Война
Шрифт:
Глава 2
Глава вторая
Спал я много больше десяти часов.
Без снов. Стражи все еще не являлись, устрашенные остатками яда в моей крови.
Проснулся от удушья.
На груди моей устроилась пудовая — а иначе не скажешь — голова Шурика. Кот не спал, наблюдал за мной прищуренными янтарями глаз, не соображая, что мешает мне дышать.
— Буррр, — сказал он и зевнул, как это водится у котов, раскрыв пасть градусов на девяносто, словно хвастаясь огромными клыками.
— Здорово, охранник.
— Муав-в! — сказал малут, и соскочил с кровати, только хвост
Солнечный свет просачивался сквозь витражное оконце.
Я на втором этаже ротонды, в одной из спален, голый, под одеялом. Не помню как добрался, как разделся, как улегся — ничего не помню. Однако силы вроде бы вернулись в тело. И еще — зверски хочется есть. Помедлив несколько минут, я осторожно сбросил одеяло и занял вертикальное положение.
Откликом на эти действия была только легкая тошнота.
Отлично. Голова не кружится. Руки, правда, слегка дрожат, но это мелочи. На танцы не пойду, а вот работать в полную силу, наверное, смогу.
Должен работать.
Резко распахнулась дверь. Вошла Амара, все в том же камзоле. Судя по кругам под глазами — ночью не спала ни минуты.
— Я растопила баню, там же новая одежда. Завтрак почти готов. — Она повела рукой перед собой. — У тебя здесь приличное хозяйство, архканцлер.
Я прикрылся одеялом, не особенно, впрочем, смутившись.
— Как узнала… что я проснулся?
— Кот на тебя заявил.
— П-принцессы, их бла…благородные высочества Авердая, Артулия, Невербенда, Варзалия… Найдена и опознана пока лишь Артулия… П-принцы Хэвилфрай и Мармедион не найдены, либо найдены в виде не опознаваемых останков, однако же оставались в зале безусловно, а значит, б-безусловно мертвы, да смилостивится Ашар над их душами…
— Найдены останки Таренкса Аджи?
— Ув-вы, но нет!
Старший секретарь умолк, откашлялся и поправил жидкие сивые космы, что затеняли его стариковские, однако живые и острые глаза. Оперся кулаком о стол, встряхнул бумагой перед глазами. Он зачитывал список возможных и еще не доказанных в полной мере утрат, составленный к полудню братом Литоном. Списки по дворянским фракциям придут позднее, пока лишь прикидываем масштабы потерь, которые вроде бы и не потери вовсе, если судить с точки зрения укрепления моей власти. Фракции понесли огромные утраты среди самых активных участников борьбы за престол. Самые лучшие, самые пассионарные — то есть активные и бедовые головы — мертвы.
За дни, что я провел на посту архканцлера, даже имен дочерей Растара не удосужился узнать — слишком быстро развивались события, да и не участвуют дочери императора в игре за престол. Разве что во внешнеполитических играх участвуют — можно выдать их за монарха из соседней державы, для закрепления договора о дружбе, это да.
Однако теперь их уже никуда не выдашь…
На столе лежало завещание Растара — смятое, захватанное, с надорванными краями. Я избегал брать его в руки, словно оно было написано кровью чумного убийцы.
— Общих тел и ошметков тел вынуто из-под завала двести тридцать два… Считаем по головам и по правым и левым рукам, ваше… ваше величество. Как только будут найдены тела с остатками регалий — голубыми имперскими лентами — объявим принцев мертвыми…
Ну да, принцы
носят голубые перевязи через грудь. По ним опознать можно, ленты эти как средневековый тест ДНК…— Что говорят во дворце?
Я встал и прошелся по кабинету. Кот дрых на своем месте, на шкафу, однако делал это таким образом, чтобы не выпускать меня из виду. Чтобы господин архканцлер снова не исчез, видимо.
— Во дворце с-смятение и т-траур… все кто мог или захотел — разбирают з-завал.
Ну да. Пока — смятение и траур. И завал. Еще дня три будет эта катавасия. Затем наступит что-то вроде горького отрезвления умов. И к этому времени мне необходимо решить, что делать с короной Санкструма. Хотелось бы, конечно, эту самую корону вообще упразднить, превратить монархию в нормальную буржуазную республику, а себе оставить должность архканцлера — а затем просто канцлера, — однако в Санкструме лишь самые зачатки парламентаризма, и сразу никакой республики не получится… Страну тупо разорвут на куски уцелевшие князьки, кто-то — как Ренквист — обязательно объявит себя новым императором, и снова покатится кровавое колесо междоусобиц… Надо действовать не так споро.
— Что… среди уцелевших дворян?
— Смятение, ваше величество. Т-траур. Все на разборе завала, вдохновленные нашей фракцией, которую лично вы повелели направить…
Нашей фракцией… Уже и не скрывает…
Я прервал его взмахом руки.
— Маорай еще жив?
— Н-неизвестно.
— Ладно, Блоджетт… Теперь давайте поговорим откровенно.
— Погодите, ваше величество… Сначала, все же, прочтите завещание Эквериса Растара…
С огромной неохотой я взял завещание. Прыгающий стариковский почерк — очевидно, писал и правда сам Растар. Подписи, заверяющие подлинность — это важно. Лайдло Сегерр и Накрау Диос. Покойники, однако это не страшно — свое дело они сделали. Большая имперская печать. Дрожащая подпись самого Растара. Все как полагается. Я углубился в чтение. Так… доподлинный сын Эквериса Растара… герцог Аран Торнхелл… Объявляется единственным правомочным наследником короны Санкструма… так, так… А это что такое? Приписка в самом низу, почерк более резкий, небрежный, прыгающий — будто у писавшего окончательно сдали нервы. Да верно, так оно и есть — сдали, потому что не каждый день подписываешь смертный приговор одному сыну и ставишь палки в колеса другому…
— Блоджетт?
Старый бассет смотрел на меня немигающими печальными глазами с множеством кровавых прожилок.
— Да, государь.
Он знал, о чем я спросить его хочу, он вчера пытался рассказать мне об этом.
— Это писал сам Растар?
— Безусловно, г-государь.
— Растар не очень любил своих отпрысков, очевидно…
Старший секретарь замялся.
— Говорите. Говорите правду.
— Ненавидел всех, особенно м-мальчиков…
— Видел в них отражение себя: беспутное, умноженное кратно, бездарное, пьяное ничтожество, способное наломать дров на высшем посту, верно?
— Государь…
— Правду, Блоджетт!
Старший секретарь — он же герцог, один из главных, если не главный, манипулятор заговорщиков от Великих, отошел от стола к Законному своду, провел ладонью по кожаному переплету и вздохнул. Повернулся ко мне.
— Так и есть, государь. Ненависть была его движущей силой. Ненависть к отпрыскам… И она, эта н-ненависть, давала ему силы жить… Однако вас… — он помедлил, — вас, Арана Торнхелла, ненависть его не коснулась, и именно поэтому он передал корону в-вам, и никому иному!