Возлюбленная тень (сборник)

– А насколько оно, в смысле это кладбище, старое? Захоронения там когда прекратились?

– Та не-е, – возразил Белодедко, уразумев следовательские расклады, – може пятьдесят, може пятьдесят с чем-то и так дальше. Вже никто такой и не живет, чтоб то помнил.

4

Как многие его сверстники, следователь Александр Иванович полагал все государственное достойным легкой, но непрерывной усмешки, для соблюдения чего старался представить – и мысленно описать – начальные абрисы рабочей ситуации в выражениях сугубо площадных, но соединенных в одно целое по методу нарочито книжному; тогда их дальнейший официальный извод, по необходимости основанный на языке службы, давался ему легче и веселее.

Значит, похмельный бульдозерист задавил заснувшего – по анекдоту – на кладбище синяка; не исключалась вероятность того, что пострадавший самостоятельно сплел лапти, набравшись какой-нибудь синей жидкости. Если окажется верной выдвинутая инспектором дедуктивная версия, то нетутешнегомогли пошмонать и успокоитьместные жители: например, убитый приговорил на палкусавинковскую бабу – и прибыл с ней в поселок; либо впоследствии приехал в гости – а местные его подловили, затеяли разборкии мимоходом-мимолетомдовели процесс до летального исхода: а ты не ходи в наш садик!– в такой ситуации убить – как два пальца обоссать.

Такой – иронический – учет переживаемых ситуаций, родственный скорее еще не произнесенным, но вот-вот намеренным покинуть уста словам, нежели собственно мыслям, был для следователя Александра Ивановича занятием немаловажным. Легко уклоняемый в растерянность и тоску, он оберегался тем, что проговаривал в себе разновидности черновых монологов либо формировал грядущие реплики; содержание всего этого, конечно, не могло не меняться, следуя за обстоятельствами, но зато исполнению всегда полагалось быть умеренно залихватским, отмеченным плавною, сдержанною беглостью – как оно и подобает почтенному мощному человеку, что присел поговорить-отдохнуть в компании неглупых друзей.

На труп он еще и не глядел, однако ж выбирать было не из чего.

Приходится признать, что вопреки бесчисленным детективным повестям, телесериалам и воспоминаниям очевидцев в мiре не существовало и не существует оперативно-розыскных методов, позволяющих обнаружить концентрированно действующего убийцу. Таким образом, статистически здравомыслящий индивидуум в состоянии вполне безнаказанно совершить убийство всего при двух сопутствующих условиях: а) известная предварительная подготовка; б) избранная жертва должна, как правило, располагаться на том же либо соседствующем – считая сверху – сословном уровне, чтобы не пришлось просачиваться сквозь многослойную сетку референтов, советников, секретарей, охранников и электронных устройств.

Само собою разумеется, что какой-нибудь простец, забивающий жену разводным ключом, поскольку та утопила свекровь в бельевом баке (нечто в этом духе Титаренке пришлось недавно расследовать), – такого рода эмоционал обязательно и вскорости попадется. Со всем тем у полиции нет никакой действительной возможности выяснить личность убийцы, если речь идет не о болезненной эмотивности, подчинившей себе наши влечения и деятельные силы, но лишь о так называемом заранее обдуманном намерении – ну хотя бы за полчаса до момента, когда мы, туго подпоясавшись, выходим в ночь.

Да и то сказать: откуда же им известно, что это были мы, если никто нас не видел, а тот, кто видел, – не говорит? Ниоткуда.

Остается неясным, почему ничтожно малая доля от общего числа населения Земли учитывает для себя это несомнительное обстоятельство?

На сей счет сведущие люди говорят, будто господствующий над человечеством страх разоблачения и поимки есть плод целенаправленной хитрости. Сыскные отделы и уголовные полиции заняты не поимкою преступников, чего они, впрочем, и не могли бы делать, а постоянным одурачиванием публики, используя для этого всех, кто только подвернется: репортеров, сочинителей, домочадцев и собутыльников, содержа иных из них на жалованье.

Признаемся, кто же из нас не внимал этому специфическому говорку замечательного соседа по купе? по креслу в самолете? Или в порядочном ресторане, неосознанно ворочая вилкою, разве же не веровали мы каждому слову будто бы нечаянно подсевшего к нам за столик непременного старшего следователя по особо важным делам?

Как бы то ни было, вся совокупность дознавательских приемов – от гуманного предложения закурить и вплоть до отщемления половых органов пассатижами из ремонтного набора, прилагаемого к детектору лжи, – все это безнадежно; как безнадежны допросы родственников, знакомых, сослуживцев, круглосуточная инфракрасная слежка – ибо все это не может устоять перед элементарною бытовою смекалкою.

Подменившие очевидность лживые космогонические легенды о извечной запредельной борьбе светлого полицейского гения с гением преступным, изначально обреченным на поражение, есть в таком случае растянутая во времени провокация, направленная против каждого из нас. Ведь исполненный страхов, трепещущий гражданин, соверши он убийство, будет почти без труда схвачен – по собственной неосторожности; для того и пугает нас гнусная когорта бездельников.

Итак, эти клеклые от бессонницы вытарачки, эти зашмыганные баньки, проницающие злодея везде и всюду, где бы он ни хоронился, – в сущности не видят ничего.

Но это обстоятельство хорошо известно одним лишь специалистам; и познают они все, только что нами раскрытое, не в ходе каких-либо ритуальных актов или обрядов посвящения, но как повседневную рутинную деятельность; в этом смысле «полицейская тайна» более напоминает житейскую мудрость, нежели караульные пароли и агентурные коды франкмасонов и служащих разведочных бюро. Свою тайну посвященные со строгостью соблюдают, и не потому, что боятся мести сотаинников, а скорее под воздействием инстинкта профессионального самосохранения; а еще чаще просто по невозможности удобообозримо для других выдать на словах накопленный опыт.

…К четырем пополудни оперативник Боря Скляров подвез на рафике Анну Лазаревну Мирельзон.

Чрезвычайно крупная, с белым пористым лицом и хняными короткими волосами, она гулко вступила в притвор бывшей бухгалтерии; при нашагивании пятки ее, между перехватом шлейки и зубчатою кромкою стельки солидняковых лаковых босоножек антрацитового оттенка, попеременно нагнетало багряными капиллярцами.

– Как жизнь молодая? – Анна Лазаревна по-приятельски тюкнула близстоящего Пилихарча мягким широким кулаком в брюхо; ей была свойственна тысячекратно преизбыточная бодрость.

С Титаренко же они веским образом перекивнулись, как люди друг о дружке превосходно осведомленные, но не видящие нужды постоянно вдаваться в подробности знакомства.

Сын доктора Мирельзон, Герка, некогда учился со следователем Александром Ивановичем в одном классе, а сама Анна Лазаревна принимала участие в работе родительского комитета.

Когда помер от какой-то инфекции в мозгу и печени ее муж, весь класс повели на похороны крохотного вспученного тельца заместителя главного инженера, чью ярко-желтую носастую голову показывали издали, запретив приближаться к гробу: Мирельзон был после смерти заразный, как при жизни – секретный.