Война в раю

Однако лентяем его никто бы не назвал. Саймон по праву завоевал свое место благодаря блестящей студенческой карьере. Но теперь оказалось, что для докторанта третьего курса работы слишком много. И вообще, зачем ему степень по истории? Он не собирался вести серьезные исследования, а уж о преподавании мечтал меньше всего. У него вообще не было никаких академических амбиций. Через два года после начала работы по своей программе он просто механически выполнял нужные действия. А в последнее время и этого не делал.

Я видел, как блестящий приз потихоньку ускользает от него по мере того, как он все больше отлынивает от учебы. Классический случай выгорания выпускников. В Оксфорде встречается довольно часто и симптомы распознаются с первого взгляда. Пожалуй, Саймон продолжал сидеть в университете, поскольку это было самым простым. Он просто не хотел думать о том, чем еще можно заняться. А с деньгами жить в Оксфорде легко. Да и без денег это лучше, чем многое другое. Я не винил Саймона; просто жалко его было. Не знаю, что бы я делал на его месте.

Мне, как и многим американским студентам в Оксфорде, приходилось на каждом шагу доказывать свое право на пребывание здесь. Я отчаянно хотел получить степень, и даже мысли не допускал, что потерплю неудачу. Я не мог позволить, чтобы меня отправили обратно с поджатым хвостом. Так что у меня стремления к успеху было хоть отбавляй, и Саймону этого не понять.

В этом, на мой взгляд, и заключалось одно из принципиальных различий между нами: мне приходилось собирать крохи, и каждая из них доставляла мне удовольствие. Для Саймона в этом не было ни малейшей необходимости.

Все, что он имел, все, чем он был предоставлялось ему от рождения. Все, чего он когда-либо хотел, доставалось ему даром, без каких-либо усилий. Люди постоянно делали для него скидку просто потому, что он Саймон Ронсон. Никто не делал скидку на Льюиса Гиллиса. Никогда. То немногое, что у меня было — действительно немногое — по крайней мере принадлежало мне, потому что я это заслужил. Заслуги не входили в круг представлений Саймона в его вселенной. А для меня они были всем.

И все же, несмотря на наши разногласия, мы были друзьями. С самого начала, когда в тот первый год мы занимали соседние комнаты, мы знали, что поладим. У Саймона не было братьев, поэтому он решил назначить на это место меня. Естественно, в студенческие годы мы, как и все, пробовали золотой нектар из чанов в «Турфе», гребли на реке, доставляли девочкам неприятности и в целом вели себя так, как можно было бы ожидать от оксфордских студентов.

По окончании курса я подал заявку на участие в программе кельтских исследований и ее одобрили. Уже немало для ученика средней школы моего родного города. Далеко не каждый из них мог похвастаться обучением в Оксфорде, не говоря уж о том, чтобы его закончить. Об этом даже в местной газете писали, к радости моих спонсоров; газета называлась «Американский легион», именно она в неожиданном приступе щедрости предоставила мне стипендию на книги и расходы. А дальше я хоть и с трудом, но все же нашел небольшой грант, чтобы покрыть остальное, и вот я при деле!

Саймону же показалось, что ученая степень — неплохая идея, поэтому он занялся историей — хотя почему историей, а не астрофизикой, например, животноводством или чем-то еще, непонятно. Но, как я уже сказал, у него были хорошие мозги, и многие думали, что у него все получится. В колледже ему даже комнату предложили, а таким точно может похвастаться далеко не каждый. Мест для студентов всегда не хватает, а о комнатах для выпускников вообще не может быть и речи, исключая очень важных людей.

Полагаю, здесь снова сработала система привилегий. Отец Саймона, Джеффри Ронсон из Блэкледжа, Rawnson and Symes Ltd., несомненно, приложил к этому руку. Но мне-то что за дело? Комната наверху была обставлена чудесным антиквариатом из запасников колледжа — шедевры итальянского Возрождения, резные дубовые панели, столы от Тиффани, хрустальная люстра, два письменных стола Чиппендейла и красный кожаный диван. На этом всякие отличия не заканчивались: у нас была хорошая еда в столовой, дополненная прекрасными винами из легендарных погребов колледжа, к нашим услугам был вспомогательный персонал, а еще у нас был свободный доступ к библиотечным фондам, за что некоторые студенты готовы были нас убить. Венчал всё это великолепный вид на двор колледжа и шпиль собора. Мог ли я мечтать о таких условиях? Да никогда в жизни!

Саймон хотел, чтобы мы продолжали жить вместе, как раньше, в итоге я делил с ним апартаменты. По мне, так думал он только о трех-четырех годах холостяцкого счастья. А о чем ему еще думать? Деньги-то есть.

Он вполне мог позволить себе тянуть время хоть до конца света, а вот мне приходилось думать о выплатах по грантам и займам. Я должен был закончить учебу, получить степень и должность преподавателя, и лучше поскорее. Я очень любил Оксфорд, но на мне все еще висел студенческий кредит, а в Штатах моя семья громко и часто задавала вопрос, увидят ли они меня когда-нибудь снова.

Кроме того, я достиг того возраста, когда брак — или, по крайней мере, сожительство — выглядело привлекательной идеей. Я устал от безбрачия, устал идти в одиночестве по холодным коридорам жизни. Мое грубое мужское существование остро нуждалось в облагораживающем влиянии женщины, и я бы очень не возражал против присутствия изящных женских форм в моей постели.

Вот почему мне не по душе пришлась эта нелепая поездка с Саймоном. Меня ждала диссертация: «Влияние гойдельской космографии на средневековую литературу». В последнее время я начал ощущать слабый проблеск света впереди. Уверенность постепенно росла. Я приближался к концу. Во всяком случае, мне так казалось.

Вероятно, Саймон почувствовал это и неосознанно решил меня притормозить. Он просто не хотел, чтобы наши хорошие времена кончались. Если мне удастся получить степень раньше него, ему придется бороться с жестким миром в одиночку — и эта перспектива его не радовала. Поэтому он изобретал всякие хитроумные уловки, чтобы отвлечь меня.

Эта глупая история с зубром была всего лишь еще одной такой уловкой. Почему я согласился на это? Почему я поддался на его уговоры?

А в самом деле — почему? Возможно, мне самому не очень хотелось заканчивать работу. В глубине души я боялся неудачи, а если я так и не закончу, никакой неудачи не случится… Это больно, я знаю. Но это правда, и это гораздо более распространенная болезнь среди ученых, чем думает большинство людей. В конце концов, на этом основана университетская система.

— Подвинь свою чертову задницу! — пробормотал Саймон, адресуясь к водителю опасно перегруженного мини.

— И ты пошел вон, придурок. — Так он бормотал последние пятьдесят миль. Шестимильная пробка вокруг Манчестера сильно задерживала движение и досаждала ему. Я взглянул на часы на приборной панели: три сорок семь. Цифровые часы являются симптомом нашего амбивалентного века; они обеспечивают время с точностью до наносекунды, но на большее они не способны. Мы все еще были здесь.

— Уже почти четыре часа, — заметил я. — Может быть, стоит сделать перерыв и выпить чаю? Указатель говорит, что скоро будет кафе.

Он кивнул.

— Пожалуй. Мне не мешало бы пописать.

Несколько минут спустя Саймон кое-как пробился к оазису на М6. Стоянка оказалась переполнена, не мы одни хотели чаю. Многие водители что-то ели прямо в машинах. Меня всегда удивляла эта странная привычка. Люди проводят часы за рулем, а затем съезжают на парковку только для того, чтобы сидеть в машине, есть бутерброды из обувной коробки и пить остывший чай из термоса? Мне такой долгожданный перерыв не нравится.

Мы припарковались, заперли машину и пошли к невысокому кирпичному зданию, похожему на бункер. Грязное серое небо обрызгало нас моросью, а резкий ветер с запахом дизтоплива загнал сырость под нашу одежду.