Вожделение бездны

– Почему никто?
– почему-то удивилась Аня.

– У него жена умерла, знаете ли, девушка… Все решили, что страдание непосильное временно вывело его…

– Вася, ты меня совсем за блондинку держишь?

– А ты разве перекрасилась?

– О-о-о… С твоим отцом разговаривать легче.

– В добрый путь. Мне не жалко. Поговорите себе на здоровье. Я с ним уже наговорился за…

– …свои невыносимо долгие двадцать лет.

– Слушай, подруга, я смекнул: ты тоже хочешь с ним… двадцать лет пробеседовать? Ты ему только намекни: он рта не закроет.

– Дурак!
– почему-то обиделась Аня.

– А ещё православный… Сохрани этот номер. Пока.

Крайне информативная беседа не оставила у Васьки вопросов: батя завёл седативные шашни. С одной стороны, его можно понять. С другой - нельзя. Всё как у людей. А номер телефона не сохранился: определителя на домашнем не было.

Кутузов сказал Ане, что устроился на телевидение консультантом по русскому языку, но она не поверила. Он и не настаивал. Она потом узнает правду и восхитится. Он хотел восхитить её. Деньги он заработает на гламурных идиотах и выкупит у зверя свою Библию, а потом совершит ещё что-то потрясающее, звонкое, великолепное. Пока не известно что. Все старые затеи - банкроты. Новые не приходят, не увлекают, и даже милый друг удав что-то перестал извиваться, не сыплет горошинками жемчужных литер, не давит и не дарит.

Сегодня Кутузов млел на журнальном столике, светло глядя в потолок. Мозговые

отделы бойко сплетничали, до последней буквы вылизывая сладчайшее воспоминание о минувших эфирах на кабельном телевидении.

Мир притих, опасаясь потревожить негу телегероя. Аня лежала в кожаном кресле, перелистывая русско-китайский словарь. По выходным она учила новые языки, но сегодня решила побездельничать, поэтому рассматривала книгу, известную ей до молекулы. В её левой ладошке дремал мобильничек. Кутузов дал Анжелике номер

Аниного телефончика, чтобы продюсер по гостям услышала в трубке её мелодичное ни хао. Престиж.

Правая рука профессора поглаживала основание пирамиды, в которое заложены самые крупные экземпляры коллекции. В очереди на дарение они последние. Рассосутся мелкие, верхушные, разойдутся по гламурным конурам алчных пустобрёхов, таящих свои суеверия под личиной веры, тогда он раздаст огромные нижние кирпичи тем, кто вызовет у него хоть одно доброе чувство, например, доверие, или приветливость, или расположение. Или даже любовь.

Сейчас он остро, иголочками по телу, с настойчивым блаженством переживал второй

эфир, куда был зван и явился враг. За тот час Кутузов пережил нечто необъяснимое и пытался понять зубосверлящее переживание, но понимание ускользало, не находя никакой разумной опоры.

Кабельная телередакция не имела претензий к философским позициям випов. Конфессиональная ориентация, финансовый взлёт, половой размах, личная судьба - всё это не имело значения в свете генеральной линии "Шоу толка": нужна невидаль на грани нового жанра. Об этом и был договор с главным редактором. Кутузов и совершал: невидаль на грани.

Пришёл в эфир отец Анисий, необычайно популярный в широких народных массах.

Батюшка был прекрасная картина. Осанистый, бело-розовый в пушистой седой бороде, игрушечный носик пуговкой, живые круглые глаза, стрельчато удлинённые к вискам гусиными лапками.

Он сел перед камерой, словно в кресло дантиста, но сдержанно. "Всё-таки ровным счётом никто у нас не умеет прятать истинных чувств, питаемых к любому телевидению и СМИ в целом", - злорадно подумал ведущий, во всяком попе чуявший страшного и безусловного соперника.

Кутузов был строг и внимателен, будто монастырский благочинный. Ничего лишнего,

ни единой краски в выражении. Вежливость и, будь она неладна, - наблюдательность!

Он увидел, как хороши полированные ноготки гостя, и почувствовал бешеный прилив. Начиная программу, он уже предчувствовал изумительный продукт аудиовизуального искусства.

– Отец Анисий, мы с вами живём в великом и величественном городе, ежесекундно искушаемом бесами, бесенятами, красными дьяволятами… - наслаждался Кутузов речью.

Отец Анисий чуть заметно кивнул. Бесспорно. В искушаемом.

– Я думаю, вы страдаете не меньше других людей, а скорее - больше других: вы принимаете человеческие страдания близко к сердцу, вы плачете над каждым разбитым корытом вместе с этими несчастными старухами, которым совершенно точно никогда не бывать Шамаханскими царицами…

Отец Анисий кивнул менее заметно. Пуговка носика приподнялась, будто принюхиваясь - откуда понесло?

– Скажите нашим зрителям, уважаемый отец Анисий, можно ли в этих условиях, когда мир полон зла, действительно верить в вашего Бога?

– Верить или не верить - это как вам будет угодно, сударь, - неожиданно светски ответил священник, не принимая бесцеремонного кутузовского вызова.

– Мне?
– растерялся Кутузов, надеявшийся, что батюшку понесёт, как и всех его сотрудников, по обычной колее типа скорбями спасётся человек!..

– Вам. Ведь вопросы здесь задаёте вы? Значит, это интересно вам. Иначе вы не стали бы этого делать, правда?
– мягко уточнил отец Анисий.

– Любой журналист говорит прежде всего от имени своей аудитории, от народа, - защитился Кутузов кусочком из одной старой университетской методички.
– А вы говорите от имени Бога. У нас с вами очень похожие профессии…

– В том смысле, что глас народа - глас Божий?
– улыбнулся отец Анисий обезоруживающе добродушно.

– Именно. Вы не могли бы всё-таки ответить на мой первый вопрос?
– повторился Кутузов, понимая, что это уже похоже на допрос. Неловкость.

– Нет, - просто сказал священник.

За кулисами затаили дыхание: тутошние гости никогда не отказывались говорить, ибо прихожанин любого телевидения, даже кабельного, чувствует себя обязанным и готов трещать без умолку - из ложно понятой учтивости.

Хитроумному главному редактору, как мы уже говорили, было всё равно, кто на ринге. Ему была нужна драка, потому как рейтинг. Эфир с несчастными Нифаговыми поднял его уровень со дна до нормальной плюсовой температуры, требовалось укрепить, и предпосылки сложились: на красавца Кутузова запали женщины района; на сюжетный крючок подсели мужчины, крайне воодушевившиеся возможностью раскрытия столь давних, утрамбованных, закатанных в асфальт времени проступков таким очевидным и убедительным, эфирным, образом. Документальность и необыкновенная лёгкость, с которой ведущий перезакатал прекрасного банкира в совершенно иной материал, практически линчевав, да ещё руками его собственной супруги, - это зажигательно и восхитительно, и всем очень хотелось ещё разок! Это вам не вульгарные постановочные телесуды!