Война в раю
Шрифт:
— Как скажешь, — проворчал я.
— Это правда, — настаивал он. — Гиббон считал это поворотным моментом римской истории, началом упадка. И с тех пор вся западная цивилизация покатилась под откос. Посмотри вокруг, возьми спорт, например. Всё, вершина. Конец линии. Капут! Мы обречены.
— Ну, хватит уже… — взмолился я, но это была попытка прикрыться бумажным зонтиком от урагана.
— Обречены, — повторил он, словно пешечное ядро выплюнул. — На наши несчастные головы с колыбели словно заклятие наложено. Ты американец, Льюис; вам, должно быть, заметно, — это заложено в нашем поведении. Мы, британцы, — обреченная раса.
— Однако, судя по твоему виду, с тобой все в порядке. Ты выживешь.
— Ты в самом деле так считаешь? Посмотри на нашу внешность: волосы у нас
— Тебе легко говорить, — заметил я. У Саймона не наблюдалось ни одного из перечисленных им физических недостатков. Так что его слова воспринимались как дым без огня или шляпа без кролика. Как и ожидалось, он никак не отреагировал на мое замечание.
— Как нам выживать? Ха! Сам воздух ядовит. Вода тоже ядовитая. А еда — это вообще отрава! Сам посуди! Ты же знаешь, что происходит с едой. Коварные дельцы производят все в массовых количествах на фабриках по производству сальмонеллы. Чего они хотят? Понятно же! Заразить как можно больше потребителей и драть с них деньги за право быть отравленными, а потом сдать их Национальному здравоохранению, а уж те в свою очередь обеспечат им анонимное захоронение.
А если кому-то повезет чудом остаться в живых после приема такой пищи, нас наверняка погубит наше подлое существование. Посмотри на нас! Мы бредем, оцепеневшие и контуженные, через мрачные, заразные города, дышим ядовитым воздухом, отравленным устаревшими заводами, бережно несем жалкие пластиковые пакеты с токсичным мясом и канцерогенными овощами. Чертовы богатеи копят деньги на оффшорных счетах, свободных от налогов, а остальные тем временем бредут по голым улицам по колено в собачьих экскрементах, чтобы провести часы в душных офисах и мастерских. И зачем? Только для того, чтобы получить средства, на которые можно купить корку лежалого сыра и банку консервированных бобов, заплатив нашим презренным недооцененный фунтом.
Понаблюдай за любой улицей в любом городе! Ты увидишь, как мы мрачно передвигаемся из одного ненавистного элитного бутика в другой, тратим целые состояния на отвратительную дизайнерскую одежду не нашего размера, покупаем серые картонные туфли, сделанные рабами в ГУЛАГе, и регулярно подвергаемся насилию со стороны тупых продавщиц с синей тушью и куриными ногами. Нас гнетут маркетинговые силы, которых мы не понимаем, мы покупаем сложную корейскую технику, которая нам не нужна, платим за нее пластиковыми карточками с голограммами от самодовольных, прыщавых младших менеджеров по продажам в желтых галстуках и слишком узких брюках, которым не терпится помчаться в ближайший паб, чтобы выпить пинту водянистого пива и поглазеть на секретарш в черных кожаных мини-юбках и прозрачных блузках.
Это Саймон только разогревался. Его ужасы громоздились друг на друга. Дальше выяснилось, что все дело в туннеле под Ла-Маншем, пейзажах, заваленных евромусором, жертвах французской моды, кислотных дождях, мрачных бельгийцах, ираноязычных студентах, угрюмых мужиках, пьющих Heineken, футбольных фанатах, дырах в озоновом слое, итальянских плейбоях и южноамериканских наркобаронах, а еще в швейцарских банках, золотых картах AmEx и парниковом эффекте, и так далее, и тому подобное.
Саймон ухватился за руль обеими руками и для выразительности нажал на педаль газа, покачивая головой в такт своим словам и время от времени поглядывая на меня искоса, чтобы убедиться, что я все еще слушаю. А я выжидал момент, чтобы бросить гаечный ключ в его быстро вращающийся механизм апокалипсиса.
— У нас нет места, которое мы могли бы назвать по-настоящему своим, зато у нас есть холодный «Гиннесс» в банках, загадочные кофеварки Braun, шикарные толстовки Benetton, изящные кроссовки Nike, позолоченные перьевые ручки Mont Blanc, и факсы Canon, а еще Рено, и Порше, и Мерседес, и Саабы, и Фиаты, и Лады, и Хюндаи, обувь от Живанши, духи от Шанель, полеты на Аэрофлоте, квартиры на Коста-дель-Соль, и Piat D'Or, и Viva Espaсa,
и Sony, и Yamaha, и Suzuki, и Honda, и Hitachi, и Toshiba, и Кавасаки, и Ниссан, и Минолта, и Панасоник, и Мицу-чертовы-биши!Нам оно надо? — риторически вопросил он. — Да зачем? Мы и глазом не моргнем. Мы развиваем одну сидячую мышцу. Сидим, завороженные, перед Всемогущей Трубой, убаюканные фальшивой Нирваной, отупляющим сочетанием пагубной банальности и болтовни, а тем временем вредные катодные лучи превращают наши здоровые серые клетки в холодец!
С точки зрения ораторского искусства, это была одна из лучших попыток Саймона. Но его скорбные литании могли продолжаться до бесконечности, и я начал уставать. Он остановился, чтобы перевести дух, и я воспользовался шансом.
— Если ты так несчастлив, — сказал я, бросаясь в иссушающий поток его перечислений, — почему ты все еще здесь?
Как ни странно, это его остановило. Он повернулся ко мне лицом.
— Что ты сказал?
— Ты прекрасно слышал. Если ты так несчастен, и если все так плохо, чего ты здесь торчишь? Можешь ведь отправиться куда угодно.
Саймон улыбнулся своей тонкой, высокомерной улыбкой.
— Покажи мне место, где лучше, — бросил он вызов, — и я тут же туда отправлюсь.
Навскидку я не смог придумать ни одного места, подходящего для Саймона. Можно, конечно, было бы предложить Штаты, но там свирепствовали те же демоны, что наводнили Британию. В последний свой приезд домой я едва узнал родные места — все изменилось. Даже в моем маленьком городке в центре Америки практически исчезло чувство общности, его сожрали хищные корпорации и слепая зависимость горожан от нужд экономики и ненасытного потребительства. «Возможно, у нас больше не будет парада Четвертого июля на Мейн-стрит или рождественских гимнов в парке, — сказал тогда мой отец, — но у нас точно есть «Макдональдс», «Пицца Хат», «Кентукки Фрайд Чикен» и мини-маркет «Уолл-Март». Торговый центр, открытый двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю!»
Таков был мир: жадный, мрачный и ужасный. Так было повсюду, куда ни глянь. Поэтому я повернулся к Саймону, посмотрел ему в глаза и бросил вызов.
— Значит, ты хочешь сказать, что если бы нашел место, которое тебя устраивает, ты бы отправился туда?
— С быстротой выстрела!
— Ха! — Я злорадствовал. — Да никуда бы ты не двинулся! Я же тебя знаю, Саймон, ты нигде не будешь счастлив, если не будешь ощущать себя несчастным.
— Да неужели?
— Правда, Саймон. Попади ты в такое место, где все идеально, ты впал бы в депрессию. На самом деле вещи нравятся тебе такими, какие они есть.
— Что ж, весьма благодарен, доктор Фрейд, — прорычал Саймон. — Ценю ваш анализ. — Он опять придавил педаль газа.
Я продолжал развивать свою точку зрения.
— Признайся, Саймон: ты сам паршивый пес, и тебе это нравится. Ты знаток страданий, всяких там знаков судьбы! Давай! Чем хуже обстоят дела, тем больше тебе это по вкусу. Ты предпочитаешь декаданс, наслаждаешься упадком, упиваешься гнилью.
— Эй, осторожно, — неожиданно тихо ответил он. — А то однажды я могу тебя удивить, друг мой.
Глава 3. ЗЕЛЕНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Я надеялся увидеть Лох-Несс. Но я ничего не увидел, кроме собственного отражения в запотевшем стекле машины: лицо, мрачно подсвеченное приборной панелью. На улице было темно. И поздно. Я был голоден, устал, мне было скучно и не терпелось поскорее приехать хоть куда-нибудь. Так что я просто молча клял себя за то, что позволил втравить себя в эту авантюру.
То, что я сказал о Саймоне, по сути, было правдой. Он продолжал длинную линию маниакально-депрессивных людей, страдающих манией величия. Тем не менее, я не по правде надеялся избавиться от него. Конечно, его нытье было чем-то вроде запоя. Но мой импровизированный психоанализ привел только к тяжелой напряженной тишине в машине. Саймон впал в угрюмую замкнутость, и следующие семь часов только односложно ворчал. Тем не менее я выполнял свои навигационные обязанности, не обращая внимания на его бурчание.