пропасть сообщников означала одно — мне достанутся лишь объедки. Я предложил обсудить главное. Тут у него тревожно забегали глаза, он отвел меня подальше от дома, напомнив, что и стены имеют уши. Мы остановились посреди маленького поля, засеянного кресс-салатом. Пряно пахло зеленью. Прямая линия, — начал уполномоченный, — суть кратчайшее расстояние между двумя точками. И в деле сына омды тоже есть такая линия, хоть и не совсем прямая. Я сделал нетерпеливый жест.

— Не торопись, — успокоил меня уполномоченный, — поспешность — от шайтана.

И стал излагать свой план, главным достоинством коего была абсолютная надежность. Мы отправились ко мне домой, там уполномоченный потребовал лист бумаги и карандаш и расписал весь план от «а» до «я». Наверху вывел огромный заголовок: этапы операции. Ниже: участники операции. И еще ниже: расходы. Общая схема и главные моменты операции были разработаны. После его ухода я взял карандаш и склонился над листом со схемой, обдумывая детали. Дело захватило меня — что значит долгое бездействие! — и, быть может, впервые за последние годы, голова моя работала с полной отдачей. После нескольких часов напряженной работы передо мной лежала кипа бумажек, исписанных мелким красивым почерком — подробно разработанный план операции. Прошу прощения, но я хочу ознакомить вас с ним. Надеюсь, тогда и вы поймете, как несправедливо обошелся Египет с одним из талантливейших своих сынов.

Этапы операции

Каждый этап включает в себя комплекс мероприятий, тесно связанных одно с другим. Успех одного обеспечивает успех другого, а неудача может повлечь за собой провал всего дела. Этапы также органически связаны между собой, и план может быть реализован только при условии последовательного осуществления каждого из этапов.

Первый этап: замена

Речь, как явствует из названия, идет о подыскании человека, который пойдет в армию вместо сына омды. Этот этап завершится, когда найденное лицо будет готово вступить в игру. Дублер должен удовлетворять следующим требованиям: