Вожделение бездны

людей вера православная, по крайней мере на территории России, - недискуссионный вопрос.

Как объяснить измученной женщине, что журналистика - профессия, связанная с

выполнением общественного долга, заключающегося в обеспечении публики сведениями, соответствующими действительности, на основании которых потребитель может принимать адекватные поведенческие решения? Как поведать ей, что дискуссия в эфире в пользу Бога, ввиду учёного доклада министру, - моветон! И даже если все

студенты Москвы лично засвидетельствуют о чудесах - всё равно моветон, поскольку моветон.

Что бы вы сделали, если к вам прямо на рабочее место пришла издёрганная седоватая женщина с огромной старинной Библией в руках - просить о спасении её семьи от министра образования России, которому подали пухлый междисциплинарный доклад о невозможности получения человека путём эволюции?

Она разглядывала меня, будто канунник, и выбирала подсвечник. Заслониться от мучительного взора и крикнуть: "Уйдите!" - я не могла, хотя именно так и следовало поступить.

Громадная книга, почему-то не отягощавшая её рук, будто прислушивалась. Я представила на миг, сколько веков и судеб кипят меж этих досок. Я физически почувствовала: вот они, миллионы живых людей, среди которых многие, кстати, святые, - и всем им стыдно за нашего простодушного министра. Хотя что он мог сделать. Ну принесли ему доклад, он и огласил, полагая, что "озвучил".

– Понимаете, я…

– Да вы не торопитесь, - успокоила меня гостья.
– Мне тоже не по себе. Верили мы и верили. А тут вот какая учёная гадость подоспела. Мне-то ладно, мне что. Я за мужа боюсь, у них с сыном и так всё стычки да распри, а теперь получается, что младший был прав. Старший не вынесет этого.

– Да что он - хлюпик? Мужчина, - сморозила я и покраснела.
– Должен…

– Он не хлюпик. Но он не вынесет. И особенно "должен" - он этого не любит.

Вот начнётся сейчас истерика, и мне потом объясняться с коллективом. Я предложила женщине всё-таки допить чай.

На удивление, она взяла его аккуратно и споро выпила, не выпуская ношу и как бы защищаясь ею от меня.

Сражение за семьи у нас в государстве часто ведут именно женщины, и очень часто

– исключительно с Божьей помощью. Государству они доверяют меньше.

И пока я мыслила штампами, она вдруг сказала такое, чего я раньше никогда не слышала ни на этой работе, ни на той.

– Понимаете, Елена, если он умрёт, это будет безысходное…

– …понимаю.

– …нет, нормальное безысходное горе. Просто горе, с которым надо будет уживаться, а это рано или поздно всем удаётся.

– Ну-у…

– Подождите. А вот если он выживет, не сможет с этим жить, но останется

физически живым, этого уже никто пережить не сможет, потому что с этим не живут,

– вот главное. Понимаете, мёртвому человеку, точнее, телу, всё равно, какие новости по радио, а живой за собой тащит остальных, и куда - неизвестно. А муж мой - атеист с полувековым стажем, он таким родился, ну уродство, ну знаете,

бывает волчья пасть, заячья губа, родимые пятна по лицу, а у него - это. Неверие. Но он всё время хочет исправить уродства людей, он же преподаёт словесность, но

поскольку именно этого у него не видно в зеркале, он и не знает, где он сам урод. Я-то его и такого люблю, он хороший человек, талантливый учёный, у нас чудный мальчик, хоть и немного поздний, но ведь теперь многие в тридцать лет рожают…

Господи! Она готова страдать над могилой своего, как она выразилась, урода, но

не соглашалась жить дальше с этой волчьей пастью, узнавшей свою беду. Поначалу я так и поняла её.

Слов у меня не было. Дискуссия со студентами в прямом эфире всероссийского радио, в начале двадцать первого века, на условную тему "Бог есть - и точка!" -

невозможна. Дискуссия закрыта. Брысь, комсомолята, красные дьяволята, в огненные

свои 20-е года прошлого. Здесь я таких безобразий не потерплю. Профанные времена кончились. Я не могу участвовать в организации бреда. И даже если бы могла, то

каким образом это спасёт её замечательного мужа? Полагаю, он добровольно женился на заботливой девушке с неочевидными глазами?

Женщина, поймите, есть законы журналистики! Есть, в конце концов, чувство исторического юмора. Всё это я промолчала. Потом попробовала вслух ещё раз:

– Но почему - я?
– Конечно, дурацкий вопрос, но другого не нашлось.

У неё был ответ. Наверное, домашняя заготовка:

– У вас ангельский голос. Вам люди верят, что бы вы ни говорили.

– И всё?
– с надеждой вопросила я.
– Такая малость и привела семью Кутузовых ко мне с невыполнимой просьбой?

Женщина вдруг улыбнулась. Крошечный ротик вытянулся молодым тонкорогим

полумесяцем, оттолкнув щёчки почти к ушам, словно шторки. На её лице вообще было мало кожи, самый минимум, только чтоб обтянуть черепные кости. Когда кожная наличность внезапно разъехалась полупрозрачным плиссе, лицо исказилось, и я вздрогнула.

У неё откуда-то взялись глаза, у глаз - цвет, у цвета - сталь.

– Не малость. Этого даже достаточно. Много. Ну, ещё у вас действительно хорошие передачи, несмотря на голос, и вас все слушают, - смягчила удар она.

– И ругают, и письма начальству пишут, и даже доносы.

– Отлично! Это же очень хорошо! Это, деточка, испытание.

– Деточка…

– Конечно, деточка. Вы ещё молоды, а то разве пришлось бы мне вас так долго уговаривать… Пожилой человек, он уже ничего не боится, ему всё ясно - никому ничего не надо, хоть сто передач выдай. А вы ещё молоды, и вам страшно! Вижу!

Вас потому и ругают, что вы не понимаете народных веяний, всё своё гнёте: любовь к ближнему, любовь к ближнему!..

Вот не люблю, когда меня ещё и на испуг берут. Закипев, я досчитала до десяти, вдох-выдох, а потом говорю:

– Нет, я не боюсь. Но дискуссия невозможна. Формально для таких диалогов нужны богословы, философы, политики, чиновники, родители, а на выходе - смута, глупость и никакой любви.

– Неправда, деточка. Для таких бесед ничего не нужно, кроме вашего желания.

– Желания не имею. Бог очень долго был изгнанником. Он вернулся в Россию, а вы - опять поговорить?

– Возьмите себе эту книгу, ладно? Сохраните. А то он и её из дому вынесет, а она дорогая. Царская.

– Никак не могу, что вы, пожалуйста, не надо!
– зашипела жутким шепотом я, заметив, что из-за угла за нами опять подглядывает директор по связям с регионами.

– Не бойтесь!
– сказала женщина и вдруг, убрав полумесяц улыбки, серьёзно добавила: -

"Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство".